|
Поскольку им [пруссам] не был известен [христианский! Бог,
случилось так, что они поклонялись не единому Богу, а множеству существ, то
есть солнцу, луне и звездам, грому, птицам и даже четвероногим животным,
включая жаб. Они также обожествляли рощи, поля и воды. «Прусская хроника»
Петра из Дуйсбурга, 1326
Удивительно, насколько дотошно первые миссионеры,
оказавшиеся в балтийских землях, историографы Тевтонского ордена и хронисты
более поздних времен зафиксировали свидетельства «неверия», замеченные ими в
языческой религии: погребальные обряды, веру в возрождение после смерти,
культ священных рощ, деревьев, полей, воды и огня. Они также писали о
существовании множества богов и духов, кровавых жертвоприношениях и
предсказаниях.
Тевтонский орден принес христианство на все земли от
Пруссии до Латвии, но жившие на этой территории народы оказалось легче
подчинить политически, чем духовно. Жители прусских деревень оставались
язычниками (о чем свидетельствуют погребения) вплоть до XVII века, хотя
официально они были крещены еще в XIII веке и соблюдение всех языческих
обычаев и обрядов строго запрещалось.
Похожая ситуация сложилась и в Западной Латвии,
присоединившейся к христианской церкви только в 1387 году, когда латвийский
великий герцог Ягайло, сын Альгирдаса, женился на польской принцессе Ядвиге и
стал королем Польши. Даже тогда, когда христианская вера проникла во дворцы
знати и в города, сельчане оставались верными старой религии. Ситуация
сохранялась на протяжении многих веков.
Обычаи, верования, символика народных песен и искусства
литовцев и латышей удивительно пропитаны древностью. Христианский компонент
носит явно недавний характер и легко вычленяется. Для сравнительного анализа
религии значение литовского и латвийского фольклора и искусства оказалось
тем, что и роль балтийских языков в реконструкции «материнского языка»
индоевропейцев.
Дохристианский слой оказался настолько древним, что он
бесспорно восходит к доисторическим временам, по крайней мере к железному
веку или, как в случае с отдельными элементами, даже к более ранним периодам.
Поскольку христианские авторы хроник были иностранцами и не понимали местных
языков, они описывали увиденное как предрассудки. Основным источником
реконструкции древней балтийской религии остается фольклор, который
великолепно дополняет отдельные зафиксированные исторические события и
археологические находки.
«СВЯЩЕННЫЙ ДОМ» И «СВЯЩЕННОЕ СЕЛЕНИЕ» БАЛТОВ
Как и на всей территории Северной Европы, балтийская
архитектура была исключительно деревянной. «Священные дома» и «священные
деревни», известные по документам XIV века, не сохранились, поскольку на
месте языческих святилищ в последующие века появились христианские церкви.
Только в ходе раскопок 1955—1957 годов, проводившихся в Восточной Балтии,
были обнаружены остатки нескольких деревянных храмов и огромные святилища.
Раскопки Третьякова, проведенные в поселении,
расположенном к югу от Смоленска, позволяют говорить о том, что некоторые из
укрепленных поселений не являлись постоянными местами проживания, а были
святилищами. Открытые Третьяковым святилища датируются начиная с I и примерно
до VI—VII веков, в некоторых из них удалось обнаружить несколько слоев один над
другим с остатками деревянных храмов.
Очевидно, что они предшествовали «священным деревням»,
известным со времен ранней истории. Предположительно некоторые из «священных
городов», расположенных в центре и на востоке Литвы, были важными
религиозными центрами, в которых совершали обряды жители нескольких
провинций.
Одно из практически полностью раскопанных святилищ
находится на небольшом городище Тушемля в 50 км от Смоленска, к югу, оно
расположено на речке с тем же названием, притоке Сожа. В нижнем слое,
датируемом от V до IV века до н. э., обнаружено множество отверстий для
столбов. Однако оказалось не просто реконструировать эти ранние строения, и
мы не можем утверждать, являлось ли это поселение святилищем уже в раннем
железном веке.
В слое, датируемом II—III веками, обнаружили следы
круглого здания диаметром 6 метров с деревянными столбами, толщиной примерно
20 см. Внутри территории обнаружено большее количество отверстий для столбов,
в середине открылась яма 50 см шириной и 70 см глубиной, скорее всего
предназначавшаяся для размещения деревянного идола или алтаря. На этот слой
накладывается другой культурный пласт, датируемый приблизительно VI—VII
веками, с остатками другого круглого храма. Он расположен внутри огромной
конструкции, покрывающей всю вершину городища, окруженной, в свою очередь,
песчаным валом трехметровой высоты.
Небольшие деревянные прямоугольные похожие на комнату
конструкции, граничащие одна с другой и содержащие каменные очаги, стоят по
внутренней стороне бастиона. Внутреннее овальное строение, имеющее размеры 20
х 30 м, скорее всего, было покрыто общей крышей, покоившейся на двух рядах
огромных столбов.
Пространство между внутренними и наружными рядами
составляет 4,5 м. Столбы, возможно, завершались вертикальными выемками,
позволявшими удерживать другие, горизонтальные. Дополнительные ямы и
сожженные деревянные столбы между двумя рядами столбов указывают на
существование внутренних стен.
Поскольку крыша не поддается исторической реконструкции,
археолог полагает, что она была покрыта землей. В середине, на северной
стороне, находилось подобие ворот. В круглом храме диаметром 5,5 м,
расположенном с северо-западной стороны святилища, имелся свой собственный
центр и огромная яма, все это говорит о том, что здесь был когда-то мощный
деревянный столб.
В городище, расположенном в 12 км от Тушемли, обнаружено
почти идентичное святилище. Здесь обнаружены более ранние культурные остатки,
датирующиеся I веком, последние практически доходят до верхнего слоя. Здесь
также найдены остатки круглого храма над более старыми. Храм диаметром 5 м
был построен из вертикально стоящих обтесанных бревен, выпуклых с наружной
стороны. Внутри храма обнаружили череп огромного медведя, явно упавший с
огромного столба, расположенного в середине. Сегодня известно еще несколько
святилищ подобного рода на территории Смоленска, Могилева и Минска.
Для чего служил деревянный столб, размещенный внутри
храма? Он мог замещать бога или представлять собой просто подставку для
звериных черепов или голов. До XX века в Литве сохранилось верование, что
череп лошади или быка служит защитой против «дурного глаза», болезни человека
или животных, ливня или других природных невзгод. Когда возникала угроза
подобной опасности, череп поднимали на высокий шест. До недавнего времени в
качестве украшения фронтонов служили лошадиные головы (конек на крыше), рога,
фигурки козла, барана, петуха и других птиц.
Не приходится сомневаться в том, что все обряды совершали
жрецы, произносившие молитвы. В ранних исторических источниках они
упоминаются регулярно, под названиями «священные мужи», «авгуры» или
«некроманты». В 1075 году писавший о куршах Адам из Бремена замечал: «Все их
дома заполнены языческими предсказателями, прорицателями и колдунами, которые
даже располагались в определенной иерархии. Следы оракулов видны во всех
частях света, прежде всего у испанцев и греков».
К жрецам, которыми становились избиравшиеся народом
старики, обладавшие специальными знаниями, относились с особым уважением. В
источниках XVI века говорится, что их считали отмеченными богами, приравнивая
к христианским епископам. В 1326 году Петр из Дуйсбурга писал, что в селении Ромува
прусской провинции Надрува проживал могущественный знахарь по имени Крив,
которого народ считал святым. Его влияние распространялось не только на Надруву,
но и на всю Литву, Курляндию и Земгале.
Как единственный отмеченный в записях святой, Крив
пользовался уважением правителей, знати и простых людей, его власть
распространялась на все балтийские земли во время войн с Тевтонским орденом.
Вряд ли такие могущественные жрецы могли существовать в ранние периоды,
усилению их влияния в XIV веке, скорее всего, способствовала угроза
вытеснения старой религии христианством. Среди балтийских народов не
зафиксирована теократия (духовная власть), политическая власть находилась в
руках правителей. Однако языческая религия оказалась универсальной и глубоко
повлияла на все сферы жизни.
Обычай кремирования умерших сохранялся в течение
длительного времени после введения христианства, он исчез только в результате
ожесточенной борьбы, которую вели христианские миссионеры. До конца XIV века
литовских правителей и герцогов продолжали хоронить с невероятной пышностью.
Так, в 1377 году в лесах, расположенных на севере от Вильнюса, был кремирован
Альгирдас вместе с 18 лошадьми. «Его кремировали с его лучшими лошадьми,
одеждами, блиставшими золотыми накладками, опоясанного серебряным поясом и
покрытого покрывалом, вытканным бисером и драгоценными камнями».
Похожим образом в 1382 году был похоронен брат Альгирдаса Кестутис:
«О великолепии его похорон свидетельствовала и яма глубиной в рост человека,
наполненная пеплом. Вместе с ним ушли в огонь лошади, одежда, оружие, а также
его птицы и собаки».
Польский хронист Ян Длугош, написавший об этом событии в
начале XV века, отметил, что литовцы устанавливали в священных гротах очаги,
у каждого рода и дома были свои собственные места, где они кремировали своих
родственников и ближайших друзей наряду с лошадьми, седлами и дорогой
одеждой. Французский посланник Жильбер де Лануа, путешествовавший по
Курляндии в 1483 году, отмечает, что среди куршей существовала группа,
которая продолжала кремировать своих умерших в полном облачении и вместе с
дорогими украшениями на погребальном костре, сложенном из дубовых бревен в
ближайшем лесу.
Священные гроты, где совершались погребальные обряды,
обычно располагались на горе или на возвышении, называемом Алка. В ходе
раскопок там обнаружили огромные ямы и очаги, заполненные сожженным углем и
пеплом, в котором найдены частицы животных и человеческих костей, мечи и
сожженные украшения, инструменты и оружие.
Без письменных источников, которые могли бы дополнить то,
что нам известно на основании раскопок кремационных могил в курганах или
плоских погребениях, нам удалось выявить все, что сопровождало пышные
похороны. Во время своего пребывания в землях пруссов (эстов), примерно около
880—890 годов, англосаксонский путешественник Вульфстан оставил весьма ценные
наблюдения о сохранении тела умершего перед кремацией и о самом поребальном
обряде. Приводим его описание полностью:
«Среди эстов существовал обычай, что когда кто-то умирал,
то он лежал непогребенным в течение месяца или двух в окружении своих
родственников. Правители и другие представители знати могли пролежать еще
дольше, все зависело от степени их благосостояния, иногда погребение не
совершалось в течение полугода, и все это время они продолжали лежать в своих
домах.
В течение всего времени, что покойный находился в доме,
там продолжали пить и исполнять разнообразные физические упражнения, вплоть
до самого дня погребения. В этот день покойного переносили к погребальному
костру, где делили оставшуюся после ежедневных распитий и игрищ собственность
на пять или шесть, а иногда и на большее число частей, опять-таки все
зависело от богатства усопшего.
После этого большую часть клали примерно в миле от города,
затем помещали следующую часть, потом третью, и так до тех пор, пока вся
собственность не выкладывалась на протяжении мили. Последнюю часть следовало
разложить как можно ближе к тому месту, где находился усопший. После этого
примерно в 5—6 милях от расположения собственности должны были собраться все
мужчины, имевшие самых быстрых лошадей в стране. Эти мужчины и устремлялись
вперед к собственности.
Именно тот, у кого были самые быстрые лошади, и приходил
первым к самой большой доле, точно так же другой добегал до второй части, и
так далее, пока всю собственность не разбирали. Когда последний забирал
последнюю часть, которая находилась ближе всего к поселению, все отправлялись
с добычей восвояси.
Из этого описания следует, что быстрые лошади ценились
необычайно дорого. Когда вся собственность распределялась подобным образом,
покойного выносили и кремировали вместе с его оружием и одеждой. Практически
вся собственность умершего тратилась во время его пребывания в доме, и затем
остаток делился на части, с тем чтобы любой мог взять его в собственность.
Среди эстов существовал обычай, чтобы люди любой
национальности кремировались, и если находили непогребенные кости, то родные
должны были заплатить за это. Эсты умели изготавливать лед, что позволяло замороженному
умершему лежать достаточно долго и не разлагаться. Если кто-нибудь доставлял
два сосуда с пивом или водой, то придумывали так, чтобы их заморозить, не
важно, происходило ли дело летом или зимой».
Чтобы сохранить мертвые тела непогребенными в течение
длительного времени, с ранней античности существовал особый обычай, скорее
всего общий для всех народов индоевропейской группы. Нам известно, что
скелеты из культур курганных горшечных погребений и катако'мбных могил до
2000 года и начала второго тысячелетия, обнаруженные к северу от Черного
моря, часто оказывались расчлененными; это можно объяснить тем, что тела
находились непогребенными в течение длительного времени. Об этом
свидетельствуют и следы насекомых, питавшихся плотью, обнаруженные на
человеческих костях в центральноевропейских погребениях бронзового века. В балтийских
шгеменах различные способы сохранения и бальзамирования умерших были известны
с глубокой древности.
Для затянувшихся погребальных тризн (балт. «шерменис» от serti
— «кормить») забивали быков. Во многих деревнях исполнялись причитания {raudos),
упоминаемые в письменных источниках начиная с XIII века, скорее всего, это
была часть погребального ритуала в доисторические времена.
Даже во время войны балтам требовалось много дней, чтобы
оплакать погибших и кремировать их. Так, в 1210 году, во время осады Риги
орденом меченосцев, пришлось приостановить военные действия на три дня, чтобы
оплакать и похоронить умерших. Мертвых оплакали и воздали им нужные почести,
затем с ними простились соответствующим образом, чтобы они могли благополучно
отправиться в царство мертвых и оставаться среди родителей, братьев, сестер и
других родственников. Причитания неизменно запрещались христианскими
миссионерами, плакальщиков преследовали. Но, несмотря на все действия, raudos
сохранились вплоть до настоящего времени, таким образом сохранились и
прекрасные лирические отрывки, и необычайно трогательная народная поэзия.
О смерти землевладельца полагалось немедленно сообщить его
лошадям и скоту; когда умирал пасечник — его пчелам. Считали, что в противном
случае животные и пчелы не выживут. Лошади не позволяли везти своего хозяина
к месту погребения, иначе она могла умереть или заболеть.
Подобные верования сохранились в литовских деревнях до сих
пор, в начале XX столетия они остаются свидетельством огромной привязанности,
которая существовала между человеком и животным. В первые века нашей эры в
Пруссии и Литве лошадей хоронили в положении стоя и в полной упряжи, как
будто на них вот-вот собирались поехать. Рассказывая о прусской религии, в
1326 году Петр из Дуйсбурга четко зафиксировал, что нотанги — одно из
крупнейших прусских племен — обычно умерших кремировали на спине лошади.
У некоторых захороненных живьем лошадей обнаружили
связанные веревками ноги, их глаза были покрыты повязками, а висевшая на шее
торба наполнена овсом. Петр из Дуйсбурга пишет, что перед кремацией лошадь
следовало водить до тех пор, пока она не падала от усталости.
Как уже отмечалось, умершие воины и земледельцы
поднимались на своих лошадях в небо, в обитель душ, и именно на лошадях
обычно возвращались на землю, чтобы навестить свои семьи и посетить праздник
умерших в октябре и в другие праздники. В записях XVII века упоминается, что
во время праздника умерших кишки и шкуру лошади приносили на могилу, чтобы
помочь мертвым вернуться на лошадях в дом хозяина.
Во времена продолжительных войн между тевтонцами и
литовцами хронисты, описывавшие ужасные битвы и осады, происходившие в Литве,
часто удивлялись тому, как охотно литовцы жертвовали собой. Самый
поразительный случай произошел в 1336 году в замке Пиленай, стоявшем на реке
Неман. Когда литовцы осознали, что больше не смогут сдерживать атаки
тевтонцев, они разожгли огромный костер, бросили в него свое имущество и сокровища,
убили жен и детей и затем попросили своего правителя Маргириса их
обезглавить.
Во время той же самой осады пожилая женщина обезглавила
топором 100 человек, охотно принявших смерть от ее руки. Затем, когда
ворвались враги, она тем же топором разрубила свою голову пополам. Описавший
эту сцену в своем стихотворном хронографе 1393—1394 годов историограф Виганд
из Марбурга замечает: «Случившееся не вызывает удивления, поскольку все
произошло в соответствии с их религией, и они легко относились к смерти».
Приведем и другой пример. После неудачной атаки,
предпринятой литовцами в Эстонии в 1205 году, 50 жен павших воинов
повесились. «Все произошедшее вполне естественно, — пишет Генрих Латвийский в
«Ливонской хронике», —- поскольку они верили, что скоро воссоединятся со
своими мужьями и станут жить вместе».
Согласно этим описаниям, многие общие могилы, которые встречаются
на балтийской территории начиная с халколитического периода вплоть до первых
веков нашей эры, появились в результате ритуального умерщвления или
захоронения оставшихся в живых после смерти родственника: жены, мужа или
детей. Когда умирал феодальный правитель или князь, за ним должны были
последовать не только члены его семьи, но и слуги и любимые рабы.
После введения христианства последовал запрет на
захоронение «вместе с умершим», но отголоски этого древнего обычая все же
можно обнаружить в некоторых обрядах и народных песнях латышей и литовцев.
Так, в конце похорон обрученной девушки или юноши погребальная церемония
начинала больше походить на свадьбу: исполнялись свадебные песни, танцы. Всех
живых и умерших участников одевали в одинаковые свадебные костюмы. Полагали,
что умершие должны праздновать свадьбу вместе с живыми.
Даже в XX веке литовские девушки приносили венки из ржи —-
символ чистоты — на могилу своего возлюбленного. Свадьба умершего не просто
связана с верой в продолжение земной жизни после смерти, но также и с
верованием, что умершие до брака мужчины и женщины, как и те, кто умер
неестественной смертью, представляли опасность для живых, поскольку не
прожили весь положенный им срок жизни. У балтийских народов в качестве
названия дьявола или злого духа использовалось слово velnias, образованное от
обозначения умершего, который возвращался и начинал угрожать живым.
Балтийские veles («заложные покойники») продолжали обычную
деревенскую жизнь в «песчаной горе», «горе умерших», где у них были свои дома
или комнаты, столы и стены, покрытые льняными покрывалами. У «горы умерших»
были ворота, через которые туда входили, скамейки, на которых сидели.
Упоминания об этом часто встречаются в описаниях загробной жизни в латвийской
и литовской народной поэзии.
Ты мой дом, вечный дом.
Нету двери, нет окошка,
Нету двери выбежать.
Нет окошка выглянуть (27 547)
Вероятно, в дайнах сохранился образ древнего погребального
кургана, деревянных помещений или каменных гробниц. Во многих отрывках из
латвийских народных песен говорится о захоронении, расположенном на небольшой
песчаной горе, где находится так много могил, что нет уже больше места для
вновь прибывших. Скорее всего, в этом тексте имеются в виду общие погребения,
относящиеся к бронзовому веку, где размещались сотни могил, или погребения
периода железного века с рядом могил, принадлежащих одной семье.
Если место обитания умерших на «высокой песчаной горе»,
расположенной по соседству с деревней, отражает наиболее реалистическую
сторону народных верований в жизнь после смерти, существовала и воображаемая
«гора», или «крутая каменная гора», на которую предстояло взобраться
мертвому. Поэтому умершим нужно было иметь крепкие ногти на руках или
карабкаться с помощью когтей животных. На этой «крутой горе» проживает Dievas
(Диевас, бог) и собираются умершие. И снова очевидна связь между жилищем бога
и мертвых. Кроме того, из мифологических песен становится ясно, что целью
являются не «гора» (образ неба), но то место, которое находится за горой.
Дорога к этому таинственному месту оказывалась долгой.
Умершие могли скакать на лошадях по небу, подниматься вместе с дымом от огня
или лететь как птицы по Млечному Пути, который на литовском языке означает
«путь птиц», или отправиться на лодке по «пути солнца», плывя ночью по водам,
перемещаясь на восток по морю, по рекам Даугаве или Неман. Там, где спит
Солнце, где оно купает своих лошадей, появлялись другие боги, Диевас, бог
грома, луны и божество моря. И где-то далеко, в том отдаленном месте
находились серый камень и солнечное дерево или железный столб, а около столба
— две лошади.
Перед нами представление о космическом дереве балтов,
небесной оси. Явные переклички находим в индуистской, римской, славянской и
немецкой мифологиях. В фольклоре обычно встречается дуб или береза с
серебряными листьями, медными ветками и железными корнями. Иногда появляется
огромная липа или яблоня. Они стоят на камне, в конце «пути солнца». Солнце
вешает свой пояс на ветки, спит в кроне дерева, и, когда встает утром, дерево
окрашивается в красный цвет.
«За горой, там, где солнце, живет моя матушка», —
говорится в литовской песне. Путь умершего в обитель богов — это путешествие
к краю видимого мира. Также говорят: «Он находится в обители вечности».
Литовское слово clauses сохраняет значение таинственного обиталища и не может
быть переведено словами «рай» или «небеса».
Уход тени умершего не означает, что нарушается его связь с
живыми. Его животворящая сила, аналогичная древнегреческой рпеита или римской
anima, не покидает землю. Она возрождается в деревьях, цветах, животных,
птицах. Душа могла покинуть тело вместе с выдохом, при испарениях и тотчас
найти приют в растениях, животных или птицах. Иногда она могла выпорхнуть
прямо изо рта в форме бабочки, пчелы, мыши, жабы, змеи или вырасти изо рта
юной девушки в форме лилии.
Чаще всего реинкарнация происходила в виде дерева: духи
мужчин поселялись в дубах, березах и ясенях, женщин — в липе и ели. У
балтийских народов сложились невероятно доверительные отношения со всеми
названными деревьями. Дуб и липа стали главными деревьями, упоминаемыми в
фольклоре. Когда рождался человек, ему посвящалось определенное дерево,
выраставшее под действием тех же процессов, что и его человеческий двойник.
Если дерево срубали, человек умирал.
Росшие на старых литовских кладбищах деревья никогда не
рубили, поскольку в пословице говорилось, что если срубить дерево с могилы,
то можно нанести вред усопшему. Поэтому и на кладбище не следовало косить
траву. В пословице говорилось: «Из погребальной травы течет наша кровь».
Кроме растений, души умерших чаще всего поселялись в
птицах, женские — в кукушке или утке, мужские — в соколе, голубе, вороне или
петухе. Происходила также реинкарнация в волков, медведей, собак, лошадей и
котов. В протестантских погребениях середины XIX века в прусской Литве (на
территории Клайпеды) обнаружены деревянные погребальные плиты, напоминающие
по форме жаб или других рептилий. Они соединяются с мотивами цветов и птиц,
на другие погребальные памятники положены лошадиные головы.
Земля считалась Великой Матерью. Все были обязаны ей
жизнью: люди, растения, животные. По-латышски она называлась Zemes mate—
«мать-земля», в литовском — Zemyna, от zeme — «земля». Антропоморфический
образ земли неопределен, но она предстает в виде земли, хранящей вечную тайну
жизни. Ее назвали поэтично: «цветущая», «распускающая почки». Функции земли
распределялись между отдельными низшими божествами леса, поля, камней, воды и
животных, которые в латвийском фольклоре приобретали имена «матери лесов»,
«матери полей», «матери весны», «матери домашних животных».
Кардинал Оливер Схоластик, епископ Падерборнс-кий, в своем
повествовании о Святой земле, написанном около 1220 года, так описывает
обычаи балтов: «Они поклоняются лесным нимфам, лесным богиням, духам гор и
низин, воды, полей и лесов. Они ожидают божественной помощи от девственных
лесов, поэтому поклоняются источникам и деревьям, курганам и горам, большим
камням и горным склонам, всему тому, что кажется им наделенным силой и
властью».
Мужчина рождается из земли, дети появляются из источников,
прудов, болот, деревьев или холмов. Еще в XVIII веке литовцы приносили дары
матери-земле {Zemyna) после рождения ребенка. По утрам и вечерам следовало
целовать землю. Подношения земле: мед, хлеб, зерно, травы или ржаной сноп —
закапывали, раскладывали перед камнями, прикрепляли к деревьям или бросали в
море, реки, озера и источники. Как следует из описаний XVIII века, в деревнях
не было праздников, в которых бы не восхвалялась богиня земли — Zemyna.
Во время осеннего праздника в октябре кроме земли литовцы
поклонялись божеству дома Zemepatis или Zemininkas, которого считали братом Zemyna.
Домашнее божество появилось также у латышей под именем Dim-stipatis (от латыш,
dimstis — «дом», «усадьба» и patis — «господин»). У латышей также есть Majas Kungs—
«господин дома», «домовой».
Особое божество охраняло посевы, по-литовски Lau-kpatis
(от laukas — «поле» и patis — «господин») или Lauksargis — «сторож полей» (от
sargas — «охранитель»). Встречались также божества или духи цветов, листвы,
травы и лугов, ржи, льна и конопляных полей. Дух зерна прятался во ржи или на
других полях, где росло зерно. Верили, что он остается в последнем сжатом
снопе. Обычно литовцы придавали этому снопу форму женщины. До наших дней он
зовется rught boba — «ржаная баба». Сноп приносили в дом, ставили под
иконами, в переднем углу, оказывали почести во время праздника урожая и
хранили в доме до следующей жатвы.
Дух зерна у пруссов существовал в образе петуха, его
называли Кигке (известен также как Curche в латинском тексте договора 1249
года между Тевтонским орденом и пруссами). Во время праздника урожая петуха
приносили в жертву, а в поле ему оставляли немного зерна.
Деревья и цветы, гроты и леса, камни и холмики, воды
наделялись чудесными животворящими силами. Полагали, что они благословляют
человеческие существа, исцеляя болезни, охраняя от всяческих бед и даруя
здоровье и плодовитость. Все рожденное землей любовно охранялось и
защищалось; в письменных свидетельствах начиная с XI и вплоть до XV века
постоянно говорится о глубоком уважении, проявляемом к гротам, деревьям и
источникам.
«Невежды», то есть христиане, не допускались в священные
леса или гроты (sacrosanctis sylvas). Никому не разрешалось рубить деревья в
священных лесах, ловить рыбу в священных источниках или пахать землю на
священных полях. Считалось, что они принадлежат Alka, Alkas или Elkas и
являются запретными территориями.
В именах отражено, что девственная природа была
неприкасаемой и защищаемой святыней: корень alk, elk соотносился с готским albs,
др.-англ. ealb, др.-сакс. alab — «защищенный», «неуязвимый». В священном
месте (Alkas) делались соответствующие приношения богам, имела место и
кремация людей. Обычно в жертву приносили самцов животных: хряков и боровов,
козлов, баранов, бычков, петухов. Об этом свидетельствуют раскопки и
исторические записи. Там же путем обезглавливания и кремации балтийские
язычники приносили в жертву богам своих врагов.
Поскольку в священных местах царила тишина, ряд священных
гор и лесов в Восточной Пруссии и Литве получали имена с корнями гот, ram,
которые означали «тихий». Одно из таких мест— священный холм Рам-бинас на
северном берегу нижнего течения Немана, около Тильзита, — упоминается в
письменных источниках начиная с XIV века. На плоском камне, лежавшем на
вершине холма, с давних пор помещали свои обильные приношения те, кто
стремился разбогатеть и получить хороший урожай на полях, а также
новобрачные. Собранная на Rambynas вода охотно использовалась для питья и
мытья. Леса и города назывались Romuva, Romainiai и также имели свои
исторические традиции, восходящие к почитанию древних священных мест. В XIV
веке в письменных источниках упоминается священный город Ромене (Romene) в
Центральной Литве.
Кроме священных мест, почитали деревья, прежде всего дуб,
лен, березу, клен, сосну и ель. Верили, что прежде всего старые,
могущественные, с двойными стволами деревья обладают особенной целительной
силой. Их нельзя было трогать, никто не осмеливался их рубить. Начиная с XIII
века в письменных источниках упоминаются «священные дубы», посвященные богу Перкунасу,
а «священные липы» — Laima (Лайме), богине судьбы, которой также приносили
дары. Такие деревья окружали канавками или кругом из камней. Палка из ясеня,
веточка можжевельника, бузины, ивы или южного дерева (artemisia) или любой
зеленый сук рассматривались как действенное оружие против злых духов.
У лесов были свои богини и боги. Медейне (от medis —
«дерево») — литовская богиня леса — упоминается уже в письменных источниках
ХШ века. В источниках XVII и XVIII веков упоминается Гирайтис — мужской бог
лесов. В литовском фольклоре известна «лесная мать» и «лесной отец», а также
«мать кустарников». Особым земным божеством, жившим в зарослях бузины,
считался Пушкайтис (Puskaitis), также являвшийся повелителем Барстукай (Barstukai)
или Каукай (Kaukai) — добрых маленьких подземных человечков.
Если делались подношения Пушкайтису, то маленькие
человечки приносили множество зерна и выполняли домашнюю работу. Во время
специальных праздников для Барстукай оставляли в амбарах столы, заполненные
хлебом, мясом, сыром и маслом. Считалось, что в полночь маленькие человечки
приходили сюда поесть и попить. В свою очередь, за великодушное обращение с
духами крестьяне вознаграждались обильным урожаем.
В песнях деревья и цветы описываются условно, но
обязательно подчеркивается их особая роль, и в частности почек и крон, говорится
об их жизнеспособности и плодовитости. «Выросла липа зеленая с прекрасными
ветками и великолепной верхушкой». Говоря о дереве, всегда указывают, что оно
высотой в три, семь или девять человеческих ростов. Дерево широко
представлено в прикладном искусстве, как правило, его изображали в окружении
парных человеческих фигур или голов животных мужского пола: лошадиных,
бычьих, оленьих, козлиных, лебединых. В других случаях дерево окружалось
солнцами, лунами и звездами или сидящими на нем птицами. В народных песнях у
растений были золотые или серебряные листья, почки, главной птицей считался
петух, предсказатель человеческой судьбы.
Символом Мирового дерева у балтийских народов считался
деревянный столб, подпиравший крышу. Его вершину украшали изображениями небесных
божеств: солнца, луны, звезд; подножие — охранявшими его жеребцами и змеями.
До XX века подобные столбы, как и кресты с солнечной символикой на
перекладинах, встречались в Литве перед усадьбами, в полях, около священных
источников или в лесах. Их воздвигали в связи с женитьбой или болезнью, во
время эпидемий или для получения хорошего урожая.
Хотя большая часть подобных сооружений имеет возраст не
более 200 лет, об их существовании в дохристианские времена свидетельствуют
исторические источники, где они описываются как приметы старой религии.
Христианские епископы настраивали прихожан, чтобы те уничтожали столбы и
кресты, перед которыми крестьяне оставляли дары и совершали языческие обряды.
Литовские столбы для подпорки крыш и кресты смогли
избежать окончательного уничтожения, потому что люди начали прикреплять к ним
некоторые христианские символы, постепенно их признала и сама католическая
церковь. Тем не менее они остались свидетельствами дохристианской веры, равно
как и яркими образцами литовского народного искусства; их символика и
декоративные элементы свидетельствуют о прямых связях с искусством железного
века.
Множество легенд связано с большими камнями, в которых
обнаружены отверстия или «отпечатки ног». Просверлить дыру в камне — означало
оплодотворить земную силу, которая обитала в нем. Скапливавшаяся в этих
отверстиях дождевая вода приобретала магические свойства. До недавнего
времени фиксировался обычай, когда возвращавшиеся с работ балтийские
крестьянки останавливались около таких камней и омывали водой руки и ноги,
чтобы подлечить свои болезни и раны. Обнаруживаемые на балтийской территории
камни часто имели насечки с символами солнца и змей, подобные образцы встречаются
повсеместно в Северной и Западной Европе начиная с бронзового века и в
последующие времена.
Найденный в Литве в XIX веке огромный камень в виде бюста
женщины наделялся магическими свойствами: мог вызвать беременность у
считавшихся бесплодными женщин. Из описания 1836 года нам известно, что в
Литве существовали каменные памятники, обычно высотой 6 футов, они были
гладко обтесаны и окружены изгородью.
Традиционно подобные сооружения посвящались богиням,
которые проводили свое время на камнях и пряли нити людских судеб. В 1605
году один из иезуитов сообщал о почитании камней на западе Литвы: «Мощные
камни с плоскими поверхностями назывались богинями. Подобные камни
покрывались соломой и почитались как защитники урожая и животных».
О почитании рек и озер свидетельствует широкое
распространение в Литве и Латвии названий, содержащих литовский корень svent/as,
svent/a и латышский svet/s, svet/a, означающий «божественный», «священный»: Свента,
Свентойи, Свентупе, Свентэзерис и Света, Светэзерс. Также встречается
множество рек, называемых Alkupe, Alkupis; некоторые из них считались
священными и почитались еще в античности, им продолжали поклоняться и в
последующие века. Никто не осмеливался осквернять воды, дающие жизнь,
обладавшие и очистительными, и исцеляющими, и оплодотворяющими функциями.
Считалось, что если полить землю священной водой, то цветы и деревья будут
обильнее плодоносить. Поля окропляли святой водой для получения больших
урожаев, домашних животных — чтобы защитить от болезней. Омовение чистой
родниковой водой исцеляло глазные и кожные болезни.
В начале лета, во время летнего солнцестояния (в настоящее
время — ночь Ивана Купалы), отправлялись поплавать в святых водах, чтобы
оставаться здоровыми и молодыми. Также считалось, что молодые люди, вместе
отметившие этот день, скоро поженятся. Священными считались те источники и
ручьи, которые текли на запад, к солнцу.
Водяных духов представляли в виде прекрасных женщин с
большой грудью, очень длинными золотыми волосами и рыбьим хвостом. Они были
немыми. Те, кому посчастливилось увидеть их, вспоминали, что духи безмолвно
смотрели на них, распускали свои мокрые волосы и прятали хвосты. В
исторических записях упоминаются сохранившиеся и в фольклоре имена отдельных
богов рек (лит. Упинис), озер (лит. Эзеринис) и морских бурь (лит. Бангпутис
— «бог волн», который плавал по пустынному морю в лодке с золотым якорем).
У латышей была Юрас мате — мать моря. В XVI веке среди
описаний прусских богов находим Аутримпа — бога морей и больших озер, Патримпа
— бога рек и источников, Бардоятса — бога кораблей. Встречались и отдельные
божества дождя — Литувонис, известный по источникам с XVI века. Божества вод
требовали даров: например, речному богу Упинису приносили в жертву молочных
поросят — считалось, что в противном случае вода не будет чистой и
прозрачной.
Лауме — феи, представлявшиеся в образе обнаженных женщин с
длинными волосами и большой грудью, обитали в лесах, где было много воды и
встречались огромные скопления камней. Они постоянно сходились с людьми,
испытывая материнские чувства, часто похищали младенцев или маленьких детей,
одевая их в самые прекрасные одежды. Они могли быть как необычайно
добродушными, так и необыкновенно вспыльчивыми, считалось также, что они не
склонны к логическим поступкам. Лауме могли быстро работать, проворно ткали и
стирали белье, но если кто-то сердил их, то мгновенно уничтожали сделанное.
Скорее всего, высшее место среди богинь (причем у всех
балтийских народов) занимала Лайма — богиня судьбы. Она отвечала за счастье и
несчастья людей, равно как и за продолжительность их жизни. Она определяла
судьбы не только людей, но и жизнь растений и других существ. Ее имя
неотделимо от понятия laime — «счастье». Судьба обычно появлялась в образе
конкретного существа, но есть упоминания о трех или даже семи богинях,
аналогичных греческим мойрам и немецким норнам.
В литовских песнях богиню обычно именовали двойным именем
Лайма-Далия — «счастье» и «судьба». У латышей также была Декла, которая
симпатизировала людям, заботилась о маленьких детях и горевала над родившимся
ребенком, которому было суждено в жизни испытать несчастья. Хотя поведение
Лаймы похоже на поведение обычного человека, она по своим функциям сходна с Диевасом,
солнечным богом, и самим Солнцем.
Чтобы оплодотворить землю и дать ей животворящую силу,
требовалось мужское начало, которое связывали с небом, где жизненная сила
соединялась с противодействием злым духам. Считалось, что жизненная сила
воплощалась в небесных телах (солнце, луне и звездах), а также в таких
явлениях, как гром, молния, огонь и радуга; в самцах животных, таких, как
олень, бык, жеребец, козел, баран, петух, лебедь и другие птицы; рептилии
типа змей и жаб обладают огромным влиянием на развитие растений, животных и
человека.
Божественная суть жизни и животворящих сил обусловливала
персонификацию солнца, луны, утренних и дневных звезд, грома и яркого неба,
побуждала к созданию образов небесных божеств. Животные мужского пола, птицы
и рептилии из-за свойственной им сексуальной природы или способности
предсказывать перемены в погоде и пробуждать природу весной тесно связывались
с солнечными божествами.
Балтийский пантеон небесных божеств тесно соотносится со
всеми другими божествами народов индоевропейской группы. К ним относится Диевас
(протобалтий-ский Dievas) — бог сияющего неба, соотносимый со древнеиндийским
Dyaus, греческим Зевсом, римским Деусом; бог грома — литовский Перкунас,
латвийский Перконс, прусский Перконис. Именем и функциями он тесно
соотносится со славянским Перуном, хеттским Перуна, древнеиндийским Парьяна,
кельтским Герки-най равно как и со скандинавским Тором, немецким Доннаром и
римским Юпитером (латинское название дуба, дерева Перуна,— guercus происходит
от perkus). Сауле — солнце, тесно связано с ведическим Сурья и Савитар,
древнегреческим Гелиосом и другими индоевропейскими солнечными богами, хотя
балтийское божество Сауле женского рода. Лунный бог в литовском — Менуо, в
латышском — Менесс; латышский Аусеклис, литовский Аушрине — утренняя звезда и
богиня рассвета соотносилась с ведическим Ушас и его двойником — литовским Вакарине
— вечерней звездой, причем оба олицетворяли планету Венеру. Среди небесных
богов встречался также и божественный кузнец, называемый просто Калвис —
«кузнец», или в уменьшительно-ласкательной форме — Калвелис, Калвайтис.
Самой значительной среди обожествляемых животных считалась
лошадь, сопровождавшая Диеваса и Сауле. В мифологии лошадь (литовское «зиргас»,
латышское «зиргс») настолько часто соотносилась с солнцем, что иногда
воспринималась как его символ. Следующим по значению был козел (литовское «озис»),
сопровождающий бога грома, считавшийся символом мужской силы и предсказателем
погоды.
Очевидны общие индоевропейские корни имен этих богов, у
названных балтийских богов сохранились очень древние черты, проявившиеся в
сохранении связей с небесными светилами и природными явлениями, такими, как
небо, солнце, луна, звезды, гром. За исключением Диеваса и Перкунаса,
антропоморфные образы богов не претерпели значительных изменений.
Имя бога Диеваса тесно связано с понятием неба. Литовские Диевас
и латышский Диевс сохранили такое же содержание понятия, как и в санскрите.
Этимология имени бога становится ясной, если обратиться к санскритскому
глаголу dyut* — «сиять», «светить» и прилагательному deiyos*— «небесный». Диевас
предстает в образе необычайно красивого человека, облаченного в серебряную
мантию, в шляпе, его одежды украшены орнаментом, с саблей у пояса.
Несомненно, этот образ восходит к периоду позднего
железного века и во многом схож с облачением балтийского правителя. Диевас
появляется только вместе со своими лошадьми — одной, двумя, тремя, пятью,
девятью или с большим количеством, в серебряной сбруе, с золотыми седлами и
золотыми стременами. Его огромная огороженная усадьба напоминает замок, туда
ведут три серебряные калитки, а за оградой находятся дом хозяина, дома
работников, баня, а вокруг сад и лесные деревья.
Усадьба расположена на небе за каменной, серебряной,
золотой или янтарной горой. С этой горы Диевас съезжает верхом на лошади, или
в колеснице, или на санях из золота или меди, в руках у него золотые вожжи с
золотыми кисточками на концах. Он очень медленно приближается к земле,
необычайно осторожно — иначе может стряхнуть росу или сорвать с деревьев
цветки, похожие на снежные шапки, или остановить рост побегов, или помешать
работе сеятелей и пахарей. Он ускорял рост ржи и останавливал рост сорняков.
В латвийских мифологических песнях Диевас появлялся, сея
рожь или ячмень из серебряного лукошка. Он охотится и варит пиво, охраняет
урожай, способствует его увеличению. По своим функциям он тесно связан с
Солнцем, Луной и Венерой. Кроме того, он управляет судьбами людей и порядком
в мире. По его воле восходят Солнце и Луна, настает день.
Не велик Диевас росточком, Но велик разумением (33 652).
Вместе с Лаймой, богиней человеческой судьбы, он
определяет продолжительность жизни и судьбу человека. Хотя Диевас наделялся
большими полномочиями по сравнению с другими богами, его не рассматривали как
высшего бога, управлявшего другими. В небесном пантеоне Диевас считался
дружелюбным и демократичным божеством. Его усадьба и сыновья — по-латышски «Ди-ева
дели» (дети Диеваса), по-литовски «Диево сунелитай» (сыновья Диеваса) —
прежде всего тесно связывались с Сауле (Солнцем) и ее дочерьми, которые жили
в замке с серебряными воротами, за горой, в долине, на краю моря.
Торопилась дочка Солнца
С золотыми грабельками.
Хочет сена нагрести
Коням божьих сыновей (33 837).
Антропоморфный образ Сауле расплывчат; каждое утро она
поднимается над каменной или серебряной горой в колеснице с медными колесами,
запряженной огненными лошадьми, которые в пути никогда не устают, никогда не
потеют и никогда не отдыхают. Вечером она купает своих лошадей в море или
отправляется на девяти колесницах, запряженных сотней лошадей, вниз, в
яблоневый сад. Она также плавает в серебряной лодке или превращается в лодку
и погружается в море.
Солнце всходит утром рано,
А заходит ввечеру,
Поутру нас греючи.
Ввечеру жалеючи (33 840).
Солнце в виде шара, погружающегося в море, живописно
изображено как корона, или кольцо, или красное яблоко, падающее с дерева в
воду. Упавшее «яблоко» заставляет Солнце плакать, а красные ягоды на горе —
его слезы. По вечерам дочери Сауле моют кувшин в море и исчезают в воде.
Дочери Сауле — это лучи солнца на рассвете и на закате, поэтому их можно
связать с утренними и вечерними звездами.
Красной меди башмачки, Красной меди горка — Вышло солнце
поплясать Раненько на зорьке (33 992).
Верили, что во время праздника летнего солнцестояния, 24
июня, восход Солнца следует приветствовать венком из сплетенного красного
папоротника, оно пляшет «на серебряной горе в серебряных башмаках». В песнях
Сауле «катится», «качается», «прыгает». В латышских песнях повторяется рефрен
ligo — «качаться» или rota (от латышского rotat— «катиться», «подпрыгивать).
Эти травы — Яна травы,
В Янов вечер собраны.
Эти дети — Яна дети,
В прикладных произведениях искусства солнце изображается в
виде сакты — кольца, колеса, круга, круга с лучами, розетки или незабудки,
цветка-солнца (в литовском называемого саулите — «солнышко» или ратиляс —
«колесо»).
Неиссякаемая жизненная сила солнца, постоянство его
дневного пути, благотворное влияние на растения и людей всегда были
источником вдохновения и становились темой бесчисленных текстов древней
балтийской поэзии и балтийских произведений искусства. Весенний и летний дни
равноденствия и солнцестояния (в настоящее время — Пасха и день Ивана Купалы)
были праздниками радости, возрождения природы, где солнечная символика играла
центральную роль. Жизнь земледельца неизменно сопровождалась обращениями к
Солнцу на восходе и на закате, и все полевые работы полностью зависели от
благословения Солнца. Обычно обращенную к Солнцу молитву произносили с
непокрытой головой.
Менуо, или Менесс, — лунный бог — был тесно связан с
Сауле. Как постоянное появление солнца, так и исчезновение луны и возрождение
ее в форме молодого месяца означали благополучие, свет и здоровье. И в наши
дни верят, что растения следует сажать во время новой или полной луны,
поэтому именно к ней в первую очередь и следовало обращаться с молитвой.
Лунный бог (он был мужского пола) носил звездную мантию и
ездил на серых лошадях. Он часто появлялся у звездных ворот замка Сауле,
ухаживал за ее дочерьми (в латвийской мифологии) и даже женился на самой
Сауле. Но со свойственной ему ветреностью влюбился в Аушрине (в переводе с
литовского — «утренняя звезда»), тогда разгневанная Сауле и бог грома Перкунас
разрубили его надвое (в литовской мифологии). Наконец он женился на
носительнице лунного купола и, когда пересчитывал звезды, обнаружил, что все
были на месте, кроме Аусеклиса (в переводе с латышского — «утренняя звезда»).
В прусской мифологии известен и другой бог света, который
в письменных источниках XVI века именуется Свайстикс, а в современном
латышском — Звайгздис (от звайгзде — «звезда»).
Небесного кузнеца Калвайтиса изображали с молотом у воды,
или с кольцом на небе, или с Короной зари, серебряным поясом и золотыми
стременами, выкованными для сыновей Диеваса. Считали, что каждое утро он
ковал новое солнце («кольцо», «корону»). Когда он ковал в облаках, то кусочки
серебра разлетались и падали вниз, в воду.
В балтийской мифологии Калвайтис, или Калвелис,
соотносился с греческим Гефестом, скандинавским Велундом, финским Илмариненом.
Молот его был необычайных размеров. Иероним из Праги, литовский миссионер,
заметил в 1431 году, что литовцы почитали не только Солнце, но также и
железный молот редкой величины. Полагали, что именно с его помощью удалось
освободить Солнце из заключения.
Бог грома, властитель воздуха Перкунас, был решительным
мужчиной с медной бородой и топором или молотом в руке. Он путешествовал по
небу в огненной грохочущей двухколесной колеснице, запряженной одним или
двумя козлами. Когда слышали гром и видели молнию, то говорили:
Едет Перкон издалека,
Громыхает за рекою.
Эй, скорее убирайте,
Что сушить повесили (33 702).
Замок Перкунаса находился на высокой горе (в небе). Бог
был справедлив, но беспокоен и нетерпелив, он великий враг злых духов,
дьяволов, выступает против любой несправедливости или недобрых людей. Он
отыскивает дьявола и поражает его молнией, бросает свой топор или пускает
стрелы в злодеев, мечет молнии в их дома. Перкунас не выносит лжецов, воров
или эгоистичных и пустых людей. Дерево или камень, пораженные молнией,
защищают от злых духов и помогают от болезней, прежде всего от зубной боли,
лихорадки и икоты.
Бог гремит, бог гремит. Метит громом в крепкий дуб. Жар на
землю сыплется (33 700).
Каменные стрелы Перкунаса обладают особой животворящей
силой. И в наши дни их называют «пулями Перкунаса» (каменные или бронзовые
топоры, боевые топоры в доисторические времена часто украшали зигзагами —
символом молнии и кругами — символами солнца). Вплоть до исторических времен
в качестве амулетов носили миниатюрные топорики из бронзы. Считали, что Перкунас
также очищает землю от зимних духов. После того как первая весенняя гроза
пробуждала землю, быстро начинала расти трава, прорастало зерно, деревья
покрывались листвой.
Кроме лошади и козла, символами мужской, животворящей силы
считались также бык, олень и лебедь. Безвредная змейка, уж (по-литовски — жалтис),
играла важную роль в сексуальной сфере. Считалось добрым знаком, когда уж жил
в доме, под кроватью, или в каком-нибудь уголке, или даже на почетном месте у
стола. Верили, что он приносит счастье и процветание, усиливая плодородие
земли, и способствует деторождению. Встреча с ужом означала свадьбу или
прибавление в семействе.
В литовском фольклоре жалтис выступает и как посланец
богов. Он любим Солнцем, убийство ужа приравнивалось к преступлению. «При виде
мертвого ужа и Солнце плачет», — говорится в пословице. Обозначение в
литовском «змеи» как gyvate (живате) указывает на связи со словами gyvybe, gyvata
— «жизнь», «жизнеспособность». Другим мистическим, приносящим богатство
существом, известным из ранних письменных источников, а также из фольклора,
считается Айтварас (летающая ^мея). Иногда он имеет голову ужа и длинный
хвост, который светится, когда Айтварас летит по воздуху. Иногда его
представляют в виде золотого петуха.
Все балтийские народы имеют развитый и древний культ огня.
Огню поклонялись и считали его бессмертным. На высоких горах и на речных
берегах находились официальные племенные святилища, там горел огонь,
охранявшийся жрецами. В каждом доме размещался священный очаг, где постоянно
поддерживали огонь. Только раз в году, накануне праздника летнего
солнцестояния, его символически гасили и затем снова разжигали.
Огонь по аналогии с Солнцем считался божеством, требующим
жертв. Латыши называли пламя «матерью огня» {uguns mate), в Литве — Gagija
(от глагола gaubti — «укрывать»), в Пруссии — Panike — маленьким огнем». Его
«кормили» и тщательно оберегали, хозяйка дома укрывала на ночь угли в очаге.
Огонь считали очистительным элементом и символом счастья. В одних мифах
рассказывалось, что огонь был принесен на землю Перкунасом во время бури, в
других — птицей, обычно ласточкой, которая сгорела, пока несла его людям.
Объем настоящего издания не позволяет более детально
представить все, что зафиксировали христианские миссионеры в балтийских
землях, или нарисовать более полную картину народных верований, которые
оставались в фольклоре практически в том же самом виде, что и в ранний период
ее бытования.
Надеюсь только, что даже из представленного нами краткого
очерка читатель сможет составить общее представление об верованиях балтов, в
которых сохранились основные вехи древней истории, которые тесно соотносятся
с первыми известными религиями индоевропейских народов, прежде всего
индоиранскими верованиями. Об этом свидетельствуют культ мертвых,
погребальные обряды, попечение небесных божеств, таких, как Солнце, культы
змеи, лошади, воды и огня. В то же время сохранилось и крестьянское
представление о реальном мире и его разнообразном природном окружении, поддерживаемые
глубоким благоговением человека перед всем живым: лесом, деревьями и цветами,
— а также глубокой нерушимой связью с животными и птицами.
Рассматривая древнейшие верования балтов, мы исходили из
того, что все древние религии воплощали единый взгляд на мир, существенная
часть которого сохранилась и в памяти современных литовцев и латышей,
продолжая вдохновлять поэтов, художников и музыкантов.
|
