|
«Энциклопедия Смерти. Хроники
Харона»
Часть 2: Словарь избранных
Смертей
Умение хорошо жить и хорошо
умереть — это одна и та же наука.
Эпикур
ДЕРЖАВИН Гавриил Романович
(1743-1816) русский поэт и
государственный деятель
Долгая
и многотрудная жизнь Державина завершилась весьма достойно. Он умер,
удалившись на покой, в своем имении в селе Званка. Его смерть, основываясь на
биографических разысканиях Я. К. Грота, прекрасно описал другой русский поэт
Владислав Ходасевич: "Ночью на 5 июля случились у него легкие спазмы в
груди, после которых сделался жар и пульс участился. День прошел как обычно.
Только уже под вечер, раскладывая пасьянс, Державин вдруг изменился в лице,
лег на спину и стал тереть себе грудь. От боли он громко стонал, но затем
успокоился и уснул. Вечером, за бостоном, его стали уговаривать ехать в
Петербург, к известному доктору Роману Ивановичу Симпсону. Но он наотрез
объявил, что ни в коем случае не поедет, а пошлет только пoдробное описание
болезни с запросом, как поступать и что делать.
Он,
однако ж, не написал и письма, потому что два дня чувствовал себя отменно,
гулял, работал в кабинете, слушал Парашино чтение, жаловался, что понапрасну
его морят голодом. 8 числа к ужину заказал он себе уху, ждал ее с нетерпением
и съел две тарелки. Немного спустя ему сделалось дурно. Побежали за Максимом Фомичем.
Державин прошел в кабинет, разделся и лег на диван. Призвав Аврамова, стал он
ему диктовать письмо в Петербург, к молодому Капнисту.
"Пожалуй,
уведомь, братец Семен Васильевич, Романа Ивановича, что сегодня, то есть в
субботу, часу поутру в седьмом, я принимал обыкновенное мое рвотное, которое
подействовало очень хорошо... я думал, что болезнь моя совсем прошла; но
после полудня часу в 6-м мне захотелось сильно есть. Я поел ухи... мне было
очень хорошо; но через четверть часа опять поднялись пары... Когда
поднимаются сии пары, то вступает жар в виски, сильно жилы бьются и я
некоторое время как опьяневаю; но спасибо, все это бывает весьма коротко: я
получаю прежнее положение,- кажется, здоров, но употреблять не могу пищу, и
довольно строгий содержу диэт.
Боюсь,
чтоб как не усилилась эта болезнь, хотя не очень большая, но меня, а особливо
домашних много беспокоющая. А теперь почувствовал лихорадку, то есть
маленький озноб, и сделались сини ногти. Расскажи ему все подробно и попроси
средства, чтобы избавиться. Впрочем, мы, слава Богу, находимся по-прежнему в
хорошем состоянии". Далее собственною рукою приписал он: "Кланяйся
всем. Покорнейший ваш Державин". И еще велел сделать постскриптум:
"Пожалуй доставь немедленно приложенную записочку Петру Ивановичу
Соколову".
После
диктовки начались у него сильные боли. Он стонал и по временам приговаривал:
- Ох,
тяжело! ох, тошно!.. Господи, помоги мне грешному... Не знал, что будет так
тяжело; так надо! Господи, помилуй меня, прости меня!.. Так надо, так надо!
Так он
долго стонал и жаловался, порой с укоризною прибавляя еще одно слово, которое
относилось, должно быть, к съеденной ухе:
- Не
послушался!
Однако
и эта боль миновалась, он перестал стонать, приободрился.
- Вы
отужинали? - спросил он,- больно мне, что всех вас так взбудоражил; без меня
давно бы спали.
Тут
опять поднялся разговор о поездке в Петербург. Державин противился, но потом
уступил и часов в одиннадцать приказал Аврамову сделать второй постскриптум:
"После
сего часу в десятом вечера я почувствовал настоящую лихорадку, а в постелю
ложившись напьюсь бузины; завтра же тетенька думает, коль скоро лучше того не
будет, то ехать в Петербург".
В самом
деле, напился он бузины и перешел из кабинета в спальню. Там вскоре страдания
возобновились, и через несколько времени Аврамов уже продолжал письмо от
своего имени: "В постели после бузины сделался жар и бред. Наконец,
Дарья Алексеевна приказала вам написать, что они решились завтрашний день
ехать в Петербург; если же Бог даст дяденьке облегчение и они во вторник в
Петербург не будут, то тетенька вас просит прислать нарочного сюда на Званку
с подробным наставлением Романа Ивановича Симпсона. Ваш покорнейший слуга Евстафий
Аврамов".
Но
странному письму и на этом не суждено было кончиться. Державин лежал без
памяти, Дарья Алексеевна велела сделать еще приписку:
"Р.
S. Тетенька еще приказала вам написать, что дяденьке нет лучше, и просит вас,
чтобы вы или кто-нибудь из братцев ваших, по получении сего письма, поспешили
приехать на Званку, как можно скорее".
В
исходе второго часа, когда Дарья Алексеевна удалилась на время и в спальне
остались только Параша с доктором (который совсем растерялся и не знал, что
делать), Державин вдруг захрипел, перестал стонать, и все смолкло. Параша
долго прислушивалась, не издаст ли он еще вздоха. Действительно, вскоре он
приподнялся и глубоко протяжно вздохнул. Опять наступила тишина, и Параша
спросила:
- Дышит
ли он еще?
-
Посмотрите сами,- ответил Максим Фомич и протянул ей руку Державина. Пульса
не было.
Параша
приблизила губы к губам его и уже не почувствовала дыхания".
|
