Легенда для взрослых
Размышления о
потаённом живом
Майя Быкова
Глава
1: Литературные прообразы - «Поднимите мне веки!»
В.
Гуминский в комментариях ко второму тому («Правда», 1984 г.) пишет: «Своеобразие
гоголевской повести оказалось непонятным современной писателю критике,
привыкшей к иным, более условным формам (Выделено мною. — М. Б.) сочетания
достоверного и фантастического». Он же приводит мнение С П. Шевырева из
рецензии на «Миргород», в состав которого входит «Вий»: «В начале этой
повести находится живая картина Киевской бурсы и кочевой жизни бурсаков; но
эта занимательная и яркая картина своею существенностью как-то не гармонирует
с фантастическим содержанием продолжения». Далее Шевырев отметил, что видения
Хомы «не производят ужаса потому, что они слишком подробно описаны».
В цепи
чертовщины, среди демонологической вакханалии, которую можно отнести в разряд
истинно писательской выдумки, Хома Брут вдруг услышал, как «раздались тяжелые
шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то
приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь он был в черной земле. Как
жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землей ноги и руки. Тяжело
ступал он... С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное...».
Вот и
все, повторилась обычная для нас характеристика человекоподобного животного,
не считая фантастических век, которые не более, чем дань жанру. В самом деле,
должно же хоть что-то отличать Вия буквально от мужика...
Перечитываю
и думаю: отчего же так страшно мне и Хоме вопреки Шевыреву? Да именно оттого,
что все реалистично, просто, «как в жизни». Вот ведь хоть и начальник гномов,
но весь в земле!
А что,
если рассмотреть его «вне служебного» положения? Есть ли аналогия в
отечественной сказочной иерархии? Конечно, есть. Это, например, мордовские
дячка Най-Най и его подруга вирява. Живут они в норах, тела их грузные и
корявые, покрытые волосами, лохматые и землей припорошены... А как быть с
такой приметой — «лицо было на нем железное»? Есть у нас и такое. Недавно
прочла прекрасное эссе И. Бунина — о медведях на севере России, где зверя так
и зовут: Железная Шерсть. То же — и о лешем.
Слыхала
и я в Западной Сибири о человекоподобном лохматом (диком
мужике) в золотой кольчуге да с золотым лбом. Очевидно, огненно-рыжим
был тот волосатый незнакомец. В Средней Азии есть даже для этих существ свое
название, и переводится оно как «медные пли золотые когти, медный лоб» и т.
д. Не менее важно для нас И то, что встречали их там на природе лет тридцать
назад — почти в наше время. Так что думать, будто такая характерная деталь,
как «лицо желтое», обязывает носить реальную маску, реальную кольчугу, не
приходится.
Думается,
у каждого, даже у кажущегося на первый ВЗГЛЯД абсолютно мифическим, персонажа
есть прототип. Есть некто, кто стоит за образом, созданным воображением
пишущего. И даже у каждой приписываемой ему черты характера есть аналогичная
— в природе.
Для
читателя-абсолютиста можно найти в произведениях художественной литературы
портреты таких героев, которые говорят о прямых родственных связях их с Вием.
Внешне вроде мужик мужиком и даже начальник нечисти, а все же зверь либо та
же нечисть. В сороковые годы мой знакомый Павел Кравченко, позднее работавший
в «Огоньке», жил на Чукотке. Там он избирался секретарем райкома, и по долгу
службы да и наработанным навыкам он чаще всего был в пути. Изъездил всю
окрестную тундру. Так вот он рассказывал, что иногда получал информацию, от
которой невольно стремился оградить себя. Речь шла о так называемом тэрыкы.
Меня тогда еще не волновали криптозоологические проблемы, но скупые намеки на
существование одичавших обволошенных людей запомнила, хотя так и не собралась
записать впечатления очевидца. Не записала и самих странных рассказов.
А ведь
однажды в чуме, затерянном в чукотской глубинке, секретарю райкома предложили
рассмотреть тэрыкы поближе, но ему такое приобщение к тайне обитателей тундры
показалось нескромным, да и ненужным. И прошел человек образованный, очень
начитанный и мимо того чума, и мимо открытия. А я возвращаюсь к мысли,
изложенной выше. Нет уж, коли не заражен ты лихорадкой поиска, то инерция
жизни сама не позволит случаю нарушить твой покой, оградит от возможного
открытия, и ничто, выходящее за рамки здравомыслия, инструкций и собственных
твоих обыденных представлений о мире всего сущего, не коснется тебя,
нелюбопытного.
Юрий
Рытхеу дал повести о тэрыкы подзаголовок: «Современные легенды». Эпиграфом он
взял слова старинной чукотской легенды: «...и тогда, отчаявшийся и
измученный, потерявший человеческий облик, несчастный, унесенный на льдине в
море, превращается в тэрыкы — покрытого шерстью оборотня...»
То
есть, повстречав обволошенного * человекоподобного, в тех краях так и думают,
что это оборотень. А иначе кто же? На стойбище его даже опекает чья-нибудь
семья, у которой близкого унесло штормом в море. Нередко обволошенному,
дикому найденышу или пришельцу дают имя погибшего.
В одном
месте Чукотки тэрыкы привечают, а в других взаимоотношения с ними строятся на
агрессии.
Итак,
во время охоты на нерпу ледяной припай оторвало от берега, и герой повести
Горгой оказался пленником моря. Льдина таяла, а человек тем временем
превращался в тэрыкы. Ну а дальше все взаправду, как это обычно и бывает, —
ужас людей, неправдоподобное поведение и невероятный лай собак, боящихся
тэрыкы, чувствующих его силу. И хотя автор хорошо знает, что «тэрыкы не умеют
говорить», он все же разрешает герою повести объясниться с любимой, ибо в
ином случае не состоялось бы художественное произведение.
Нечто
похожее происходит и в книге Жозефа д'Арбо «Чудище из Ваккареса».
Повесть
написана от лица пастуха Жака, повстречавшего в 1417 году в солончаках
Камарги (юг Франции) последнего фавна (пана), оставшегося от древних, еще
языческих времен.
Сам
д'Арбо закончил факультет права в Эксе, покинул родовой замок в Авиньоне и
ушел от мира цивилизации, поселившись в пастушеской хижине в малолюдном краю
голой земли. Здесь и появились на свет и интересовавшие нас страницы. Автор
награждает своего таинственного героя, можно сказать героя экзотического,—
фавна — не только способностью говорить, но и рогами (правда, одним, другой
деликатно сломан), копытами. А в остальном... в остальном все, как всегда,—
описание, начиная с реакции людей, собак, лошадей и кончая отношением фавна
ко всему живому, выглядит, как достаточно большой и подробный опросный
материал по реликтовому гоминоиду! Да еще пропущенный через ЭВМ
наипоследнейшей модели...
Герой-пастух
проходит, проживает последовательно один за другим все этапы отношения
человека к фавну.
«Я
чувствовал, что не сумею открыться ни осторожнейшему отцу аббату, ни нашему
почтеннейшему кюре. Нет, даже в тайной исповеди. Страх подавляет все мои
чувства, смыкает мне уста. Если я свободно расскажу обо всем, что меня
преследует, меня примут за сумасшедшего. Да и живем мы в те времена, когда
члены Церковного суда не отличаются снисходительностью и когда от всяких
чудес пахнет костром. И хоть нет ни ворожбы, ни бесовства в том, что мне
известно,— я в этом совершенно убежден, — все же страх мой был слишком
велик».
Разве
ход этих мыслей не напоминает рассуждения и всего того, что произошло с
героем Артура Конан Дойля?
И
первая встреча пастуха Жака с необычным существом выглядела так, как выглядят
аналогичные встречи и по сей день: «...вдруг она (лошадь по кличке Лунная.—
М. Б.) резко отскочила в сторону, подкинув меня в седле, а затем резко
вернулась на тропу, и я заметил удиравшее и скрывшееся в кустах существо,
которое я в темноте не успел как следует разглядеть... Лунная, взъерошенная и
насторожившаяся, чуть ли не на каждом шагу становилась на дыбы от страха и
все фыркала до самого порога моей хижины».
Затем
началась охота за следами — со всеми сопутствующими такой охоте перипетиями.
Правда, пастуху в этом отношении легче, чем человеку любой другой профессии,
ведь он с одного взгляда классифицирует след, а также вес и силу животного,
оставившего его, и даже темп движения.
И
наступил момент встречи: «...волосы мои под шапкой встали дыбом, а по спине
заструился холодный пот, и я принужден был схватиться за гриву лошади, чтобы
не упасть: у повернувшегося ко мне зверя было человеческое лицо... Я вполне
убежден, что до сих пор не переживал ничего подобного.
Но мало
этого. Я почувствовал зловонное дыхание на своем лице и подскочил в седле от
отвращения и ужаса...»
Крестное
знамение не помогло Жаку, чудище не рассеялось, как туман!.. Оно было
двуного! Оно шагало по-человечески...
Физиологические
проявления человека, как когда-то, так и столетия спустя, во всех подобных
случаях однозначны: зубы стучат, волосы шевелятся, пересохший язык немеет и
делается шершавым, как дерево, дрожь сотрясает тело, как при лихорадке. Все
это у разных героев разных авторов повторяется, описание того, с кем они
встречаются, остается практически неизменным, как бы типовым.
А каким
же был лоб у фавна? Бронзово-смуглым, — отвечает нам и Жозеф д'Арбо.
Свою запись
о потрясших его событиях повествователь начинает оправдывать: «...я пишу не
ради пустого размышления... а лишь для того, чтобы поведать... другим, более
способным, чем я, истолковать их».
Подобные
размышления закономерны и сегодня. И совсем уж убеждающая достоверность —
пробуждается чувство нежности, о котором упоминают в конце концов почти все
соучастники необычных встреч, все, кто воочию видел не открытого наукой
зверя.
содержание 1 2 3 4
|