|
Столица румских султанов Никея в то время была крупнейшим
городом Малой Азии. Известная еще с античности, она долгое время была оплотом
владычества византийских императоров в азиатской части империи. Лишь за
двадцать лет до описываемых событий она пала под ударами сельджукских армий
принца Сулеймана. Для христиан, особенно православных, имя Никеи было
священно: ведь именно в этом городе в IV веке состоялись два церковных
вселенских собора, на которых были приняты основополагающие христианские
догматы — символ веры (Никейский символ веры и по сей день лежит в основе
православия, и русского православия в том числе). Говорят, что император
Алексей велел своим слугам ежедневно напоминать ему о судьбе Никеи. Что же
касается сильного желания Алексея Комнина вернуть Никею под власть Византии,
то, помимо духовных стимулов, не меньшую роль играли и военно-стратегические.
Никея была, по существу, ключом к западной части Малой Азии, а также могла
служить плацдармом для дальнейших завоеваний и в то же время прикрывать
подступы к византийской столице со стороны Азии в случае оборонительной
войны. Ни один противник не осмелился бы двинуться к берегам Босфора, оставив
у себя в тылу такую мощную крепость.
А крепость эта в конце XI века была действительно
первоклассной. Окруженная мощной шестикилометровой стеной с более чем
двумястами башнями (возможно, их число достигало двухсот пятидесяти), она
стояла на берегу Асканского озера. Западная стена города поднималась прямо от
уреза воды, и враг, задумавший полностью блокировать Никею, должен был бы позабо-гиться
и о военном флоте. Именно благодаря этому замечательному географическому
положению Никейс-кая крепость долгие столетия стояла неприступной тердыней на
пути мусульман. Лишь полная военная и государственная неразбериха, царившая в
Византии мосле Манцикертской катастрофы, отдала эту цитадель под власть
сельджуков. Словом, задача, стоящая перед крестоносцами, которые с конца
апреля, после неподготовленной и неудачной попытки взять крепость с налета, приступили
к планомерной осаде Никеи, была необычайно сложной.
Надо сказать, что вначале крестоносцам повезло. Дело в
том, что в Никее в это время не было крупных сельджукских воинских сил, за
исключением постоянною гарнизона. Султан Килидж-Арслан, сын Сулейма-ii.i, тот
самый, что в 1096 году разгромил крестьянское ополчение, видимо, поверил, что
с этой победой неприятности, идущие с Запада, кончились, и вместе с вой-ском
ушел на восток, воевать с неподвластными ему сельджукскими эмирами. Так
разобщенность мусульманского мира уже в начале похода сыграла на руку
крестоносцам; В итоге отряды Готфрида, Боэмунда и спн'рофранцузских князей
смогли без помех занять подступы к северной и восточной стенам крепости. На
южном направлении должен был действовать Раймунд Тулузский со своими людьми,
но он в это время был сильно занят своей склокой с византийским императором.
Отсутствие единого командования и недоверие вождей друг к другу (а чем еще
можно объяснить то, что крестоносцы не окружили всю крепость сразу, как не позицией
Раймунда, не доверявшего друзьям-соперникам) могли дорого обойтись
крестоносцам. В середине мая стало известно, что Килидж-Арслан с большой
армией спешит на выручку своей столице, и оголенпоеть южного участка стала
представлять серьезную угрозу.
Лучше всех это понимал Боэмунд Тарентский — единственный
из вождей крестоносцев, сведущий в искусстве осады городов. Понятно поэтому
то неистовство, с которым он накинулся на упрямого тулузского графа. И эта
ярость Боэмунда, вкупе с подозрительностью Раймунда, все же в последний
момент помогли «Христовым рыцарям». 17 мая конница Килидж-Арсла-на, видимо,
знавшая от своих разведчиков об отсутствии христианских войск у южной стены
города, стала прорываться в Никею именно с этой стороны. Но как раз утром
этого дня отряды Раймунда уже заняли свои позиции, и атака сельджуков (тем
более, не ожидавших здесь сопротивления) была сорвана. В последующие дни
турки потерпели несколько поражений и на других направлениях и, потеряв
убитыми и ранеными несколько тысяч человек, вынуждены были отказаться от
попыток деблокировать Никею и ограничиться мелкими налетами.
Однако, судьба Никеи далеко еще не была решена. Стены ее
были высоки и крепки, да и у крестоносцев почти не было необходимой осадной
техники — ведь в Западной Европе столь мощных крепостей в ту эпоху просто не
существовало. По сути, единственным способом заставить Никею сдаться была бы
только полная блокада твердыни; проще говоря, взять ее можно было только
измором. Но с этим дело обстояло из рук вон плохо. Камнем преткновения для
«воинов Христа» стала западная часть города, примыкавшая к озеру. Окружить
все огромное озеро войсками крестоносцы не могли, и защитники крепости по
воде получали все необходимые припасы. Осада грозила затянуться на неопределенный
срок, а тем временем Килидж-Арслан начал собирать большое войско в долинах
Анатолии. Затягивание осады грозило неудачей всему походу. Никею нужно было
взять до подхода главных сил сельджуков. И здесь на помощь крестоносцам
пришла Византия. Алексей Комнин лучше всех понимал, что неудача под Никеей
сломает все его далеко идущие планы, а занятая им вначале выжидательная
позиция становится опасной и для самой Империи. И тогда по приказу императора
к озеру было перенесено на руках и спущено на воду несколько десятков
небольших военных кораблей. Так Никея оказалась блокированной и с моря, и с
суши.
С середины июня руководителям гарнизона в Никее стало
ясно, что город обречен. Помимо всего прочего, в условиях начавшегося голода
обострились отношения с гражданским населением, в большинстве своем
греками-христианами. Только общий страх перед жестокими варварами-франками
еще удерживал народ в повиновении. А вечером 19 июня до сельджукских
полководцев в Никее дошла страшная весть: на следующий день намечен общий
штурм города. А что творили крестоносцы в городах даже дружественной им
Византии, было вождям никейского гарнизона хорошо известно. Фактически, город
был обречен на поругание и гибель.
Но если этого боялись сельджукские военачальники, то
разрушение города никак не вписывалось и в планы хитроумного византийского базилевса.
Священный город империи с тысячелетней историей не должен был достаться
крестоносцам. И Алексей Комнин решил разыграть свою собственную карту. Поздно
вечером 19 июня перед сельджукскими командирами, оборонявшими Никею, предстал
греческий офицер, начальник одного из двух небольших византийских отрядов,
также принимавших участие в осаде. Офицер подтвердил им, что штурм Никеи
крестоносцами намечен на следующее утро, а вслед за тем передал предложение
императора: впустить его отряд в город и сдать Никею византийским войскам.
Взамен была обещана жизнь и свобода гарнизону, более того — Алексей I
обязался отпустить на свободу жену Килидж-Арслана и его детей. Вожди
сельджуков думали недолго. Через два часа, под покровом ночи, византийский
отряд вошел в город.
Утром 20 июня перед крестоносцами, хорошо отдохнувшими
накануне намеченного штурма, предстало зрелище, которое привело их в
неописуемую ярость. На башнях города, который они уже считали своим,
развевались византийские флаги, а по стенам ходили воины греческого базилевса.
Огромная добыча была уведена у крестоносцев буквально из-под носа. Вскоре
рыцари узнали, что вся султанская казна и знатные пленники, за которых можно
было получить немалый выкуп, перевезены в ставку Алексея Комнина — город Пелека-нум.
Неистовство алчных «Христовых воинов» дошло до предела, и они уже готовы были
броситься воевать с императором, которому только что дали клятву верности. Но
Алексей Комнин вновь оказался на высоте. Он понял, что для сохранения
большего стоит поступиться меньшим. В конце концов, он получил в свои руки
столь необходимый ему город-крепость, ну а богатства — дело наживное. И умный
византиец передает несметную казну Килидж-Арслана (возможно, конечно, и не
всю) в руки крестоносных вождей. Блеск золота и драгоценных камней сразу
затмил глаза крестоносцам и заставил их прикусить языки. Состоялось
примирение с императором, больше того — руководители похода вновь
торжественно поклялись базилевсу в верности (на этот раз не увильнул от
присяги и Танкред). После недельного отдыха, крестоносцы, умиротворенные
первой добычей, наконец, двинулись на Восток.
О том, насколько слабо представляли себе вожди похода все
трудности предстоящего тысячемильного пути, говорит, в частности, отрывок из
письма Стефана Блуаского своей жене Адели: «Через пять недель мы будем в
Иерусалиме, если только не задержимся под Антиохией». Бедный самоуверенный
граф и представить себе не мог, что пройдет еще целых два года, прежде чем Христово
воинство увидит стены Священного города, а его «если только», действительно,
окажется пророческим, и долгие месяцы под стенами Ан-тиохии судьба крестового
похода будет висеть на волоске от катастрофы.
Впрочем, в первые дни судьба похода не внушала крестоносцам
и их вождям никаких опасений. Сельджуки, казалось, были разбиты,
продовольствия вполне хватало, лишь в воде на этих пустынных плоскогорьях
ощущался недостаток. Для большего удобства и, видимо, совсем не задумываясь о
возможной сельджукской угрозе, отряды крестоносцев разделились на две (а
фактически на три) армии, следующие параллельным курсом. При этом авангард
крестоносного войска, шедший под командованием Боэмунда, Танкреда, Роберта
Нормандского и графа Блуаского, еще и значительно опережал основные силы.
Беспечностью латинских князей, которые, в уверенности, что им ничто не
угрожает, пренебрегли и разведкой, и положенным в таких условиях боевым
охранением, не замедлили воспользоваться сельджуки.
Килидж-Арслан, вынужденный отступить от Никеи, отнюдь не
терял времени даром. Осознав всю опасность нашествия христиан, он без
промедления заключил мир со своими противниками "из числа мусульманских
эмиров и в течение июня сумел собрать вокруг себя почти все воинские силы,
которыми располагал Румский султанат. А силы эти были довольно значительны:
по некоторым сведениям, они достигали 200 тысяч человек, но даже и по самым
скромным подсчетам, превышали сотню тысяч. В основном, это была
легковооруженная сельджукская конница, главным оружием которой были лук и
кривая турецкая сабля. Безусловно, и этих сил было недостаточно, чтобы
справиться со всем крестоносным войском; но Килидж-Арслан, который, несмотря
на неудачу под Никеей, вовсе не был бездарным полководцем, замыслил разбить
христиан поодиночке. Поэтому он запретил какие-либо нападения на франкское
войско, чтобы окончательно усыпить бдительность его вождей, а сам тем
временем подготовил великолепную ловушку.
Утром 1 июля 1097 года, когда авангард крестоносцев
спустился в плодородную Дорилейскую долину (в окрестностях современного
города Эскишехир), уже предвкушая прекрасный отдых после унылых плоскогорий,
на него неожиданно со всех сторон ринулись орды сельджуков. Турки применили
свою обычную тактику: сначала крестоносцы были засыпаны тучей стрел, а затем
на них обрушилась конная лава. Уже в первые минуты боя всякий порядок в
крестоносном воинстве был нарушен, тысячи крестоносцев пали или были взяты в
плен. Казалось, поражение христиан неминуемо. И лишь один человек в этой
кровавой бойне сохранил холодную голову — Боэмунд Тарентский. Норманнский
князь начал быстро отводить свое войско к реке, чтобы обезопасить себя от
удара с тыла, а его передовые части ощетинились копьями, сдержав первый,
самый мощный удар сельджуков. Маневр Боэмунда, фактически спасшего армию от
немедленного разгрома, мог, однако, и не удаться, если бы не безрассудная
смелость герцога Нормандского. Роберт,_ который в бою становился настоящим берсерком*,
подобно своим предкам-викингам, показал себя достойным их. славы. В самый
критический момент сражения рассвирепевший герцог вырвал из рук знаменосца
свое белое с золотом знамя и с криком: «За мной, нормандцы!» —: ринулся в
одиночку на врага. К счастью, его порыв поддержало около пятисот наиболее
преданных воинов, в противном случае для герцога поход окончился бы в самом
его начале. Удар закованных в железо конных латников на время ввел в
замешательство турецкую конницу, и, прежде чем она успела отбить неожиданную
контратаку и вновь перейти в наступление, Боэмунд закончил свой спасительный
маневр. Тарентскому князю удалось даже немного укрепиться и создать некое
подобие лагеря— вероятно, были использованы многочисленные повозки. Вокруг
этого лагеря и вдоль реки и разгорелся самый ожесточенный бой. Сельджуки,
стремясь разбить Боэмунда до подхода главных христианских сил, не жалели себя
и бились с небывалым исступлением и яростью; крестоносцы же, в храбрости
отчаяния, и веря в близкую помощь, держались из последних сил.
Гонцы Боэмунда, уже в самом начале боя отправленные, чтобы
поторопить герцога Лотарингского, идущего следом, поспели вовремя: Когда
сельджуки уже, казалось, окончательно прижали армию тарентского князя к реке
и готовились к последнему, убийственному натиску, запели трубы лотарингского
ополчения. Шестидесятитысячная армия Готфрида Бульонского с ходу бросилась в
атаку, и бой разгорелся с новой силой. Однако судьба Дорилейской битвы отнюдь
еще не была решена, силы противников сравнялись, не более того. Самая крупная
часть крестоносного войска — армия Раймунда Тулузского — отстала далеко и
блуждала где-то среди холмов Фригийского плоскогорья. Судьбу сражения решил
случай. В самый разгар неистовой сечи глубоко в тылу сельджуков появился
шеститысячный отряд епископа Монтейльского Адемара и, мгновенно спустившись с
холма, ударил по не ожидавшим этого туркам. Самое удивительное выяснилось
впоследствии. Оказывается, выход отряда Адемара в тыл сельджукам ни в коей
мере не был блестящей тактической уловкой! Крестоносцы просто заблудились в
незнакомой местности... Как бы то ни было, счастливое для христиан стечение
обстоятельств окончательно решило дело. Мусульман охватила паника. Вероятно,
они посчитали, что в тыл им вышла вся армия Раймунда, и их войско вот-вот
окажется в полном окружении. Армия сельджуков смешалась, сломала строй, а
затем, бросая обозы, снаряжение и даже шатры своих предводителей, кинулась
прочь. Христиане одержали первую свою решительную победу.
Разгром сельджуков под Дорилеей имел огромное значение.
Судьба Малой Азии была практически решена: у Килидж-Арслана больше просто не
было сил, чтобы сдерживать наступление христиан. Крестоносцы захватили, кроме
того, и огромное количество трофеев; по словам провансальского хрониста,
«взяли большую добычу, золото и серебро, коней и ослов, верблюдов, овец,
быков и многое другое». Мощь Румского султаната была основательно подорвана.
Однако, несмотря на катастрофический исход битвы под Дорилеей,
сельджуки вовсе не отказались от сопротивления западным захватчикам. Но
теперь они перешли к новому методу борьбы — опробованной еще древними скифами
тактике «выжженной земли»*. На псом дальнейшем пути крестоносцев уничтожались
посевы и запасы продовольствия, жители городов и деревень, прихватив свои
пожитки, бежали кто куда.
Теперь крестоносцы шли по обезлюдевшей стране, не встречая
ни друзей, ни врагов. Припасы христианского войска быстро таяли, а пополнить
их не было никакой возможности. Особенно тяжелое положение сложилось с водой.
Равнины Анатолии, по которым шли теперь «Христовы рыцари», представляют
собой, в сущности, засушливую степь, лишь изредка перемежающуюся плодородными
долинами. Источники воды здесь и так весьма нечасты, а усилиями турок,
засыпавших большинство колодцев вдоль старой караванной дороги, они вообще
стали исключительной редкостью.
Положение западного воинства еще усугублялось страшной
летней жарой. На безлесных равнинах негде было укрыться от палящих лучей
солнца. Для непривычных к жаркому климату северных рыцарей это стало
чрезвычайно суровым испытанием. Особенно тяжело пришлось пешему ополчению. По
словам одного из участников похода, «мужчины, ослабевшие от чрезмерной
испарины, шли с открытыми ртами, чтобы побольше вдыхать в себя воздуха и тем
самым уменьшить муки жажды, но все это не облегчало их». Бедные, наивные
«Христовы дети». Они и не понимали, что этим лишь усиливают обезвоживание
организма. Смерть шла по пятам пешего воинства. В один из дней начала августа
погибло от зноя и жажды около пятисот человек. А сколько было еще таких дней!
Лишь в середине августа, войдя в благословенный Иконийский
оазис, крестоносцы смогли немного перевести дух. Сам город был брошен
турками, запасы увезены или сожжены, но здесь, по крайней мере, было изобилие
воды и тенистые рощи, в которых можно было переждать жару. Верные себе,
рыцари уже через день-другой устроили в оазисе свою любимую забаву — охоту.
Дичи, правда, было не слишком много, и на снабжении всего войска этот метод
пополнения продовольственных запасов никак не отразился; по крайней мере,
владетельные феодалы смогли разнообразить хотя бы свое собственное меню.
Набравшись в Йконии сил, крестоносцы вскоре смогли
продолжить свой путь и в начале осени подошли к стенам Гераклеи (оовр. Эрегле),
брошенной сельджуками крепости у подножия Тавра — мощного горного хребта
с высокими (до четырех тысяч метров) горами, скрывающими путь в Сирию и
Палестину. Дьявольскими горами» назвал их позже один из участников похода.
Вид неприступных горных вершин, кое-где уже покрытых снегом, вероятно, сильно
испугал крестоносных вождей, и на совещании в Гера клее они отказались от
более короткого пути в Сирию, проходящего через населенную армянами Кили-кию.
Только брат Готфрида Балдуин и племянник тарентского князя Танкред решили
идти этим южным путем, рассчитывая на хорошую добычу. Основная часть поиска
повернула на северо-запад и двинулась вдоль сорного хребта, надеясь обогнуть
его с севера. Как вскоре выяснилось, это решение было чудовищной ошибкой.
К концу сентября главная армия крестоносцев вышла к Кесарии
— старинной римской крепости у север-пых отрогов Тавра. И лишь здесь до
вождей крестонос-цев начало доходить, что, вместо того, чтобы приближаться к
Святой Земле, они все более удаляются от нее. На новом совещании было решено
идти через горы к городу Мараш, и крестоносцы снова повернули на юго-запад.
Здесь им и пришлось столкнуться с тяжелыми результатами гераклейской ошибки.
Одним из следствий гибельного гераклейского решения было
то, что европейские рыцари упустили время. Если бы они пошли сразу на юг, то
вышли бы в кпликийские долины еще до начала сезона осенних дождей, как,
собственно, это и произошло с отрядами Балдуина и Танкреда, не встретившими
на своем пути больших трудностей. В начале же октября в этой местности поход
через горы превращается в чрезвычайно опасную игру со смертью.
Непрекращающиеся дожди размывают горные тропы, и они становятся почти
непроходимыми. Вторым следствием Гераклеи стал неверный по существу выбор
пути. Дело в том, что на севере горы Тавра расширяются и разделяются на
несколько хребтов, и путь через горы становится втрое длиннее южного и,
разумеется, втрое опаснее. Конечно, крестоносцы, незнакомые с географией, не
могли этого знать, но где был их простой здравый смысл? Во всяком случае,
последствия гераклейского малодушия сказались очень скоро.
Осень 1097 года выдалась особенно дождливой. Крестоносцам
приходилось буквально карабкаться по тропам, то поднимаясь к заоблачным
вершинам, то скользя вниз по крутым обрывам. То и дело люди, но прежде всего
кони, срывались в пропасти. Поскольку лошадей в горном походе принято было
связывать вместе, казалось бы, для безопасности, то часто падение одного
животного приводило к тому, что срывалась целая вереница. Большинство телег
вообще пришлось бросить, так как они не были приспособлены для движения по
горным кручам. Рыцари продавали свои доспехи за бесценок, а порой просто
бросали их в грязь, ибо везти их было не на чем, а нести на себе в этих
условиях было просто невозможно. Жесточайшим испытанием для войска стал
пятнадцатикилометровый переход через сплошные заросли колючего кустарника,
где дорогу приходилось буквально прогрызать. Теряя людей и коней, «Христово
воинство» все же медленно продвигалось вперед и, наконец, вышло-таки к Марашу.
Самый тяжелый участок пути остался позади, и можно было немного передохнуть.
Вскоре в Мараш пришли также отряды Балдуина и Танкреда, и был вновь собран
совет вождей.
На повестке дня стоял один, но очень важный вопрос:
следует ли немедленно двигаться на Антиохию, или лучше переждать зиму, рассредоточив
войска, благо, соседнюю Киликию и предгорья Тавра населяли союз-пики
крестоносцев — армяне. После долгих споров рещено было продолжать поход.
Только строптивый Балдуин, завязавший во время совместного рейда с Гапкредом
неплохие отношения с несколькими армянскими князьями, отказался подчиниться
постановлению сонета. Собрав своих рыцарей и солдат — всего около двух тысяч
человек — он двинулся на восток к армянскому городу Эдессе*. Кто бы мог
подумать тогда, что эта строптивость Балдуина окажется спасительной для
крестоносцев, и уж тем более поверить, что именно Балдуин, с его небольшим
отрядом, станет основателем первого из крестоносных государств!
Увлекшись рассказом о суровых испытаниях главного войска
крестоносцев, мы оставили без внимания тех, кто ушел от Гераклеи на юг, в
Киликию, а между тем, их приключения были, по-своему, не менее интересными.
Оба предводителя отколовшихся отрядов и Балдуин, и Танкред — были вполне
типичными образчиками крестоносных вождей. Алчность, стремление к наживе, к
основанию пусть небольшого, но собственного феодального княжества — вот
главные для них стимулы крестового похода. Впрочем, человеческие их качества
были довольно различны. Танкред был, по сути, лишь отличным рубакой,
стремящимся ввязаться в драку, где и когда только возможно, но рыцарская
слава и духовный подвиг для него все же не были пустым звуком. Балдуин же
впоследствии показал себя неплохим полководцем и толковым политиком. Святые
цели похода никогда не затмевали для него его собственных целей, ради которых
он мог и пойти на примирение с врагом, и учинить резню среди своих же
союзников — армян. Забегая вперед, скажем, что именно Балдуин стал вскоре
первым законным государем Иерусалимского королевства, хотя и воинские силы, и
заслуги в святом паломничестве у таких видных руководителей крестоносцев, как
Раймунд Тулузский, Боэмунд Тарентский или даже Роберт Нормандский были
гораздо более значительными.
В южном походе между двумя младшими крестоносными князьями
быстро вспыхнуло чрезвычайно острое соперничество. Довольно скоро достигнутые
успехи, связанные с присутствием в Киликии малого количества сельджукских
войск и с помощью местных армян, только усилили их взаимное и, кстати, вполне
справедл иное недоверие друг к другу. После взятия Тарса — города, прославленного
в христианском мире как родина знаменитого апостола Павла — это подспудное про-тпиостояние
переросло в открытое кровавое столкновение Первое, но, увы, далеко не
последнее среди «воинов Христа». Спор из-за Тарса, который каждый вождь
считал своим, вылился вначале в личную ссору Танк-рвда с Балдуином: дело
дошло даже до мечей. Их рыцари поддержали каждый своего вождя, и вскоре иепыхнул
настоящий бой, в котором, благодаря численному превосходству — семьсот
рыцарей против пятисот у соперника — победу одержал Балдуин, вытеснивший
отряд Танкреда из города. В бою, как и положено, были убитые, раненые и даже
пленные. Вот так мило развлекались порой «святые пилигримы».
Позже Танкред присоединился к основному войску, а вот
ненасытный Балдуин двинулся на восток, в армянские области за Евфратом. И
здесь ему неожиданно улыбнулась удача. Армянский правитель Эдессы, князь
Торос, управлявший городом под верховной властью сельджуков, видимо, решил с
помощью крестоносцев ликвидировать ненавистную для него мусульманскую опеку.
Престарелый князь пригласил Балдуина с его отрядом в Эдессу, и, немного
погодя, объявил его своим наследником. Спустя короткое время князь Торос
погибает при невыясненных обстоятельствах. Презумпция невиновности запрещает
нам обвинить крестоносца в этом убийстве (сам-то он объявил виновниками
армян), ведь доказательств его причастности нет, но... «Cui prodest», —
гласит известное латинское выражение, — «кому выгодно» — и все сразу
становится на свои места. В марте 1098 года, проведя предварительно жестокие
репрессии среди армянского населения, Балдуин провозглашает город и земли
вокруг него графством Эдесским, а себя, соответственно, его графом. Так
возникает первое из крестоносных государств — как ни странно, в районе,
наиболее удаленном от главного театра военных действий. Для довольного Балдуина
крестовый поход на этом был, разумеется, окончен, но развернувшиеся вскоре
события не оставили в стороне и отдаленную Эдессу, а новоиспеченный граф
волей-неволей оказал крестоносному воинству серьезную услугу. Но об этом в
свое время, а сейчас мы вернемся к главной армии крестоносцев, которая
поздней осенью 1097 года спустилась с гор Тавра на равнины Сирии и 21 октября
увидела перед собой белокаменные стены «жемчужины Средиземноморья» — Антиохии.
|
