|
Александр Юрьевич Милитарев -
доктор филологических наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова и Российского
государственного гуманитарного университета.
О проблеме реконструкции единого праязыка человечества в беседе с
корреспондентом «НГ-науки» рассказывает профессор Александр Милитарев.
– Александр Юрьевич, начать нашу беседу мне бы хотелось вот с какого
вопроса. Насколько я знаю, вы и трагически рано умерший выдающийся лингвист
современности Сергей Анатольевич Старостин долгие годы занимались – а вы продолжаете
и сейчас заниматься этим – задачей, без преувеличения, циклопической:
реконструкцией единого праязыка человечества. А из каких предпосылок вообще
возникла эта гипотеза – что человечество когда-то говорило на одном языке, и
как она соотносится с возникновением человека как вида?
– Сергей Старостин, мой безвременно ушедший друг и лидер московской школы
компаративистики (или дальнего языкового родства, или ностратической – никак
не самоутвердимся под стабильным названием, пиарщики из нас никакие), а
также, в чем я убежден, лингвист, а то и ученый-гуманитарий вообще, номер
один в мире, действительно буквально с отрочества, всю жизнь – а прожил он 52
года – шел к реконструкции единого праязыка человечества. Он сам работал со
многими языковыми семьями и сводил воедино то, что делают остальные члены
нашей маленькой команды, занимающиеся каждый одной, реже двумя-тремя макросемьями,
которых на свете вряд ли больше дюжины (см. древо).
– А вы какой языковой семьей занимаетесь?
– Я занимаюсь афразийской, или, по-старому, семито-хамитской, макросемьей.
То есть в этой, как вы ее назвали, циклопической постройке моя только одна
кладка.
Что касается гипотезы о едином человеческом языке и ее связи с
возникновением человека как вида, то она основывается, во-первых, именно на
неразрывности этой связи и на здравом смысле, подсказывающем, что такое чудо
эволюции, как Человек Разумный, возникший в результате стечения массы
обстоятельств, в том числе и случайных, вряд ли могло тиражироваться. То же в
полной мере относится и к возникновению языка. Однако это всего лишь общее
соображение.
Во-вторых, так же, как есть много аргументов в пользу теории моногенеза
человека, разделяемой сейчас большинством генетиков и физических
антропологов, есть и аргументы в пользу моногенеза языка. Один из них состоит
в следующем.
В разных языках мира встречается много элементов, схожих по звучанию и
значению. Они неравномерно распределены, но какой язык ни возьми, в нем есть
корни и грамматические показатели, имеющие параллели в самых разных языках
мира. Такой материал дает некоторое – пока еще не очень прочное – основание
для установления так называемых глобальных этимологий. «На глазок» эти
примеры, конечно, видны, и многие из них явно не случайны, но наша группа
относится к ним осторожно.
Чтобы доказать, что сходство не случайно, надо применить ко всем языкам
мира определенные процедуры, предусматриваемые сравнительно-историческим
методом: установить регулярные звуковые соответствия между языками,
составляющими каждую языковую семью, реконструировать праязык каждой из
семей, сравнить эти праязыки между собой, установив звуковые соответствия уже
между ними, реконструировать праязыки макросемей, в которые объединяются
близкородственные семьи, таким же способом сравнить их между собой и т.д. Это
называется ступенчатой реконструкцией, которая в конечном счете скорее всего
приведет к одному праязыку человечества.
Пока эти процедуры применены более или менее систематически только к
четырем макросемьям – ностратической, афразийской, синокавказской и австрической,
можно с уверенностью говорить лишь о неслучайном сходстве лексических и
грамматических элементов только между языками каждой из этих макросемей. С
большей степенью гипотетичности эти четыре макросемьи (думаю, что к ним в
качестве пятой ветви идет шумерский) можно объединить в одну – «евразийскую».
Но при всех оговорках у лингвистов-компаративистов, занимающихся многими
языками, выработалась определенная интуиция, и она подсказывает, что, когда
руки дойдут до остальных макросемей, часть из которых хоть и фрагментарно, но
все-таки обработана сравнительно-историческим методом (скажем, из всей
огромной нигеро-конголезской макросемьи – группа языков манде и особенно
банту), удастся доказать и их дальнее родство.
В-третьих, все известные языки в принципе устроены похожим образом, их
«глубинная структура» одинакова, различается в основном материальная,
звуковая «оболочка». Нет языков, где не было бы гласных и согласных,
местоимений, глаголов и существительных, подлежащего, сказуемого и дополнения
и т.д.
– Сам собой напрашивается вопрос: когда и где возник праязык человечества?
– Опять-таки на этот простой вопрос приходится давать сложный ответ. Если,
как утверждают многие генетики и антропологи, вид Homo sapiens sapiens
насчитывает от 150 до 200 тысяч лет и родина его – Восточная Африка, то
вопрос о глоттогенезе, происхождении человеческой речи, сводится к тому, на
каком этапе развития человек заговорил, а на каком его язык стал полноценным,
принципиально таким же, как все известные науке древние и современные языки.
Мне представляется, что все это часть процесса сапиентации, становления вида Homo
sapiens sapiens.
Старостин же, по-моему, был склонен относить становление языка к
значительно более позднему этапу. Но я не случайно употребляю такие
уклончивые обороты, как «мне представляется», «по-моему», «был склонен». Дело
в том, что мы, лингвисты-компаративисты, про глоттогенез ничего внятного
сказать не можем – это не наша компетенция. Изучать его могут физические
антропологи и физиологи вместе с лингвистами-фонетистами – реконструировать
голосовой и слуховой аппараты ранних ископаемых людей и их способность
произносить определенные звуки; этологи и зоологи – сравнивать
коммуникативные системы и возможности животных, в первую очередь высших
приматов, и человека; генетики – устанавливать, какие генетические механизмы
ответственны за речевую коммуникацию; нейрофизиологи и психологи, археологи,
специалисты по теории эволюции, общей теории систем, философы, наконец. Мы же
вступаем в дело, только когда есть хотя бы два языка, чтобы было что
сравнивать.
Для точки первого ветвления, разделения на мировом языковом дереве я
когда-то предложил термины «протолингвогенез» и, почти в шутку, «турит», или
«протобашенный» в честь библейской Вавилонской башни – самой ранней гипотезы
о языковом моногенезе (пока ни один так и не прижился). Разделение это может
оказаться на две ветви, может на несколько. Именно в этой потенциально четко
фиксируемой точке, а не в туманной зоне глоттогенеза, находящейся где-то в
корнях дерева, и находится реконструированный праязык – предок всех известных
науке языков человечества. Между периодом возникновения языка и этой точкой
от ствола могли отделяться и другие языки, от которых до нас ничего не дошло
– в конечном счете они были «съедены», «стерты» тем сохранившимся праязыком,
который мы пытаемся восстановить.
Это присказка. Теперь сказка – где и когда произошло первое разделение
этого гипотетического предка всех известных языков и праязыков установленных макросемей.
Я бы сказал, что в данном контексте «когда» зависит от «где». Есть два
наиболее вероятных сценария.
Первый. Праязык человечества распался в Восточном Средиземноморье (на
территории современных Израиля и Ливана), где генетики фиксируют миграцию из
Восточной Африки около 40–50 тысяч лет назад и откуда, по их данным, началось
расселение человеческих групп по всей планете; при этом следует предположить,
что все существующие сегодня африканские макросемьи распространились по
Африке вторично, вернувшись туда из Западной Азии (и «затерли», «съели»
остававшиеся там с более ранних времен языки).
Сценарий с такой хронологической глубиной больше соответствует
лингвистическим датировкам, для которых вообще-то и 40 тысяч лет назад для протолингвогенеза
многовато: праязык «евразийской» семьи – пока наиболее глубокий по времени и
поддающийся хотя бы приблизительной датировке уровень реконструкции – тянет
от силы на XV тысячелетие до н.э. Остальные макросемьи, похоже, не так сильно
отличаются от евразийской, чтобы их общий праязык уходил вглубь от этого
времени еще на 30 тысяч лет.
Второй сценарий предполагает, что разделение произошло еще в Африке. Тогда
главный претендент на роль исконного «невыездного» аборигена, первым
отделившегося от праязыкового ствола, – предок койсанской семьи (или же
только языка хадза, условно относимого к койсанским, но, возможно,
отделившегося еще раньше, на что косвенно указывают последние генетические
исследования, приписывающие носителям хадза отличия от всех других
человеческих групп). Эти языки отличаются особыми «щелкающими» согласными – «кликсами»,
являющимися фонемами, то есть смыслоразличительными звуками (издавать
подобные звуки могут и носители других языков, но там это такое же
«внеязыковое» явление, как звук при сморкании или имитация хрюканья).
– Честно скажу, меня лично больше всего смущает во всей вашей, безусловно,
захватывающей дух работе невозможность экспериментальной проверки. Вот у
сторонников космологической концепции Большого Взрыва есть хотя бы такой
материальный «слепок» с горячей Вселенной, как реликтовое излучение. Вы сами
как-то заметили: «Наша реконструкция в некотором роде – виртуальная
реальность».
– Что имеется в виду под «виртуальной реальностью»? Если сравнивать работу
исследователя с работой детектива (на самом деле тут много общего), то по
степени информационной полноты и достоверности для лингвиста живой язык –
фонограммы, протоколы опросов информантов – можно уподобить видеозаписи
преступления, на которой все хорошо видно в динамике; язык мертвый,
сохранившийся в письменных памятниках, скорее схож с фотографией – преступник
запечатлен в статике. Языковая же реконструкция – это словесный портрет.
Конечно, он виртуален по сравнению с фото и тем более с фильмом, но чем
больше свидетелей (в нашем деле – языков-потомков) и чем детальнее их
показания (богаче материалы по каждому языку) и, что исключительно важно, чем
профессиональнее составлен на их основе словесный портрет, тем адекватнее он
отражает реальность. По грамотному портрету и злодея отловить можно.
Теперь насчет отсутствия у нас аналога такого материального «слепка» с
горячей Вселенной, как реликтовое излучение. Как раз у нас-то он вполне
материален – это языки-потомки. Реконструкция языка-предка для каждой группы
или семьи родственных языков – единственное непротиворечивое объяснение
самого феномена большего или меньшего сходства между языками, то есть
различной степени родства. (Кстати, «в народе» распространено заблуждение,
что это как-то связано с письменностью; на самом деле письменность для языка
– что одежда для человека: одинаковые штаны на разных людях ни о каком их
родстве не свидетельствуют.) Ясно же, что русский и украинский ближе друг
другу – я даже говорю не о формализуемых лингвистических факторах: фонетике,
грамматике, лексике, а просто о взаимопонимании, – чем каждый из них
литовскому.
Очевидно и то, что языки с разделением человеческих групп расходятся,
удаляются друг от друга. Мы это видим, например, на английском языке:
известно, что люди, несколько веков назад говорившие в Англии на английском,
разделились – часть перебралась в Северную Америку, часть в Австралию. И хотя
прошло сравнительно немного времени, различия между British, American и Australian
English видны невооруженным глазом, вернее, слышны невооруженным ухом. То же
справедливо для испанского языка в Испании и Латинской Америке. Несомненно
также, что романские языки – французский, итальянский, португальский,
испанский, румынский – произошли из народной латыни.
То есть последний, относительно поздний отрезок процесса разделения языков
происходит почти на наших глазах. Какие основания сомневаться, что этот процесс
уходит в глубокое прошлое? Или кто-то допускает, что все или многие языки
возникли независимо друг от друга?
Таким образом, очевидно, что проблема только в том, сводимо ли все
многообразие мировых языков к одному предку или к нескольким. До этого мы и
должны докопаться, последовательно продвигаясь все дальше вглубь времен.
– Не могли бы вы немного подробнее рассказать, что такое «языковые семьи»?
В частности, каково будет, так сказать, полное видовое описание русского
языка? С какого времени мы можем говорить о нем как о самостоятельной
языковой единице?
– Термины «семья языков», «надсемья» («макросемья»), «подсемья», «ветвь»,
«группа» и т.п., а также «язык», «диалект», «говор» условны, как всякие
таксономические единицы, и отражают не столько языковую реальность, сколько
принятые на сегодня учеными правила игры. Это не вполне четкая иерархическая
классификация, некая сетка, набрасываемая на языковую реальность и помогающая
ее измерять и исследовать.
Однако ваш вопрос был про «языковые семьи». Так вот, именно этот таксон,
похоже, имеет наиболее четкие границы, которые в более или менее изученных
конгломератах языков вызывают наименьшие сомнения. То есть никто из серьезных
ученых не сомневается в том, что все языки, относимые современной наукой к
индоевропейским, действительно входят в эту семью.
С «видовым описанием» русского языка проблем нет. Это один из восточнославянских
языков, входящих в группу славянских языков, составляющих балтославянскую
ветвь индоевропейской семьи, входящей в ностратическую макросемью (далее см.
древо).
Теперь насчет «самостоятельной языковой единицы». Это тоже условность,
необходимая для ученых. Любой язык может считаться «самостоятельным» с того
условного момента, когда он отделяется от наиболее близкого ему
языка-родственника (или выделяется из группы таких языков). Русский язык
отделяется, по подсчетам Старостина, в VI веке от общего предка украинского и
белорусского (они ближе друг к другу, чем к русскому, и разделяются в XIV
веке).
Очень важно подчеркнуть, что существует лингвистический метод определения
этого условного момента разделения праязыков («условного» потому, что это событие
может быть действительно одномоментным, а может занять ощутимый отрезок
времени), начала выделения «самостоятельных» языков-потомков – так называемая
глоттохронология. Этот метод был в середине прошлого века предложен
американским лингвистом Морисом Свадешем, а в течение последних двух с лишним
десятилетий радикально усовершенствован все тем же Сергеем Старостиным. С
помощью этого метода можно достаточно надежно датировать языковые разделения
с точностью до 2–3 сотен лет на расстоянии в 2–3 тысячи лет от нас и с
точностью до 500–1000 лет на расстоянии 10–12 тысяч лет от нашего времени.
– Меня поразили несколько фактов, которые я прочитал в ваших статьях:
русский язык и ирландский имеют около 30 процентов совпадений между собой.
Или хинди и литовский… Мало того, оказывается, если взять любую пару
индоевропейских языков из разных подгрупп индоевропейских, то они имеют около
30 процентов совпадений между собой. Мой вопрос: не имеем ли мы дело просто с
фонетическим совпадением? Например, моя фамилия, Ваганов, воспринимается
всеми армянами как чисто армянская; хотя в моем случае она происходит от
названия притока Северной Двины в Архангельской области – реки Вага. Там и
сейчас полно Вагановых…
– Фонетические (и семантические – иначе слова никакой грамотный лингвист-компаративист
сопоставлять не станет) совпадения, не объяснимые ни родством, ни
заимствованием, то есть случайные, бывают, но настолько редко, что на
статистику они практически не влияют. В случае с вашей фамилией это скорее
всего действительно случайное совпадение. А примерно 30 процентов неслучайных
лексических совпадений между индоевропейскими языками разных групп этой семьи
– это совпадения не любых слов и уж тем более не имен собственных, а слов,
входящих в специальные «диагностические» списки, используемые для
установления факта родства языков и степени их родства.
Для генеалогической классификации лексикостатистическим методом и для
глоттохронологических подсчетов датировки языковых разделений обычно
используется стословный английский список, предложенный Свадешем. В него
входят слова, обозначающие основные анатомические термины (рука, нога,
голова, ухо, глаз и др.), названия объектов окружающей среды (камень, вода,
земля, солнце, дерево и др.), ряда живых существ (мужчина, женщина, собака,
рыба, птица, вошь), наиболее употребительные глаголы (есть, пить, спать,
умирать, приходить, летать и др.), прилагательные (большой, маленький,
хороший, круглый и др.), пять главных цветообозначений, три личных
местоимения (я, мы, ты), числительные «один» и «два». Подобраны слова, крайне
редко заимствующиеся из языка в язык. Процент совпадений слов в стословных
списках между разными языками на удивление точно отражает степень родства
между этими языками.
|
