|
«Энциклопедия Смерти. Хроники
Харона»
Часть 2: Словарь избранных
Смертей
Умение хорошо жить и хорошо
умереть — это одна и та же наука.
Эпикур
БУЛГАКОВ Михаил Афанасьевич
(1891 - 1940) русский писатель
Его
болезнь открылась осенью 1939 года во время поездки в Ленинград. Диагноз был
таков: остроразвивающаяся высокая гипертония, склероз почек. Вернувшись в
Москву, Булгаков слег уже до конца своих дней.
"Я
пришел к нему в первый же день после их приезда,- вспоминает близкий друг
писателя, драматург Сергей Ермолинский. - Он был неожиданно спокоен.
Последовательно рассказал мне все, что с ним будет происходить в течение
полугода - как будет развиваться болезнь. Он называл недели, месяцы и даже
числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по
расписанию, им самим начертанному... Когда он меня звал, я заходил к нему.
Однажды, подняв на меня глаза, он заговорил, понизив голос и какими-то
несвойственными ему словами, словно стесняясь:
-
Чего-то я хотел тебе сказать... Понимаешь... Как всякому смертному, мне
кажется, что смерти нет. Ее просто невозможно вообразить. А она есть.
Он
задумался и потом сказал еще, что духовное общение с близким человеком после его
смерти отнюдь не проходит, напротив, оно может обостриться, и это очень
важно, чтобы так случилось... Жизнь обтекает его волнами, но уже не касается
его. Одна и та же мысль, днем и ночью, сна нет. Слова встают зримо, можно,
вскочив, записать их, но встать нельзя, и все, расплываясь, забывается,
исчезает. Так пролетают над яром прекрасные сатанинские ведьмы, как долетают
они в его романе. И реальная жизнь превращается в видение, оторвавшись от
повседневности, опровергая ее вымыслом, чтобы сокрушить пошлую суету и зло.
Почти
до самого последнего дня он беспокоился о своем романе, требовал, чтобы ему
прочли то ту, то другую страницу... Это были дни молчаливого и ничем не
снимаемого страдания. Слова медленно умирали в нем... Обычные дозы
снотворного перестали действовать...
Весь
организм его был отравлен, каждый мускул при малейшем движении болел
нестерпимо. Он кричал, не в силах сдержать крик. Этот крик до сих пор у меня
в ушах. Мы осторожно переворачивали его. Как ни было ему больно от наших
прикосновений, он крепился и, даже тихонько застонав, говорил мне едва
слышно, одними губами:
- Ты
хорошо это делаешь... Хорошо...
Он
ослеп.
Он
лежал голый, лишь с набедренной повязкой. Тело его было сухо. Он очень
похудел... С утра приходил Женя, старший сын Лены (сын Елены Сергеевны
Булгаковой от первого брака). Булгаков трогал его лицо и улыбался. Он делал
это не только потому, что любил этого темноволосого, очень красивого юношу,
по-взрослому холодновато-сдержанного,- он делал это не только для него, но и
для Лены. Быть может, это было последним проявлением его любви к ней - и
благодарности.
10
марта в 4 часа дня он умер. Мне почему-то всегда кажется, что это было на
рассвете. На следующее утро,- а может быть, в тот же день, время сместилось в
моей памяти, но, кажется, на следующее утро - зазвонил телефон. Подошел я.
Говорили из Секретариата Сталина. Голос спросил:
-
Правда ли, что умер товарищ Булгаков?
- Да,
он умер.
Тот,
кто говорил со мной, положил трубку".
К
воспоминаниям Ермолинского следует добавить несколько записей из дневника
жены Булгакова Елены Сергеевны. Она свидетельствует, что в последний месяц
жизни он был углублен в свои мысли, смотрел на окружающих отчужденными
глазами. И все же, несмотря не физические страдания и болезненное душевное
состояние, он находил в себе мужество, чтобы, умирая, шутить "с той же
силой юмора, остроумия". Продолжал он и работу над романом "Мастер
и Маргарита".
Вот
последние записи из дневника Е. С. Булгаковой:
25
января 1940 г.
...Продиктовал
страничку (о Степе - Ялта).
28
января.
Работа
над романом.
1
февраля.
Ужасно
тяжелый день. "Ты можешь достать у Евгения револьвер?"
8
февраля.
Сказал:
"Всю жизнь презирал, то есть не презирал, а не понимал... Филемон и Бавкида...
и вот теперь понимаю, это только и ценно в жизни".
5
февраля.
Мне:
"Будь мужественной".
6
февраля.
Утром,
в 11 часов. "В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив...
Лежу... покой, ты со мной... Вот это счастье... Сергей в соседней
комнате".
12.40:
"Счастье
- это лежать долго... в квартире... любимого человека... слышать его голос...
вот и все... остальное не нужно..."
7
февраля.
В 8
часов (Сергею) "Будь бесстрашным, это главное".
29
февраля.
Утром:
"Ты для меня все, ты заменила весь земной шар. Видел во сне, что мы с
тобой были на земном шаре". Все время весь день необычайно ласков,
нежен, все время любовные слова - любовь моя... люблю тебя - ты никогда не
поймешь это.
1
марта.
Утром -
встреча, обнял крепко, говорил так нежно, счастливо, как прежде до болезни,
когда расставались хоть ненадолго. Потом (после припадка): умереть,
умереть... (пауза)... но смерть все-таки страшна... впрочем, я надеюсь, что
(пауза)... сегодня последний, нет предпоследний день...
Без
даты.
Сильно,
протяжно, приподнято: "Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!" -
Как заклинание. Буду любить тебя всю мою жизнь...- Моя!
8
марта.
"О,
мое золото!" (В минуту страшных болей - с силой). Потом раздельно и с
трудом разжимая рот: го-луб-ка... ми-ла-я. Записала, когда заснул, что
запомнила. "Пойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай...
Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной... Когда я
слышал стук твоих каблучков... Ты была самой лучшей женщиной в мире. Божество
мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя! И если мне суждено будет еще
жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда
моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их
для тебя... Я люблю тебя, я обожаю тебя! Любовь моя, моя жена, жизнь
моя!" До этого: "Любила ли ты меня? И потом, скажи мне, моя
подруга, моя верная подруга..."
10
марта.
16.39. Миша
умер".
И еще
один штрих. Валентин Катаев, которого Булгаков недолюбливал и даже однажды
публично назвал "жопой", рассказывает, как навестил Булгакова
незадолго до смерти. "Он (Булгаков) сказал по своему обыкновению:
- Я
стар и тяжело болен. На этот раз он не шутил. Он был действительно смертельно
болен и как врач хорошо это знал. У него было измученное землистое лицо. У
меня сжалось сердце.
- К
сожалению, я ничего не могу вам предложить, кроме этого,- сказал он и достал
из-за окна бутылку холодной воды. Мы чокнулись и отпили по глотку. Он с
достоинством нес свою бедность.
- Я
скоро умру,- сказал он бесстрастно. Я стал говорить то, что всегда говорят в
таких случаях,- убеждать, что он мнителен, что он ошибается.
- Я
даже могу вам сказать, как это будет,- прервал он меня, не дослушав.- Я буду
лежать в гробу, и, когда меня начнут выносить, произойдет вот что: так как
лестница узкая, то мой гроб начнут поворачивать и правым углом он ударится в
дверь Ромашова, который живет этажом ниже.
Все
произошло именно так, как он предсказал. Угол его гроба ударился в дверь
драматурга Бориса Ромашова..."
|
