|
Когда деревенская беднота, гонимая религиозным фанатизмом,
уже шла по дорогам Европы навстречу своей гибели, феодалы и рыцарство еще только
готовились к крестовому походу. Сеньоры собирались обстоятельно — ведь поход
обещал быть очень длительным и тяжелым. Нужно было собрать урожай,
подготовить оружие и доспехи для себя и своей дружины, накопить достаточно
денег, которые могли пригодиться в пути. Стремление феодалов любой ценой
добыть деньги жестоко отразилось на крестьянах, и наверняка многие из них
пожалели, что не ушли в крестовый поход еще раньше. Ведь теперь каждый
землевладелец старался выжать из своих крестьян все, что возможно, все
недоимки и платежи за несколько лет вперед. Но и этих денег было, конечно,
недостаточно. Широко распространилась сдача феодальных владений в залог с
правом выкупа по возвращении из похода. Деньги под залог охотно давали и
монастыри, и наиболее дальновидные феодалы, прекрасно понимая, что очень
многие крестоносцы никогда не вернутся домой, да и у многих ли почиратившихся
потом найдутся деньги на выкуп? Залог стал прекрасной возможностью
приобрести, фактически за бесценок, огромные богатства. Доходило и до
курьезов: герцог Роберт Нормандский заложил все свои 1вмли (десятую часть
Франции) английскому королю 1')плыельму II, своему брату, за десять тысяч
марок серебра — сумму, по тем временам огромную, но со-Вбршённо
несопоставимую с реальной стоимостью владений (двести-четыреста тысяч марок).
Что же заставляло феодалов идти на такие издержки и
немалый риск? Конечно, имели место и совершенно иррациональная, нелепая вера
в скорое баснословное обогащение, и свойственная тому веку убежденность в
божественном промысле. Но для этой великой лихорадки займов, залогов и продаж
имелись и более объективные причины. Чтобы понять эту ситуацию, нужно
уяснить, что же представляла собой армия того времени, а в более широком
смысле, — и вся средневековая военно-феодальная организация.
Выше уже говорилось об огромной стоимости рыцарской
экипировки. Случаи, когда цена рыцарского снаряжения превышала ценность всех
его владений, были не так уж редки. Судите сами: вот классическое вооружение
феодала той эпохи. Первое место, конечно, занимал рыцарский конь особой
тяжеловесной породы. Эти кони проходили долгое обучение и были предназначены
не только для перевозки всадника. В бою такой конь превращался в адскую
фурию, становясь живым оружием. Он был обучен кусать противника, бить его и
передними, и задними копытами, таранить грудью врагов и даже небольшие
укрепления. В опытных руках он представлял собой страшную силу. Более поздние
времена знают случаи, когда несколько рыцарей обращали в бегство тысячные
крестьянские толпы и даже крупные отряды легковооруженных воинов. Не зря уже
в наше время конного рыцаря назвали «танком средневековья». Необычайно
высокой была и цена рыцарского коня — она достигала, а иногда и значительно
превышала сумму в триста золотых безантов, что равнялось годовому доходу
крупного баронского поместья.
Собственно оружие рыцаря составляли тяжелый обоюдоострый
меч из довольно качественной стали и длинное (порой до шести метров длиной!)
деревянное копье с железным ромбо-иидным наконечником. Из-за того, что копья
при столкновении с противником часто ломались, требовалось иметь их с собой в
изрядном количестве. По этой же причине в бою рыцаря всегда сопровождал
оруженосец, одной из задач которого было быстро снабдить господина новым
копьем. К слову сказать, экипирование оруженосца, тоже стоившее немалых
денег, было заботой рыцаря, а у крупного феодала таких оруженосцев было
несколько (иногда десятки). Кроме того, у каждого рыцаря, помимо боевого
коня, должен был быть и ездовой, а учитывая невероятную сложность
предстоящего похода, то, конечно, и не один. Наконец, немалых средств стоили
и доспехи: кольчуга, простая или двойная (кольца в ней искусно сплетались в
два слоя, существовали и тройные кольчуги), или латы, в то время еще не
сплошные, а также рыцарский шлем. И все это нужно было брать с запасом, так
что вслед за крестоносными армиями двигались огромные обозы с доспехами,
оружием и продовольствием.
Таким образом, снаряжение даже одного рыцаря с обязательным
оруженосцем стоило целого состояния, а с учетом ожидаемых огромных трудностей
столь небывалого предприятия, суммы на экипировку еще больше возрастали. Но и
это было не все. Крупные затраты феодалов были заложены уже в самой сущности
феодализма и связанных с ним принципах формирования армии. Каждый
землевладелец, владетель феода* должен был за свой счет снарядить и небольшой
военный отряд пехотинцев: лучников, пращников, мечников. Они считались
слугами рыцаря и официально не являлись воинами (miles) — таковыми числились
только рыцари — однако были хорошо вооружены и представляли собой довольно
организованную воинскую силу. Количество таких пехотинцев зависело от
богатства и знатности феодала: за мелким рыцарем следовало 3-5 вооруженных
воинов, владетельного же князя порой сопровождала целая армия в несколько тысяч
человек. По подсчетам современных историков, в среднем на одного
тяжеловооруженного конного рыцаря приходилось по десять пехотинцев. Впрочем,
пехотинцы — название достаточно условное: в походе эти войска также
передвигались верхом на лошадях, а при необходимости и в бой могли идти в
конном строю.
Из вышесказанного вполне понятно, насколько велики были
расходы феодалов на военные действия. Дальность же похода еще удваивала, а то
и утраивала издержки, и впоследствии это стало одной из главных причин
падения популярности крестоносного движения. Даже сверхудачный первый поход
вряд ли окупил все материальные затраты организаторов, хотя и принес всем
огромное духовное удовлетворение. Во всяком случае, становится понятным,
почему, скажем, Первый и Второй крестовые походы разделило целых полвека.
Однако крестоносное движение в его классическом виде (походы в Святую Землю)
просуществовало почти два столетия, принципиально не меняясь. Почему же рыцари
продолжали участвовать в походах, несмотря на большие финансовые потери? С
религиозными стимулами все, в целом, ясно — они были достаточно серьезными.
Второй цементирующей силой крестовых походов стали особые отношения,
сложившиеся в феодальном обществе — так называемый п.-кхалитет.
Как правило, едва упоминается это сло-во, почти у каждого
всплывает в памяти фраза: «Вассал моего вассала — не мой иассал.». И
действительно, отношения подчиненности низших слоев дворянства высшим носили
довольно сложный, если не сказать, запутанный характер. Некий барон мог быть
вассалом (подчиненным) графа, который сам был вассалом герцога. Однако, барон
герцогу не подчинялся, и герцог должен был сначала приказать графу, а уже тот
давал указание барону. Больше того, у барона были и собственные вассалы,
ответственные только перед ним. С точки зрения привычной для нас армейской
дисциплины — очевидная нелепица: армия в такой ситуации становится трудноуправляемой.
Еще хорошо, если во главе армии один командующий, связанный с вооруженным
рыцарством цепочкой вассальных отношений. А если во главе войска несколько
высших князей? А ведь именно так было в ходе большинства крестовых походов, в
том числе и Первого, и это впоследствии сыграло важную роль в серьезных
поражениях крестоносцев, о чем будет подробно рассказано в дальнейшем. И все
же, несмотря на все свои минусы, вассалитет действительно долгое время
обеспечивал крестоносное движение притоком все новых и новых «Христовых
рыцарей», несмотря на крупные затраты и многочисленные неудачи. Каким же
образом?
Вассальные отношения скреплялись клятвой верности вассала
своему господину/ За нарушение клятвы следовали довольно суровые наказания,
важнейшим из которых было лишение нарушителя пожалованных ему земель. Кара
более чем серьезная, и поэтому вассальная клятва, особенно для мелких
феодалов, была важным стимулом для подчинения. Нарушив присягу, они могли
потерять все средства к существованию. Для крупных владетелей с большими
земельными угодьями это было меньшим сдерживающим фактором — ведь многие из
них были связаны вассальными отношениями сразу с несколькими господами.
Какой-нибудь герцог мог быть вассалом короля — как герцог, и в то же время
владеть графством, пожалованным ему неким маркизом. И король мог обрушить
кару на герцога, но ничего не мог сделать с ним как с графом. Эта чрезвычайно
замысловатая иерархия веками поддерживала феодальную раздробленность, была и
почвой, и топливом для многих дворянских мятежей. Порой вассалитет приводил и
к абсолютно парадоксальным ситуациям. Так, например, английский король Эдуард
III, будучи верховным сувереном у себя на родине, одновременно являлся
вассалом французской короны как герцог Аквитании — территории на юго-западе
Франции. Пока англо-французские отношения были мирными, эта ситуация могла бы
вызвать только улыбку, но когда вспыхнула Столетняя война между Англией и
Францией, аквитанским дворянам стало не до смеха. Ведь теперь, чтобы не
нарушить клятву верности, они должны были воевать со своими
соотечественниками на стороне чужеземцев! Вот таковы были парадоксы феодализма.
Вернемся, однако, к крестовому походу. Феодал объявлял о
своем стремлении отправиться в вооруженное паломничество в Святую Землю,
принимая крест. Само принятие креста считалось делом сугубо личным, так
сказать, движением души. Но вассалитет, вошедший в дворянскую плоть и кровь,
и здесь оказывал сильнейшее воздействие. Если герцог или граф принимал крест,
большинство вассалов тут же следовало его примеру — из чувства долга или
опасаясь немилости. В этом отношении весьма интересно свидетельство Жана де Жуанвиля,
записавшего разговор двух рыцарей накануне Восьмого крестового похода. На
вопрос собеседника, нужно ли им отправляться в поход, второй рыцарь заметил:
«Если мы не примем крест, мы потеряем благосклонность короля; если же мы
примем крест, мы потеряем благосклонность Господа Бога, поскольку сделано это
будет не для Него, а только из-за боязни огорчить короля». Как же в этом
случае поступили рыцари? Правильно, отправились в поход.
Само собой, чем ниже стоял сеньор на феодальной
иерархической лестнице, тем меньшим влиянием он пользовался, однако суть дела
от этого не менялась. Существует бесчисленное количество свидетельств о том,
как тот или иной епископ, барон или другой сеньор принимал крест — и
немедленно то же делали его домочадцы и вассалы. Такая практика сложилась уже
перед Первым крестовым походом. Его серьезной особенностью было лишь то, что
в нем не принял участия ни один из суверенных христианских государей*, что в
более позднее время стало почти правилом. И Первый крестовый поход уникален
не только своим размахом, небывалым энтузиазмом крестоносцев и завершившим
его грандиозным успехом. Он оказался единственным в своем роде, лишенным хотя
бы какого-либо элемента единоначалия, соединив в одном войске нескольких
совершенно независимых феодальных князей. Кто же были они — вожди Первого
крестового похода, и кого они повели за собой?
Еще на Клермонском соборе Урбан II определил дату
выступления в поход — 15 августа 1096 года — и место общего сбора
крестоносного воинства — Константинополь. Путь к столице греческой империи
каждый руководитель отряда был волен выбирать себе сам. Однако уже в процессе
подготовки сформировалось четыре основных центра сбора рыцарских ополчений.
Это были: Северная Франция (позднее к се-псрофранцузскому примкнуло фландрское
войско);
Лотарингия — территория со смешанным франко-германским
населением; Южная Франция, т. е. Лангедок и Прованс — в то время практически
независимая от французской короны, и населенная преимущественно
провансальцами — народом, так и не ставшим нацией, однако в XI веке четко
отделявшим себя от французов, а по языку и культуре близким к итальянцам;
Южная Италия — территория, незадолго до этого завоеванная норманнами во главе
с Робертом Гвискаром. У каждого из ополчений были свои руководители, у
каждого лидера — свои интересы и амбиции.
Самым пестрым по составу и количеству независимых вождей
было Северное войско. Во главе собственно французских феодалов стояли граф Гуго
де Вер-мандуа и Стефан, граф Блуаский и Шартрский. Первый из них был,
пожалуй, самым знатным из всех участников Первого крестового похода,
поскольку был родным братом французского короля Филиппа I. Вполне вероятно,
что поначалу он предполагал возглавить нею Северную армию; однако ни его
личные качества, mi реальные возможности (а богатством он уступал тому же
графу Стефану) не позволили ему этого сде-лать. Обиженный граф решил
отколоться и отправился с небольшой дружиной в Константинополь морским путем.
Увы, ему не слишком повезло. Корабль, на котором плыл Гуго де Вермандуа,
потерпел крушение у берегов Греции; сам граф спасся только чудом и в
результате прибыл в византийскую столицу лишь с небольшим отрядом рыцарей и
почти без средств к существованию.' Впоследствии он играл в походе самую
минимальную роль.
Стефан, граф Шартра, Блуа и Труа, в истории Первого похода
фигурирует то как Стефан Блуаский, in как Стефан Шартрский. Чтобы не вносить
путаницу, остановимся на первом названии. Так вот, Стефан Г>луаский
пользовался вначале довольно большим авторитетом. Он был одним из самых
богатых людей своего времени — в частности, его земельные владения превышали
домен* самого короля Франции, а количество принадлежащих ему замков
сравнивали с шелом дней в году. Кроме того, Стефан заметно выделялся среди
других руководителей похода, людей малограмотных, а порой и вовсе
неграмотных, своей высокой по тем временам образованностью. Он был весьма
начитан, владел началами риторики*, а потому неудивительно, что вскоре на
совете вождей Северного ополчения Стефан был избран в его председатели, и
одно время его даже прочили в военные руководители всего похода. Но уже после
выступления в поход выяснилось, что Стефан, будучи всем хорош, богат и
образован, несколько... трусоват. Его военная карьера стремительно покатилась
вниз, а участие в походе завершилось позорным и трусливым бегством из осажденной
Анти-охии. Впоследствии Стефан Блуаский искупил свое малодушие героической
гибелью в так называемом Арьергардном крестовом походе и этим сохранил
уважение потомков.
Совсем иными, чем Стефан, людьми (но очень схожими между
собой) были два других вождя Северной армии, два Роберта — Роберт, герцог
Нормандский и Роберт, граф Фландрский. Особенно колоритной фигурой был герцог
Нормандский. Выше уже упоминалось о его совершенно залихватском деянии,
стоящем на грани фанатизма и идиотизма — отдаче под мизерный залог всех своих
огромных владений. Пожалуй, в этом и был весь Роберт Нормандский.
Увлекающийся и бесстрашный, но безграмотный и не блистающий умом;
великолепный рыцарь и воин, но совершенно никудышный полководец; старший сын
знаменитого Вильгельма Завоевателя, выпустивший из рук английскую корону лишь
по собственной безалаберности и лени — что к этому можно добавить?
Действительно, Роберт Нормандский и в поход-то пошел, гонясь в первую очередь
за рыцарской славой, а позже его непредсказуемые поступки на поле боя то спасали
крестоносцев, то ставили их на грань поражения. Иное дело его войско,
состоявшее из нормандских рыцарей, потомков свирепых викингов — вероятно,
лучших воинов своего времени. К Роберту примкнуло немало и английских
рыцарей, которые, впрочем, англичанами были только по названию, являясь теми
же нормандцами, ведь норманнское завоевание Англии состоялось лишь за трид-цать
лет до этого, и все английское войско составляли сами завоеватели и их
сыновья.
Роберт Фландрский был таким же бесстрашным ру-o.'iкой, как
и его нормандский тезка. Позже историки Первого похода называли его «мечом и
копьем христиан». Прекрасный солдат, он, по выражению Эдуарда Гиббона,
«иногда позабывал об обязанностях генерала». В общем, второе издание
Нормандца, только «ростом пониже и мошной пожиже». Войско его также уступало нормандскому
и в количественном, и в качественном отношении.
Несколько иным, чем в Северной армии, было положение в
других частях Великого крестоносного воинства (выражение того времени).
Отличие состояло, главным образом, в том, что во главе каждого из трех
остальных рыцарских ополчений оказался авторитетный вождь, сумевший подчинить
себе анархическую рыцарскую вольницу. Одним из таких полководцев был Готфрид
(Годфруа) Бульонский.
Как и многие его соратники, Готфрид владел сразу
несколькими титулами. Граф Бульонский по отцу, он ПО наследству от своего
дяди по матери и благодаря личному расположению императора Генриха IV получил
герцогство Нижней Лотарингии (на территории со-иременной Бельгии и, частично,
Франции и Германии, С преимущественно-франкоязычным населением). Это сразу
поставило его в ряды крупнейших и богатейших феодалов того времени, поскольку
Нижняя Лотарингия была одной из самых густонаселенных и экономически развитых
областей Европы. Она непосредственно граничила с владениями графа Фландрского,
но Готфрид Ьульонский предпочел действовать самостоятельно — ио.чможно, из
религиозных побуждений (его войско было единственным, выступившим в точно
назначенный паном срок), а может быть, опасаясь конкуренции. По-лдпсйшие
летописцы сделали из Готфрида Бульонского гл а иного героя Первого крестового
похода (каковым он и действительности не был), этакого «рыцаря без стра-М и
упрека», и до сих пор историкам трудно определить, где кончается правда и
начинается легенда о Готфриде. Впрочем, можно с большой долей уверенности
говорить, что для лотарингского герцога гораздо большее значение, чем для его
товарищей, имели религиозные стимулы. Он пошел в поход не за рыцарской
славой, как Роберт Нормандский — она и без того никем не ставилась под
сомнение; не с целью добыть себе княжество на Востоке, как Боэмунд Тарентский
— к чему оно было владельцу одной из богатейших земель Европы; похоже, он был
единственным из лидеров крестоносцев, кто с гордостью мог носить звание
«Христова воина». Нельзя, конечно, сказать, что Готф-рид был лишен честолюбия
или не стремился к овладению богатствами, но эти желания у него все же были
выражены не так явно, как у других крестоносцев.
Стоит упомянуть и о двух братьях Готфрида Буль-онского,
также участниках этого похода. Впрочем, старший, Евстафий, ничем особенным
себя в походе не проявил, все время оставаясь в тени своего могущественного
брата. Младший же, Балдуин, оказался одним из героев «святого странствования»
и показал себя талантливым полководцем и абсолютно беспринципным политиком.
Впоследствии именно он стал первым официальным королем Иерусалимского
королевства.
Обратимся теперь на юг Франции, где на благодатных землях
Лангедока и Прованса собиралась третья армия крестоносцев. Ее безоговорочным
вождем был Раймунд Тулузский. Даже среди целого созвездия герцогов и графов,
участников Первого похода, он выделялся своим колоссальным по тому времени
богатством. Достаточно перечислить титулы этого уже пожилого — к началу
похода ему перевалило за шестьдесят — искателя приключений. Раймунд, граф Сен-Жилль,
граф Тулузский, герцог Нарбоннский, маркграф Прованский, был, возможно, в те
годы самым богатым человеком Европы, не исключая английского и французского
королей и даже, может быть, германского императора. Уже с самого начала
похода Раймунд Тулузский стал претендовать на место верховного военачальника.
Порукой тому были и его баснословное богатство, и то, что он командовал самым
крупным из всех ополчений, и, уж конечно, его испытанное благочестие. Граф Ту-лузский
действительно был истово верующим католиком и, единственный-из вождей похода,
уже сражался С мусульманами в соседствующей с ним Испании. К тому же, он
самым первым из крупных феодалов принял крест, сразу после Клермонской речи.
Казалось ом, ему самой судьбой предназначено было стать пред-иодптелем всего
«Христова воинства», ведь и в свои шестьдесят он отличался крепким телосложением
и ;|.|||||дпым здоровьем. Однако честолюбивым замыслам Раймунда Тулузского не
суждено было воплотиться в ЖИЗНЬ, Все его плюсы с лихвой перекрывались его же
минусами. Заносчивый и упрямый, честолюбивый сверх Всякой меры, он быстро
перессорился почти со всеми лидерами крестоносцев, а его полководческий дар,
как быстро выяснилось, оказался близок к нулю. Религиозное рвение, возможно,
и не показное, увы, заметно уступало его жадности. Он с самого начала сделал
своей главной целью завоевание крупного и богатого княжества. И прежде всего
он зарился на Антиохию — один из богатейших городов Востока, столицу древних
эллинистических царей. Его непомерная алчность вызвала сильное
противодействие у других князей — как тех, кто рвался в бой за святую веру,
так и еще больше у тех, кто сам рассчитывал на хорошую поживу в походе. В
конце концов, Раймунду Тулузскому пришлось довольствоваться руководством
только своими подданными.
Между тем войско его, хотя и находилось под единым
командованием, оказалось далеко не самой боеспособной частью крестоносных
армий. Несмотря на долгую подготовку — а граф Тулузский, хотя и принял крест
раньше всех, в путь отправился последним — его отряды в боевом отношении
оставляли желать много лучшего. Тому было несколько причин. Одной из них была
сама величина армии — вместе с примкнувшей к ней беднотой она составляла
около ста тысяч человек. Удерживать такую орду в рамках воинской дисциплины
было делом чрезвычайно трудным. Положение еще усугублялось тем, что войско
набиралось в землях, сильно отличающихся друг от друга по языку и по
культуре. Отряды испанских авантюристов соседствовали с когортами дворян
Лангедока — самой боеспособной частью войска, а к провансальским полкам,
сравнительно неплохо обеспеченным и вооруженным, при переходе через Ломбардию
примкнули многотысячные толпы мелких итальянских дворян и простолюдинов,
больше напоминавшие оборванцев времен весеннего похода бедноты. Не на высоте
была и боевая подготовка Южного ополчения — Южная Франция славилась своими
ремесленниками и торговцами, но никак не воинами, как, например, Нормандия.
Слабая дисциплина и невысокие боевые качества армии Рай-мунда Тулузского еще
не раз скажутся позже, хотя до роковых последствий дело и не дойдет.
Следует упомянуть и еще об одной живописной фигуре,
сопровождавшей со своим отрядом армию графа Тулузского. Это Адемар де Пюи,
епископ Монтейльс-кий — номинальный глава похода, назначенный на этот пост
самим Урбаном II. Он принадлежал к боковой ветви знаменитого рода графов Валентинуа,
рода, восходящего чуть ли не к Карлу Великому. Несмотря на СВОЙ духовный сан,
он был отличным воином и, по словам хрониста, «ловок в седле». Как
священнослужитель он не имел права проливать кровь, а потому в бою обычно
пользовался окованной дубиной, владел которой пре-иосходно. Поскольку
численность его собственного вой-ска была ничтожна, епископ Адемар и не
претендовал на военное руководство, но дипломатические способности и неплохой
ораторский дар часто делали его посредником в многочисленных спорах горячих
крестоносных вождей. Как духовный глава похода, епископ Монтейльский оказался
на высоте.
Теперь остается, наконец, кинуть взгляд на Южную Италию,
где под руководством Боэмунда Тарентского формировалась последняя, самая
малочисленная из крестоносных армий. Боэмунд, князь маленького княжества Тарентского,
был, пожалуй, самым ярким персонажем действа, именуемого Первым крестовым
походом. К моменту похода князю Тарентскому было уже около сорока лет, за его
плечами были многолетние войны с Византией; десятки походов и сражений. Но
казалось, >то никак не отразилось на его облике. Он был строен и гибок,
как юноша, несмотря на огромный рост; лицо дышало здоровьем и силой. Анна Комнина,
дочь византийского императора, оставила нам замечательный по сиоей
выразительности портрет этого старинного врага Империи: «Не было подобного Боэмунду
варвара или мишна во всей ромейской земле — вид его вызывал иосхищение, а
слухи о нем — ужас. ...Он был такого большого роста, что почти на локоть
возвышался над самыми высокими людьми, живот подтянут, бока и плечи широкие,
грудь обширная, руки сильные. Его тело не <>ыло тощим, но и не имело
лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями... У него были могучие
руки, пи'рдая походка, крепкая шея и спина. По всему телу его кожа была
молочно-белой, но на лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были
светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину — его голова не
поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или
другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку Боэмунда
лучше любой извести. ...Его голубые глаза выражали волю и достоинство. ...В
этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением
чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен — таким он
казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для
других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь
поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве. У него был
изворотливый и коварный ум, прибегающий ко всевозможным уловкам. Речь Боэмунда
была точной, а ответы он давал совершенно неоспоримые. Обладая такими
качествами, этот человек лишь одному императору уступал по своей судьбе,
красноречию и другим дарам природы».
Боэмунд Тарентский действительно резко выделялся на фоне
других крестоносных вождей. Он был старшим сыном от первого брака знаменитого
норманнского вождя Роберта Гвискара, завоевателя Южной Италии и основателя
норманнского государства на итальянской земле. Боэмунд сопутствовал отцу в
его завоевательных походах, долгое время сам командовал войсками,
сражающимися против Византии в горах Эпира и Македонии. Однако Роберт Гвискар,
поддавшись на уговоры своей второй жены — принцессы из знатного итальянского
рода — оставил почти все свои владения младшему сыну Роджеру, вместе с
герцогским титулом. Боэмунду достался лишь город Тарент с окрестностями и
громкий, но не подкрепленный богатствами титул князя. Обделенный наследник
смирился с волей отца, но с этих пор ничего не желал так сильно, как добыть
для себя земельные владения, власть и доходы не меньшие, чем у его удачливого
сводного брата.
Многолетние войны с Византией явились для Бо>мупда
отличной школой. Он стал великолепным зна-гоком военного дела, не стесняясь
учиться этому у ■ ионх врагов — наследников славы победоносного Рима. А
хорошее знакомство с изощренными хитросплетениями византийской политики,
помноженное на его собственные таланты, резко выделяло его из сре-цы сиропейских
феодальных властителей того времени -~ как правило, необразованных и
обладающих несьма узким кругозором. Даже внешне он больше походил на
византийца, чем на католического воина — он брился и стригся, сильно
отличаясь этим от боро-п.ггмх и длинноволосых крестоносных вождей. Ясное
понимание политической ситуации и всех трудностей похода, четкое осознание
своих собственных целей гякже возвышали его над соратниками. Блестящий
полководец, умный, хитрый и коварный политик, он, ПО словам Анны Комниной,
«хитростью и отвагой... превышал всех прочих латинских князей настолько же,
насколько уступал им богатством и численностью СВОИХ ВОЙСК».
Армия Боэмунда действительно была невелика — и
количественном отношении она в четыре-пять раз уступала ополчениям Раймунда Тулузского
или Готф-рида Бульонского. Но по своим боевым качествам Отряды тарентского
князя, безусловно, были лучшими I крестоносном воинстве. Это было, в том
числе, и i.u-лугой самого Боэмунда, отказавшегося брать с собой
многочисленные толпы плохо вооруженной бедноты, Также рвущейся в поход.
Соотношение рыцарской Конницы и пехоты в армии Боэмунда Тарентского не м|н'нышало
один к трем, что выгодно отличало ее от /фугнх католических армий,
перенасыщенных неповоротливой, недисциплинированной и небоеспособной пехотой.
Очень важно было и то, что большинство его рЙЦарёй были норманнами
(правильнее, конечно, «нор-м.щдцами», но пусть останется устоявшийся термин),
ю сеть прирожденными воинами, к тому же имевшими многолетнюю практику войны с
Византийской империей. Потомки викингов, державших в страхе всю Европу!
потомки тех бойцов, что совсем недавно завоевали Англию и Италию, они, вместе
со своим талантливым предводителем, по существу, составили ядро крестоносного
войска и, несмотря на свою малочисленность, сыграли огромную роль в успехе Первого
крестового похода.
Таковы были вожди и таковы были армии, которые осенью 1096
года двинулись по дорогам Европы, с тем, чтобы соединиться в Константинополе
и начать свой великий поход за освобождение Гроба Господня.
|
