|
Антиохия, древняя столица эллинистических царей, еще
незадолго до крестовых походов считалась метрополией всей Азии и была одним
из крупнейших городов мира. Расположенная в одном из благодарнейших уголков
Северной Сирии, на берегах реки Оронт, она занимала исключительно выгодное
географическое положение. Здесь заканчивалась южная ветвь Великого шелкового
пути — знаменитой караванной дороги, связывающей Средиземноморье с далеким и
богатым Китаем. От нее расходилось несколько главных торговых путей: на юг, в
Палестину и Египет; на северо-запад — в Малую Азию и Константинополь; из
гаваней Антиохии корабли плыли в Италию, Францию и Испанию*. Во времена
расцвета (то есть в античную эпоху) в Антиохии проживало более трехсот тысяч
жителей. Она славилась своими ремесленниками: здесь изготавливались лучшие
ковры и изделия из шелка, непревзойденными мастерами считались антиохийские
гончары и стеклодувы. «Воротами Востока» называли этот город ВО времена
Юстиниана.
Арабское завоевание и последовавший за ним разрыв связей с
Западом сильно отразились на судьбе Антиохии. Город постепенно стал хиреть,
хотя по-прежнему оставался крупным торгово-ремесленным центром. Новый импульс
к развитию он получил в X веке, когда византийцы отвоевали его у арабов.
Именно в ВТО время были отремонтированы старые городские укрепления и
построены новые. Греки стремились превратить Антиохию в поистине неприступную
крепость, и, в общем-то, им это удалось. Еще тринадцать лет после памятной
битвы при Манцикерте она возвышалась несокрушимой христианской твердыней в
сплошном исламском окружении, и лишь предательство ее собственных правителей
отдало Антиохию во власть сельджукского султана.
Новое мусульманское завоевание нанесло тяжелый удар
великому городу. Купцы и ремесленники в поисках лучшей доли начали покидать Антиохию,
переселяясь, кто в Константинополь, кто в Каир и Александрию. Православные
греки и армяне-монофизиты были обложены непосильным налогом, и перед ними
было, по существу, только два пути — либо перейти в ислам, предав собственную
веру, либо уехать из города. К моменту появления крестоносцев Антиохия уже
потеряла свое значение великой торговой столицы; тысячи домов были покинуты,
из десятков городских ворот действующими оставались только пять. Впрочем, не стоит
и преувеличивать степень этого упадка. В 1097 году в Антиохии все еще
проживало около ста тысяч только постоянных жителей, а бросившееся под защиту
городских стен окрестное население еще увеличило это число вдвое.
Хозяйственная разруха не отразилась и на мощи городских укреплений. Антиохийская
крепость по-прежнему оставалась одной из величайших твердынь мира. И эту
неприступную цитадель предстояло взять изрядно поредевшим после
малоазиатского похода войскам крестоносцев.
Единственным серьезным преимуществом для христианского
войска была малочисленность антиохийского гарнизона. Двухсоттысячному
крестоносному воинству (легко подсчитать, что в степях и горах Малой Азии
навеки осталась лежать, по меньшей мере, третья часть «Христова воинства»)
командующий гарнизоном Баги-зьяни мог противопоставить не более десяти тысяч
профессиональных солдат. Между тем, длина городских стен составляла почти
двадцать километров, и Багизь-яни приходилось сильно рассредоточивать своих
людей.
Антиохийская крепость даже для того времени была пилением
почти исключительным. Ее стены поднимались в высоту на двадцать пять метров,
что очень штрудняло использование осадных лестниц, при такой иысоте не
слишком эффективных. Город опоясывала цепь мощных башен из природного камня
(по разным сведениям, их насчитывалось от трехсот шестидесяти до четырехсот
пятидесяти), находящихся на расстоянии полета стрелы друг от друга. Стены
были настолько толсты, что по их верху свободно могла проехать упряжка из
четырех лошадей. Такая толщина стен позволила защитникам крепости быстро
перебрасывать необходимые подкрепления к участкам, находящимся в опасности. Кроме
того, западный и южный отрезки стены заходили в горный массив, что делало
полную блокаду крепости чрезвычайно сложной задачей, с которой крестоносцы,
кстати, так и не справились.
Как бы то ни было, мощная Антиохийская крепость запирала
самый короткий путь в Святую Землю и была, безусловно, наиболее могучей
твердыней Восточного Средиземноморья. Просто обойти крепость, оставив ее за
спиной, крестоносцы не могли (да, впрочем, и не хотели — ведь о богатствах Антиохии
ходили легенды), так как это было чревато самыми тяжелыми военными
последствиями. Фактически, судьба Святой Земли, судьба крестового похода, а,
по большому счету — и всего крестоносного движения, решалась здесь, у стен
древней эллинистической столицы. Антиохию нужно было взять во что бы то ни
стало, но вот с этим у крестоносцев дело сразу не заладилось.
После тяжелейшего малоазиатского перехода «Христовы воины»
отнюдь не рвались в бой. Лишь Раймунд. Тулузский, по-видимому, имеющий особые
виды на Антиохию, пытался убедить других вождей немедленно штурмовать город.
Но грандиозность укреплений испугала лидеров христианского войска: было
решено приступить к осаде. Решение, пожалуй, было довольно разумным — для
штурма такой первоклассной крепости у крестоносцев не было необходимого
оборудования: штурмовых башен, таранов, катапульт. В этой ситуации
единственно возможным вариантом была полная блокада, с тем, чтобы лишить
город всех источников снабжения и голодом принудить его защитников к сдаче. Однако
крестоносцы повели себя крайне беспечно: слабая воинская дисциплина и
усиливающиеся разногласия среди вождей привели к тому, что ни один из
крестоносных отрядов не захотел прикрывать подступы к Антиохии со стороны
гор. Конечно, стоять в плодородной долине Оронта, устраивая пиры и
развлечения, было не в пример приятнее; в результате через ворота в южном и
западном участках стены защитники города получали продовольствие и могли
производить неожиданные вылазки.
Вскоре беззаботность осаждающих привела к еще более
тяжелым последствиям. Долина Оронта, этот райский уголок, могла бы прокормить
все крестоносное войско, но «Христовы воины» уже в течение месяца уничтожили
весь скот и припасы местного населения. Часто десяток солдат жарили себе на
обед целого быка, а несъеденное просто выбрасывалось с веселым смехом. В
декабре веселье закончилось — лагерь крестоносцев поразил голод. Беспечным
рыцарям Гроба Господня пришлось затянуть пояса и задуматься о будущем.
Большие отряды крестоносцев двинулись в еще не разграбленные области в
поисках продовольствия. Крупнейший из этих отрядов — 30-тысячная армия под
руководством Боэмун-да и Роберта Фландрского — в последний день 1097 года
неожиданно натолкнулся на равное ему по силам войско дамасского эмира,
спешащее на помощь осажденным. Состоялось кровопролитное сражение с огромными
потерями с обеих сторон. Результат битвы оказался ничейным, но большую пользу
это принесло крестоносцам, так как сельджуки, получив отпор, не осмелились
пойти дальше и вернулись в Дамаск. Крестоносцы также возвратились в лагерь,
но в своем обозе они везли не добытые продукты, а несколько тысяч раненых.
В январе голод еще больше усилился. Ежедневно сотни людей
умирали голодной смертью. В довершение всех бед, от гниения многочисленных
неубранных трупов людей и лошадей начался мор, тоже собиравший свою обильную
жатву. В стане крестоносцев воцарилось уныние. Большинство «паломников» уже не
верило в успех своего святого странствования. В лагере участились случаи
дезертирства. В один из январских дней бежал и сам. Петр Отшельник, но за ним
в погоню кинулся Танкред со своим отрядом, и Петр был с позором возвращен
обратно.
Совершенно катастрофическая ситуация сложилась с лошадьми.
Гордость «Христова воинства» — рыцарские кони — умирали от голода тысячами, а
ездовых коней сами крестоносцы забивали на мясо. К лету 1098 года из
первоначальных шестидесяти тысяч лошадей осталось менее двух, тысяч, да и из
них не более двухсот еще сохранили достаточно сил для участия в бою. Главная
сила крестоносного войска — тяжеловооруженная рыцарская конница — фактически
перестала существовать. Между тем, шел месяц за месяцем, а конца осаде не
было видно.
Правда, нельзя сказать, что за семь месяцев осады
крестоносцы не добились вообще никаких успехов. Так, поставив против каждых
ворот укрепленные башни, им удалось почти полностью пресечь вооруженные
вылазки гарнизона, а это, в свою очередь, позволило улучшить ситуацию со
снабжением лагеря. Еще перед этим, в феврале, отряды Боэмунда Тарентского
отбили войска Ридвана, эмира Халебского, пытавшиеся прорваться на помощь
цитадели. Весной в соседний средиземноморский порт Лаодикею (совр. Латакия)
прибыло полтора десятка кораблей из Италии, Прованса и даже из далекой
Англии. Были привезены все необходимые материалы для строительства осадных
машин и башен. И все же ситуация была еще далека от перелома, когда в мае
1098 года появились первые слухи о том, что сельджукские эмиры, объединившись
наконец против общего врага, спешат на помощь осажденному городу. И эти
слухи, в отличие от многих других, оказались абсолютно верными. Положение
крестоносцев стало быстро приближаться к критическому.
И здесь на арену вновь выступил тарентский князь. Лнтиохия
давно, возможно, еще со времен константинопольского сидения, стала главной
целью его стремлений. Овладение столь богатым торговым и ремесленным городом
было бы для Боэмунда самым достойным завершением его стараний в крестовом
походе. Хитроумный норманн давно уже не возлагал особых надежд на то, что эту
крепость удастся взять чисто военными методами, и исподволь начал прощупывать
обстановку среди осажденных, не без оснований рассчитывая на то, что там, где
бессильна сила, все может решить предательство., Боэмунд хорошо помнил, что
большинство горожан, да и значительную часть гарнизона, составляли греки и
армяне. Первоначальный расчет на восстание христианского населения города не
оправдался — варвары-франки были для греков ничем не лучше сельджуков. Но
среди офицеров гарнизона Боэ-мунду удалось найти человека, который согласился
помочь честолюбивому норманну. Это был некий Фируз, армянин по
национальности, несколько лет назад перешедший в ислам в поисках лучшей доли.
То ли этот человек не получил того, на что рассчитывал, то ли его ренегатство
было мнимым, а в душе жила ненависть к сельджукам —- сейчас уже нельзя
сказать, что именно толкнуло его на предательство. Да и было ли это
действительно предательством: поистине, чужая душа — потемки. Во всяком
случае, Фируз, действуя либо из личной ненависти и страсти к наживе, либо из
подлинного патриотизма, согласился помочь крестоносцам. Этот армянский офицер
был командиром мощной угловой башни, состоявшей, фактически, из трех
отдельных башен, тесно примыкавших друг к другу, и называвшейся «башней трех
сестер» (между прочим, само существование подобной башни позволяет, с большой
долей вероятности, разрешить загадку уже упомянутых выше расхождений
очевидцев, называющих разное количество антиохийских башен). Фируз согласился
впустить в свою башню под покровом ночи Боэмунда с соратниками, а затем
переправить их к близлежащим воротам.
Неизвестно, как долго держал этого туза в рукаве
поднаторевший в интригах норманн, но, как только в войске осаждающих
появились первые слухи о приближающейся к ним огромной армии мусульман, он
понял, что настал его час. По требованию Боэмунда был собран совет латинских
вождей. На нем тарентский князь объявил, что знает способ быстро овладеть
крепостью, но тут же потребовал от собравшихся поклясться в том, что, если
город будет взят с помощью именно этого средства (о сути его он не проронил
ни слова), то Антиохия станет владением Боэмунда.
Неожиданный демарш тарентца весьма озадачил крестоносных
лидеров, и на совете разгорелся нешуточный спор. Танкред, естественно, сразу
поддержал своего дядю; в пользу Боэмунда склонялись и оба Роберта, которым
давно надоело многомесячное сидение в лагере. Но против норманнского князя
резко выступил его главный противник, Раймунд Тулузский. Провансалец,
конечно, рассчитывал, что Антиохия достанется ему он объявил, что неотложные
дела призывают его на родину, и, поскольку осада затягивается, он вынужден
оставить войско. Угроза отъезда Боэмунда — лучшего полководца католической
армии, да еще в такой критический момент, испугала крестоносных вождей. Еще
дважды собирались совещания по тому же вопросу; большинство латинских князей
выступало уже на стороне норманна, и лишь неистовое сопротивление графа Тулузского
не позволяло решить спор в пользу тарен-тского князя. Тем временем по лагерю
все сильнее распространялись панические слухи о несметной мусульманской рати,
идущей на выручку защитникам Антиохии. У страха глаза велики, и лагерная
молва уже утверждала, что к Антиохии приближается чуть ли не миллионное
войско всех мусульманских эмиров, сколько их есть от Босфора до Инда. А
поздно ночью в начале июня прискакал запаленный гонец из Эдессы, который
сообщил, что страшный слух является правдой: на христиан с несметной ратью
движется могучий мосульский эмир Кербога, а с ним войска еще двадцати восьми сельджукских
эмиров и беков, и что не позже, чем через неделю, мусульмане будут под Анти-охией.
Паника, охватившая при этом известии всех крестоносных
вождей, окончательно решила дело. На совете, состоявшемся 2 июня, все
христианские князья согласились с притязаниями Боэмунда и дали необходимую
клятву. Скорее оказаться в безопасности за стенами города, прежде чем Кербога
уничтожит всех — так теперь думали все, не исключая Раймунда, и норманнский
князь получил, наконец, карт-бланш.
Как только это было решено, Боэмунд, со свойственной ему
энергией, приступил к делу. Вечером 2 июня он вывел часть своего войска в
горы и в течение ночи скрытно привел свой отряд к подножию Башни Трех Сестер.
Когда прошел очередной патруль, Фируз подал условный знак, и Боэмунд с тремя
десятками отборных норманнских рыцарей взобрался по приставленной штурмовой
лестнице в башню. Большая часть его отряда заняла тайную позицию против ворот
святого Геория, прилегающих к башне, и напряженно ожидала, чем закончится
авантюра отважного тарентского князя. К счастью для крестоносцев, Фируз не
подвел и сделал-и,,-Iже больше, чем ожидалось, проведя норманнских поинов к
самым воротам. Дальнейшее было, как говорится, делом техники. Боэмунд и его
рыцари в стреми-гельной атаке перебили стражу и открыли ворота, в которые тут
же хлынули его главные силы. В это же иремя (а уже занималась заря) другие
крестоносные князья предприняли отвлекающую попытку штурма в ряде других
мест. Защитники города, застигнутые врасплох, не смогли оказать серьезного
сопротивления. Сам Багизьяни погиб при попытке вырваться из города, а его
сын, собрав остатки гарнизона — около трех тысяч человек — заперся во
внутренней цитадели. К полудню 3 июня последние очаги сопротивления мусульман
были подавлены, и весь город превратился в арену небывалого грабежа и
кровавой резни.
Зверства, совершенные крестоносцами в Антиохии, далеко
превзошли все их прежние «деяния». Город подвергся самому дикому
разграблению, многочисленное христианское население могло рассчитывать только
на сохранение жизни, но никак не имущества; все мусульмане убивались на
месте. Сохранилось яркое свидетельство очевидца, участника штурма.
«Невозможно ус-r;i повить, —i писал этот достаточно объективный свидетель, —
сколько пало сарацин и турок, и было бы слишком жестоко повествовать о тех
видах смерти; которыми они погибали или которыми были умерщвлены. Трудно сказать
и о количестве добычи, собранной II Антиохии: представьте себе, сколько
можете, а пото.:. добавьте еще». По мнению другого автора, ведшего хронику
похода, при взятии города было убито около семидесяти тысяч- мусульман — эта
цифра, правда, клжется сильно преувеличенной. Но все же, как бы ни шокировала
нас сегодня антиохийская резня, свирепость крестоносцев не стоит
преувеличивать. XI век, да и более поздние времена, были жестокой эпохой;
города, взятые штурмом — как тогда говорили, «на щит», — по законам того
времени отдавались войску на трехдневное разграбление. Массовая же гибель
мусульман была неизбежным следствием самой направленности крестового похода
как борьбы за веру. Крестоносцы убивали мусульман и иудеев — с их точки
зрения, врагов священной веры Христовой; жизнь же греческих и армянских
христиан была, в общем-то, вне опасности. Так что нельзя сказать, будто
крестоносцы были как-то по-особому безжалостны: увы, подобная бесчеловечность
была всего лишь нормой той эпохи, причем те же мусульмане нисколько не
отличались от католических воинов в лучшую сторону.
Жестокий грабеж, сопровождающийся непрерывными пирами,
имел, однако, для христианского воинства самые печальные последствия. За три
дня неистового разгула, когда крестоносцы вознаграждали себя за перенесенные
при осаде лишения, были уничтожены все запасы хлеба, мяса и вина,
обнаруженные в Антиохии. А их было не так уж и много, ведь город семь месяцев
подвергался осаде. Три дня беспрерывных пиршеств вызвали самое тяжелое
похмелье, когда на четвертый день долину Оронта затопила 300-тысячная армия Кербоги*.
Здесь стоит упомянуть о том, что судьба крестоносного
войска могла оказаться и несравненно худшей, если бы не стратегическая
ошибка, допущенная Кербогой. Дело в том, что мосульский эмир, неверно понимая
свою главную задачу, вместо того, чтобы стремительным маршем двигаться к осажденной
Антиохии, решил сначала взять Эдессу, захваченную Балдуином. В течение трех
недель войска сельджуков безуспешно штурмовали стены Эдессы, и вполне
возможно, что именно эта неожиданная задержка спасла христианское войско под Антиохией.
В самом деле, встреча в чистом поле с превосходящими силами противника, да
еще имея в тылу враждебную крепость, откуда всегда можно было ждать внезапной
атаки, не сулила крестоносцам ничего хорошего. Судьба, в. лице упорного Балдуина
и бесталанного Кербоги, снова — в который раз — пришла на выручку
воинственным пилигримам.
И все же положение крестоносного войска, запертого в антиохийских
стенах, оставалось крайне тяжелым. Сражения, болезни и голод унесли за семь
месяцев осады около пятидесяти тысяч человек, и от огромного 300-тысячного
войска, год назад гордо дефилировавшего на азиатском берегу Босфора, осталось
сто пятьдесят тысяч голодных, отчаявшихся людей, разуверившихся в победе.
Окруженные вдвое большей армией, все время в напряженном ожидании штурма или
неожиданных вылазок из цитадели, защитники Гроба Господня обратились к своей
последней надежде — надежде на Божье чудо. Всю армию охватило мистическое
настроение, упование на то, что в последний момент Господь подаст свой знак и
спасет верных христиан.
Тем временем голод дошел до крайнего предела, В пищу шло
всё: кожаная упряжь, древесная кора, дохлые кошки. Свежее крысиное мясо
считалось лакомством, а кое-где уже доходило и до случаев людоедства. Многие
не выдерживали мук голода и пытались бежать прочь из города. Ночью на
веревках они спускались со стен и, постоянно рискуя наткнуться на разъезды
мусульман, бежали к кораблям, стоящим в гавани. Дезертиров иронически
прозвали «веревочными плясунами». Но бежали не только простые воины или
рыцари; страх и отчаяние охватили и некоторых вождей. Среди дезертиров
оказался граф Стефан Блу-аский; под более благовидным, но явно надуманным предлогом
покинул войско и Гуго де Вермандуа. Предательство лидеров нанесло новый
тяжелый удар по моральному духу «Христовых воинов».
Ожидание неминуемой гибели до предела обострило
религиозные чувства крестоносцев. Многие впадали в молитвенный экстаз и простаивали
коленопреклоненными дни и ночи напролет в многочисленных антиохий-ских
церквах, моля Господа об избавлении. Ожидание чуда стало таким нестерпимым,
что оно не могло не свершиться. И «чудо» произошло.
В один из июньских дней в покоях заболевшего графа Тулузского
появился бедный провансалец Петр Барте-леми. О нем мало что известно, даже
очевидцы называли его то обычным солдатом южнофранцузского ополчения, то бенедиктинским
монахом. Думается, что первое ближе к истине. Так вот, Петр Бартелеми
утверждал, что у него было божественное видение: якобы святой первоапостол
Андрей показал ему копье, которым римский воин Лонгин пронзил распятого
Христа, из жалости прервав его мучения; это святое копье зарыто под церковью
святого Петра в Антиохии, и, если пилигримы найдут это копье и пойдут с ним в
бой, то Господь пошлет им победу над неверными.
Поверил ли Раймунд рассказу своего солдата, или >ке он
сам был режиссером этой мистификации — это ii;iвсегда осталось тайной и
поводом для почти тысяче-летнего спора, который начали уже сами участники
похода, а продолжили многочисленные исследователи. По если тулузский граф и
не приложил к этому руку, m псе выгоды от обладания подобной святыней он
понял очень хорошо. Тотчас же, по его приказу, в храм, ука-1ВННЫЙ Петром Бартелеми,
была послана группа .рыцарей и священников с заданием непременно найти Копье Лонгина.
Весь день, сменяя друг друга, рыцари, голдаты и монахи копали землю. Уже в
сумерках, ког-ца яма достигла почти четырехметровой глубины, в нее опустился
босой, в длинной нательной рубахе, сам Петр Ьлртелеми, и через несколько мгновений,
крича от восторга, поднял над головой ржавый обломок копья. Христианское
воинство обрело-таки свою победоносную святыни):
Конечно, не все поверили в столь своевременное чудо. Боэмунд
Тарентский в узком кругу откровенно плсмехался над «святостью» этого копья,
которое, по ОГО мнению, пару лет назад принадлежало какому-нибудь сарацину.
Даже папский легат Адемар выра-шл самые серьезные сомнения в подлинности
новоявленной святыни. Но скептики были вынуждены прикусить языки, когда
увидели, какое мощное впечатление произвела эта находка на отчаявшееся
крестоносное воинство. Сразу 'прекратились случаи дезертирства, окрепла
дисциплина: воодушевленные крестоносцы поверили в скорое торжество над
врагами. И Боэмунд, не самый ревностный христианин, но прирожденный
полководец, быстро понял, что изменившееся настроение войска дает пусть
небольшой, но реальный шанс ii.i победу.
Совет латинских князей, собравшийся 25 июня, на-ш,1чил Боэмунда
Тарентского на четырнадцать дней гл.чиным предводителем войска, с почти неограничен-noii
властью. Энергичный норманн предпринял самые жесткие и решительные действия
для укрепления воинской дисциплины: так, когда некоторые отряды в страхе
попытались уклониться от предстоящей битвы, он приказал сжечь их квартиры, и
более двух тысяч домов Антиохии было обращено в пепел. Победа или героическая
смерть на поле брани — только такой выбор оставлял яростный норманнский князь
христианскому воинству.
Рано утром 28 июня войску был отдан приказ выходить из
города и, перейдя через мост, строиться в боевые порядки на северном берегу Оронта
против полчищ Кербоги. Маневр был непростой, мусульмане легко могли ему
помешать — хотя бы перекрыв лучниками выход с моста. Но на помощь
крестоносцам пришли усилившиеся разногласия среди исламских эмиров. Двадцать
восемь мусульманских владык с трудом признавали верховенство Кербоги, считая
себя равными ему. К этому добавились и идеологические противоречия — ведь в
армии Кербоги воевали и сельджуки-сунниты, и сторонники исмаилитских Фатимидов.
А незадолго до решающего сражения несколько исламских князей, и в их числе
эмир Дамасский с 30-тысячной армией, вообще покинули войско, посчитав, что
крестоносцы уже обречены, и в их помощи нет необходимости. Но и оставшиеся
мусульманские эмиры и сам Кербога были также абсолютно уверены в победе и
потому не стали препятствовать христианам в построении войска в боевой
порядок. Трудностям медленной, но верной осады Кербога предпочел риск
скоротечной и непредсказуемой битвы — что ж, он был не первым и не последним
из бездарных полководцев.
Утром 28 июня 1098 года началась битва, предрешившая в
итоге судьбу крестового похода. Самоуверенность Кербоги и мусульманских
эмиров позволила Боэмунду Тарентскому построить крестоносцев в двенадцать
штурмовых колонн (по числу апостолов) и двинуть армию на врага, так и не
сумевшего как следует изготовиться к кавалерийскому нападению. Пока конные сельджукские
отряды выстраивались в боевую линию — причем и здесь не обходилось без
нелепых раздоров исламских вождей — норманнский князь, даже не ожидая, когда
все его воины перейдут мост, бросил армию в отчаянную атаку. Крестоносцы,
почти все пешие, шли в бой в каком-то исступлении, священники с дубинами в руках
пели воинственный псалом; впереди, рядом с тулузским знаменем, бежал со
«святым» копьем капеллан графа Раймунда (сам Раймунд из-за болезни в битве не
участвовал). Отчаяние придало христианским воинам силы, и удар их был
страшен. Центр сельджукского войска был прорван, а попытка Кербоги ударом во
фланг и тыл рассечь и окружить франкскую армию была отбита норманнами Боэмунда.
Среди мусульман вспыхнула паника, многие сельджукские военачальники начали
отступать со своими отрядами, даже не вступив в бой. Вскоре отступление
превратилось во всеобщее паническое бегство, и к полудню могучее исламское
войско Кербоги перестало существовать. Победа крестоносцев была полной. В
своем неудержимом бегстве турки бросили и свой лагерь, и многочисленные
обозы. В руки франков попал и огромный шатер Кербоги, который, как говорят,
мог вместить одновременно три тысячи человек, и все богатства, что в нем
хранились.
Поражение армии Кербоги стало для сельджуков настоящей
катастрофой. Фактически, в битве под Анти-охией турецкому могуществу был
нанесен смертельный удар. Единство сельджукской империи, и без того уже почти
эфемерное, рухнуло окончательно. С этих пор крестоносцы имели дело уже с
отдельными эмирами и беками, что, конечно, облегчало и дальнейшие завоевания,
и вообще само положение порядочно поредевшего крестоносного войска.
Поражением сельджуков не преминули воспользоваться и их исконные враги Фатими-ды,
летом этого же года почти без боя занявшие Иерусалим. Но, как это часто
бывает, огромная победа, одержанная крестоносцами столь высокой ценой, так и
не стала окончательной. И виной тому были сами «рыцари Христа».
Впрочем, не стоит возводить на простых рыцарей и солдат
крестового похода грехи их вождей. Воины-паломники рвались в бой, ведь их
главная цель — Иерусалим — была уже так близка. Но среди латинских князей,
только что спасшихся от казавшейся неминуемой гибели, с новой, и еще большей
силой вспыхнули раздоры. Зачинщиком их был, как водится, граф Ту-лузский.
Сразу же после победы он вновь поднял на совете, казалось бы, уже решенный
вопрос о том, кому владеть Антиохией. Аргумент был тот же: присяга Алексею Комнину.
Но если месяц назад Раймунду удалось уговорить большинство вождей согласиться
с ним, то сейчас, после победы, одержанной, к тому же, без какой-либо, даже
минимальной, помощи греческого императора, мало кто из членов совета
поддержал тулузского графа. Общие симпатии и крестоносных лидеров, и всего
войска были на стороне Боэмунда — подлинного творца этой победы. Тогда Раймунд
использовал свой последний козырь, пресловутое копье. Тулузский граф
утверждал, что великая победа была одержана только Божьим соизволением, и
никакой заслуги Боэмунда в ней нет; наоборот, именно он, Раймунд, должен
считаться тем человеком, который внес наибольший вклад в успех крестоносного
дела. Ведь это его воины обнаружили святыню христианства, а сам Раймунд был
на совете вождей назначен хранителем святого копья. Вес графа Сен-Жилля в
войске был чрезвычайно велик — ведь ему подчинялось больше трети
крестоносцев, и потому спор вокруг копья разгорелся с новой силой. Боэмунд
довольно ехидно высмеял претензии провансальца на святость, а вскоре и прямо
обвинил его в руководстве театрализованной мистификацией. После этого все
войско раскололось на сторонников и противников «святости» копья. Чтобы
окончательно решить проблему, был, в конце концов, назначен «Божий суд». Для
бедного Петра Бартелеми настал «момент истины». Посреди лагеря разожгли
огромный костер, состоявший из двух половин, разделенных узенькой тропкой.
Вот через этот костер пятиметровой длины, пламя которого порой вздымалось на
высоту десяти метров, и должен был пройти несчастный провансальский солдат. К
чести его надо сказать, что Петр Бартелеми не струсил — а может быть, был
убежден в своей правоте — но он смело бросился в костер, и через несколько
секунд... появился с обратной стороны. Ликованию сторонников Раймунда не было
предела, но увы... На следующий день несчастный провансалец скончался от
многочисленных ожогов, и теперь торжествовали уже приверженцы Боэмунда. В
конце концов, тулузский граф, видя, что большая часть вождей и войска его не
поддерживает, отказался от дальнейшей борьбы. В гневе он собрал свои отряды и
двинулся на юг, к Триполи, рассчитывая укрепиться в этом мощном бастионе.
Теперь тарентский князь окончательно стал хозяином Антиохии.
Он быстро вытеснил из города последних оставшихся там провансальцев, а вскоре
выступил с армией вслед Раймунду, который застрял у города Маарры. Это был
довольно крупный торговый центр, но он находился далеко к востоку от главного
театра военных действий, и действия Раймунда можно объяснить только
стремлением к обогащению и желанием насолить сопернику (Маарра издавна
тяготела к Антиохии). Боэмунд, в свою очередь, ни в коем случае не хотел
упускать из виду своего главного конкурента, а тем более позволить ему
обогащаться, по сути, за свой собственный счет.
Приход армии Боэмунда решил судьбу Маарры, которая,
конечно, не могла сопротивляться столь мощному войску. Провансальцы и
норманны одновременно вступили в город, и между вождями вновь вспыхнул
жестокий спор о праве владения. Препирательства приобрели настолько острый
характер, что дело быстро шло к вооруженному конфликту; но тут против обоих
зарвавшихся в своем противостоянии вождей выступили простые крестоносцы.
Рядовые воины, рыцари и солдаты, уже давно выражали
недовольство корыстолюбием своих лидеров. Еще в Антиохии они требовали от
князей прекратить распри и вести их на Иерусалим. Эти люди из народа пошли в
великое паломничество ради освобождения Гроба Господня, и раздоры вождей,
казалось, уже забывших о главной цели похода, вызвали сильный гнев
«маленьких» людей. Они верили в то, что освобождение Иерусалима от «неверных»
позволит им исполнить свой долг перед Богом, и алчность военачальников
становилась главной преградой в исполнении святого обета. В Маарре исподволь
накапливающееся возмущение вылилось, наконец, в открытый бунт. Спор князей
из-за богатого города был решен самым радикальным способом. Поднялись все:
старые и больные, хромые и увечные — и в один день все стены, башни и
укрепления Маарры были разрушены до основания. «Это место не должно нам более
мешать» — таково было общее мнение народа.
Бунт простых крестоносцев оказался холодным душем для их
предводителей. Раймунд, как говорят, даже плакал от ярости и бешенства, но
против воли войска пойти не посмел. Весной 1099 года был отдан приказ о
продолжении похода, и войска крестоносцев двинулись в Палестину.
Армия, идущая на юг, к священному городу Иерусалиму, была
на удивление невелика. Потери крестоносного воинства были огромными, причем
осады и сражения сыграли здесь отнюдь не главную роль. Жажда, голод, болезни
собрали куда более страшную жатву. Уже после великой победы под Антиохией
внезапно разразившаяся эпидемия унесла около пятидесяти тысяч жизней. Среди
умерших был и епископ Аде-мар, герой Дорилеи — единственный, кто мог
примирять повздоривших вождей. К весне 1099 года от некогда огромной армии
паломников осталось менее ста тысяч человек. Кроме того, споры князей и
напряженная обстановка в Северной Сирии, где ожидали скорой высадки не
смирившихся с потерей Антиохии византийцев, заставили Боэмунда Тарентского
отказаться от похода к Святому Гробу. А с победоносным норманном осталась
половина войска — причем не худшая. Так и получилось, что в «последний бросок
на юг» пошло лишь около пятидесяти тысяч человек, из которых только двадцать
тысяч были способны носить оружие.
И все же эти двадцать тысяч по-прежнему представляли собой
грозную силу. Это были уже не те задиры, что смело грабили мирное население
под Константинополем, но в страхе бежали в лагерь при появлении печенегов.
Сейчас на Иерусалим шли ветераны великого похода, преодолевшие кровь, голод и
смерть, прошедшие путь от отчаяния к надежде, люди, уверенные, что сам Бог
ведет их от победы к победе. Армия крестоносцев сильна была теперь не числом,
но духом.
У мусульман же после сокрушительного антиохий-ского
поражения этот самый боевой дух был явно не на высоте. Ни один из исламских
властителей не осмеливался более открыто противостоять франкам. Эмиры крупных
приморских городов — Тира, Бейрута и Акры — отправляли к ним послов с
богатыми дарами, поставляли христианской армии продовольствие. Прислал послов
и великий визирь Фатимидского государства Алафдал; он тоже боялся военного
столкновения и, под предлогом того, что их общие враги, сельджуки, разбиты,
попытался отговорить латинских вождей от продолжения похода. Визирь предложил
лидерам крестоносцев чрезвычайно почетные условия мира: порт Яффа передавался
паломникам, всем пилигримам предоставлялся свободный доступ к христианским
святыням, они получали право строить странноприимные дома и иметь свой
квартал в Иерусалиме. Но все дипломатические усилия Алафдала, даже
подкрепленные богатыми дарами, были тщетны; все или ничего — таким было
настроение войска, и таким был ответ франкских вождей. 7 июня перед
крестоносцами с вершины Горы Радости (название дано самими «воинами Христа»)
предстали стены Иерусалима.
Город, прославленный в веках, священное место трех мировых
религий — иудаизма, христианства и ислама — Иерусалим в XI веке являл собой,
по существу, уже лишь осколок былой славы. Некогда несокрушимые стены, за
тысячелетие до Первого крестового похода сдерживавшие в течение долгих
четырех лет натиск лучшей в истории армии — легионов могучего Рима — теперь
находились в довольно плачевном состоянии. Часть стен рухнула, а проломы были
заделаны наспех; выдвинутые вперед бастионы представляли собой не более чем
груду камней. Однако все эти недостатки крепости возмещались ее исключительно
удачным географическим положением. Неприступным Иерусалим делали не столько
укрепления, возведенные людьми, сколько сама здешняя природа. Город был
фактически вырублен в скале, а неровная, гористая местность чрезвычайно
затрудняла самую возможность штурма. На случай осады имелись солидные запасы
продовольствия, было много колодцев, а в стенах центральной цитадели бил
неиссякаемый источник.
Фатимиды за год тоже сделали немало для успешной обороны города.
В Иерусалим был отправлен крупный отряд профессиональных лучников и большое
количество вооружения. Были обновлены запасы необходимых средств для
отражения штурма — на стенах теснились бочки со смолой, горшки с нефтью,
поленницы дров для разогрева смолы и тюки с паклей. За счет населения,
сбежавшегося под защиту городских стен, удалось значительно увеличить
гарнизон — до двадцати тысяч человек, так что защитники крепости числом почти
не уступали крестоносцам. Таким образом, Иерусалим был неплохо подготовлен к
обороне.
У крестоносцев же, окруживших священный город со всех
сторон, дела обстояли не лучшим образом. Самой большой проблемой была
нехватка воды. Летом окрестности Иерусалима представляют собой засушливую
пустыню; единственный непересыхающий источник — Кедронский — в летние месяцы
превращается в небольшой ручей. Отсутствие леса также представляло серьезную
трудность: не из чего было строить башни и машины, необходимые для штурма и
осады. Страшным испытанием для франков была и жара, свойственная этой
местности: ведь здесь, вблизи Мертвого моря, температура воздуха порой
достигает в тени пятидесяти градусов по Цельсию. Недостаток воды только
усугублял их страдания.
Не желая вновь пережить ужасы, сопровождавшие осаду Антиохии,
крестоносцы решили взять Иерусалим стремительным штурмом. Но нападение,
предпринятое 12 июня, было плохо подготовлено. «Христовы воины», не имевшие
даже лестниц, были отбиты с большими потерями. Волей-неволей им пришлось
перейти к осаде. И здесь судьба вновь помогла крестоносцам.
В самом начале осады в гавань Яффы (ближайшего к
Иерусалиму морского порта, в семидесяти километрах от Священного Города)
вошли шесть больших кораблей из Генуи и Англии. Они привезли гвозди, веревки,
плотницкий инструмент — словом, все необходимое для постройки осадных
сооружений. С галерами прибыли и два искусных осадных дел мастера. В это же
время Танкред, рыскавший по округе со своим отрядом в поисках продовольствия
и приключений, обнаружил в области Самария большую рощу. Она была вырублена
до основания, и все бревна переправлены во франкский лагерь; так «Христово
воинство» получило все, нужное для осады и штурма.
В начале июля были построены две огромные подвижные башни.
Их называли «башня Готфрида» и «башня Раймунда» — по именам предводителей. 9
июля удалось придвинуть к восточной стене первую, а 13 июля провансальцам
посчастливилось на западе со второй. Битва за Град Господень вступила в
решающую фазу.
На 15 июля был назначен всеобщий штурм. Чтобы поднять
боевой дух христиан и воодушевить их перед последним боем, был устроен
грандиозный крестный ход. Трижды все войско, босиком, но в полном вооружении,
обошло стены Иерусалима. На священных для каждого христианина местах —
Сионской и Масличной горах, в Гефсиманской долине — все князья, рыцари и
простолюдины становились на колени, а священнослужители (в их числе и Петр
Пустынник) обращались к ним со словами проповеди. Они напоминали о великом
долге и близости исполнения обета, рассказывали о страданиях Христа, которые
мессия здесь претерпел. Воинственные паломники, охваченные небывалым
религиозным пылом, клялись умереть, но исполнить свой долг перед Богом.
Рано утром 15 июля начался последний штурм Иерусалима.
Неистовой ярости нападавших защитники крепости противопоставили столь же
исступленную неукротимость в обороне. Ужасная битва свирепствовала и на
стенах, и у их подножия. Осажденным удалось сжечь башню Раймунда, забросав ее
горшками с нефтью, но в это же время лотарингские стрелки смогли выбить
защитников с другого участка стены. Со второй башни на стену был переброшен
мост, и большая группа рыцарей во главе с Готфридом Бульонским и его братом Евстафием
ворвалась в город. В это же время через сделанный в стене пролом пробились на
улицы Иерусалима отряды Танкреда и Роберта Фландрского. К полудню участь
«Святого Града» была решена: Иерусалим перешел в руки христиан.
Захват города сопровождался небывалой доселе резней,
затмившей по своим масштабам даже антиохий-скую. Фанатики-крестоносцы,
озлобленные сопротивлением жителей, не щадили никого. По бесстрастному
свидетельству летописца, «защитники Гроба Господня вытаскивали, словно скот,
из узких и самых дальних переулков тех, кто укрывался там от смерти, и
избивали их на месте... Ходили по домам и извлекали оттуда отцов семейств с
женами и детьми, прокалывали их мечом или сбрасывали с крыш». Самой страшной
была бойня, которую крестоносцы устроили в мечети Аль-Акса*. Мусульмане
надеялись найти здесь спасение: ведь по неписаным законам самих христиан, за
стенами церкви каждый может просить защиту. Тщетной была эта надежда.
Ворвавшиеся в мечеть воины Танкреда превзошли в жестокости всех своих
соратников. Коленопреклоненных стариков, женщин и детей, обратившихся к Богу
с молитвой о спасении, убивали как скот на бойне. В этот день в мечети Аль-Акса
и у ее стен погибло более десяти тысяч мусульман.
Только через три дня, когда уже самим «Христовым воинам»
стало, по словам Вильгельма Тирского, «противно видеть содеянное», кровавая резня,
наконец, прекратилась. Победители добились своего: крест восторжествовал над
полумесяцем, а Гроб Господень «освобожден от ига неверных». Настало время
подводить первые итоги.
Самой главной, конечно, стала проблема власти. И в вопросе
о том, кому владеть завоеванным Иерусалимом, сразу же наметились серьезные
разногласия. На этот раз их инициаторами были не князья, а священники.
Римская церковь считала, что в священном городе не должны господствовать
светские власти. Новый папский легат Дагоберт, заменивший умершего епископа Адемара,
потребовал, чтобы в Иерусалиме было создано церковное государство, подобное папскому,
и вся власть передана в руки иерусалимского патриарха. Но ультиматум Дагоберта,
который, к тому же, не мог поддержать его лично, так как в этот момент
находился при Боэмунде, был отвергнут войском. Более того, в пику Дагоберту,
патриархом был позднее избран капеллан Роберта Нормандского Арнульф,
представлявший собой интересный тип авантюриста в монашеском облачении.
Иерусалим же был объявлен светским владением, столицей будущего
Иерусалимского королевства.
Но после того как атака церковников была отбита, на первый
план вышли амбиции вождей. Особенно усердствовал в закулисных интригах Раймунд
Тулузский. Для графа Сен-Жилля иерусалимская корона была пределом мечтаний —
ведь как король он должен был стать верховным сюзереном всех формирующихся
крестоносных государств. Но высокомерный провансалец вновь наткнулся на
сопротивление войска. К этому времени граф Тулузский подрастерял доверие даже
своих собственных солдат, а в остальных отрядах к нему относились с
откровенной неприязнью. Раймунду припомнили и его склоки с Боэмундом,
поставившие в свое время все великое начинание на грань катастрофы, и
последнюю неудачу при штурме. В конце концов, граф Сен-Жилль, скрепя сердце,
отказался от борьбы. На совете вождей он объявил, что не претендует на
корону, так как недостоин ее носить в этом святом месте. Но даже и в этом
своем поступке Раймунд вряд ли был до конца искренен. Представляется вполне
вероятным, что он рассчитывал и на подобный же отказ других крестоносных
вождей, и на дефицит времени, так как уже пришло известие о том, что Фатимиды
направили большую армию для отвоевания Иерусалима. Если именно таким был
замысел тулузского графа, то в какой-то мере он оправдался. Почти тут же объявили
о своем отказе от короны оба Роберта — Нормандский и Фландрский, которые
предпочли свои реальные европейские владения довольно эфемерному заморскому
королевству. Кандидатуры Стефана Блуаского и Гуго де Вермандуа, которые по
своей знатности тоже могли претендовать на высокий пост, были сразу отвергнуты
по причине проявленной ими трусости, граничащей с предательством. И в этот
момент стало ясно, что единственным реальным кандидатом является человек,
который никогда не рвался на первую роль, человек, не запятнавший себя
участием в междоусобных сварах — отважный воин, первым ворвавшийся в
Иерусалим, герцог Нижней Лотарингии Готфрид Бульонс-кий.
22 июля 1099 года при огромном стечении народа и полном
одобрении всего войска, Готфрид был провозглашен защитником Гроба Господня.
Скрытый маневр Раймунда и здесь принес свои плоды: в приступе благочестия лотарингский
герцог отказался от королевского звания, удовлетворившись уже названным
титулом. Таким образом, престол Иерусалимского королевства юридически остался
вакантным, что оказалось чревато довольно серьезными последствиями.
Пока же перед новым руководителем встала во весь рост
большая военная проблема. Наспех собранное, но все же весьма значительное фатимидское
войско под командованием Алафдала к этому времени прошло через пески Синайской
пустыни и расположилось в плодородной долине близ Аскалона (теперешний Ашкелон
в секторе Газа). Здесь к арабской армии присоединились еще уцелевшие орды
сельджуков и довольно крупные бедуинские отряды. Промедление с отражением нового
нашествия могло привести к самому плачевному результату, и Готфрид Бульонский
не стал терять времени.
12 августа под стенами Аскалона состоялась последняя битва
великой крестовой эпопеи. 18-тысячная армия крестоносцев сошлась здесь в
жарком бою с 50-тысячным войском фатимидского султана. Однако огромное
численное превосходство вновь не помогло мусульманам; в стремительной атаке
христианские рыцари прорвали центр арабского строя, который удерживали три
тысячи тяжеловооруженных нубийцев. Алафдал, показавший себя никчемным
полководцем, бежал с поля боя, хотя положение еще можно было поправить.
Бегство командующего вызвало панику, и мусульмане начали в полном беспорядке
отходить к морю. Воодушевленные успехом крестоносцы усилили натиск, и вскоре
отход превратился в беспощадное избиение фатимидских горе-вояк. Даже Аскалон
мог быть взят с налету, настолько велико было смятение в рядах арабов, но
промедление Готфрида, увлекшегося преследованием, дало мусульманам
необходимую передышку и позволило отстоять город.
И все же, хотя победа и не была полной, она имела огромное
историческое значение. Крестоносцы наголову разгромили последний крупный очаг
сопротивления. Теперь положение завоеванного Иерусалима было твердым,
христиане стали полными хозяевами в Палестине, а Первый крестовый поход с
этой победой был, в сущности, доведен до своего логического конца.
|
