|
«Энциклопедия Смерти. Хроники
Харона»
Часть 2: Словарь избранных
Смертей
Умение хорошо жить и хорошо
умереть — это одна и та же наука.
Эпикур
ТОЛСТОЙ Лев Николаевич
(1828-1909) – русский писатель
В
книгах Толстого мы встречаем огромное количество детальных описаний смертей:
князь Андрей, Анна Каренина, мужик, барыня и дерево, и так далее. Герой его
рассказа "Записки сумасшедшего" размышляет с поразительной тоскою:
"Ничего нет в жизни, есть только смерть, а ее не должно быть".
Конечно,
не должно, и все-таки она (смерть) наступила и для Толстого. Иван Бунин
посвятил этой смерти целую книгу "Освобождение Толстого".
Разумеется, речь в книге идет не только (и не столько) о самой физической
кончине Толстого; гораздо больше - о философии великого писателя, о его
отношении к смерти, о его поисках смысла бытия. Ну а физическое освобождение
Толстого от пут земного, плотского существования началось так: 28 октября
1909 года, устав от внутрисемейных раздоров, он тайком от большинства родных
(прежде всего от жены Софьи Андреевны) бежал из своего имения в Ясной Поляне.
С ним была дочь Александра Львовна.
1
ноября она телеграфировала секретарю Толстого Черткову: "Вчера слезли в Астапово,
сильный жар, забытье, утром температура нормальная, теперь снова озноб. Ехать
немыслимо".
Этим
утром, лежа в постели в доме начальника станции, Толстой продиктовал дочери в
записную книжку следующее: "Бог есть неограниченное Все, человек есть
только ограниченное проявление Бога" и спустя некоторое время велел
добавить: "Или еще лучше так: Бог есть то неограниченное Все, чего
человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог.
Человек есть проявление его в веществе, времени и пространстве. Чем больше
проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других
существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями
других существ совершается любовью..."
"Через
некоторое время,- описывает дальнейшее Бунин,- он снова позвал ее (дочь): -
Теперь я хочу написать Тане и Сереже. Несколько раз он должен был прекращать
диктовать из-за подступивших к горлу слез, и минутами она едва могла
расслышать его тихий, тихий голос: "Милые мои дети, Таня и Сережа!
Надеюсь, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас
одних без мамы было бы великим огорчением для нее, а также и для других
братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в
исключительном положении по отношению ко мне. Он посвятил свою жизнь на
служение тому делу, которому я служил последние сорок лет моей жизни. Дело
это не столько мне дорого, сколько я признаю - ошибаюсь или нет - его
важность для всех людей и для вас в том числе...
Еще
хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей жизни, о
том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен проживать ее
всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды дарвинизма, эволюции и
борьбы за существование не объяснят тебе смысл твоей жизни и не дадут
руководства в поступках; а жизнь без объяснения ее значения и смысла и без
вытекающего из нее неизменного руководства есть жалкое существование. Подумай
об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю об этом. Прощайте,
старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство
сострадания и любви. Любящий вас отец Лев Толстой".
- Ты им
передай это после моей смерти,- сказал он Александре Львовне и опять
заплакал. Утром 2 ноября приехал Чертков, и, взволнованный этим, он опять
плакал. Положение же его становилось все серьезнее. Несколько раз он
отхаркивал кровяную мокроту, жар у него все повышался, сердце работало слабо,
с перебоями, и ему давали шампанское. Днем он сам несколько раз ставил себе
градусник и смотрел температуру. К вечеру состояние его еще ухудшилось. Он
громко стонал, дыханье было частое и тяжелое... Он снова попросил градусник
и, когда вынул его и увидал 39,2, громко сказал: - Ну, мать, не обижайтесь! В
восемь вечера приехал Сергей Львович.
Он
опять очень взволновался, увидав его, когда же Сергей Львович вышел от него,
позвал Александру Львовну: - Сережа-то каков! - А что, папаша? - Как он меня
нашел! Я очень рад, он мне приятен... Он мне руку поцеловал,- сквозь рыдания
с трудом проговорил он.
3
ноября Чертков читал ему газеты и прочел четыре полученных на его имя письма.
Он их внимательно выслушал и, как всегда это делал дома, просил пометить на
конвертах, что с ними делать. Ночь с 3-го на 4-е была одна из самых тяжелых.
Вечером, когда оправляли его постель, он сказал: - А мужики-то, мужики как
умирают! - и опять заплакал.
Часов с
одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но говорил
отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать записанное, терялись
и не знали, что читать. А он все просил: - Да прочтите же, прочтите! Утро 4
ноября было тоже очень тревожно. Появился еще новый зловещий признак: он, не
переставая, перебирал пальцами, брал руками один край одеяла и перебирал его
пальцами до другого края, потом обратно, и так до конца. Иногда он старался
что-то доказать, выразить какую-то свою неотвязную мысль.
- Ты не
думай,- сказала ему Александра Львовна.
- Ах,
как не думать, надо, надо думать! Так весь день он старался сказать что-то,
метался и страдал. К вечеру снова начался бред, и он умолял понять его мысль,
помочь ему.
- Саша,
пойди, посмотри, чем это кончится,- говорил он. Она старалась отвлечь его: -
Может быть, ты хочешь пить? - Ах, нет, нет... Как не понять... Это так
просто! И снова бредил:
-
Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне помочь, я всех прошу... -
Искать, все время искать...
В
комнату вошла Варвара Михайловна. Он привстал на кровати, протянул руки и
громким, радостным голосом, глядя на нее в упор, крикнул (приняв ее за
умершую дочь): - Маша! Маша! Всю ночь Александра Львовна не отходила от него.
Он все время метался, охал. Снова просил записывать. Записывать было нечего,
а он все просил:
-
Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?
Все
время старались дежурить возле него по двое, но тут случилось, что Александра
Львовна осталась одна. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным движением он
стал спускать ноги с постели. Она быстро подошла. - Что тебе, папаша? -
Пусти, пусти меня! И из всех сил рвался вперед: - Пусти, пусти, ты не смеешь
держать, пусти!
В 10
часов утра 6 ноября приехали московские врачи. Увидав их, он сказал: - Я их
помню... В этот день он точно прощался со всеми. Ласково посмотрел на Душана
Петровича (домашнего врача) и с глубокой нежностью сказал:
- Милый
Душан, милый Душан! Меняли простыни, я поддерживала ему спину,- говорит
Александра Львовна.- И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я
подумала, что он хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один
раз, потом другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать
рыдания. В этот день отец сказал нам слова, которые заставили нас вспомнить,
что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо от каких-либо
обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил своих стараясь
служить Пославшему нас и людям. Кровать стояла среди комнаты. Мы сидели
около. Вдруг отец сильным движением привстал а почти сел. Я подошла: -
Поправить подушки? - Нет,- сказал ой, твердо и ясно проговаривая каждое
слово,- нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей,
кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва.
Деятельность
сердца у него очень ослабела, пульс едва прощупывался, губы, нос и руки посинели
и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье было едва слышно...
Вечером,
когда все разошлись спать, я тоже заснула. Меня разбудили в десять часов.
Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на подушки, и он,
поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги о кровати.
-
Тяжело дышать,- хрипло, с трудом проговорил он.
Всех
разбудила. Доктора давали ему дышать кислородом... После впрыскивания камфары
ему как будто стало лучше. Он позвал брата Сережу: - Сережа!
И когда
Сережа подошел, сказал: - Истина... Я люблю много... как они... Это были его
последние слова". (Когда-то в своем дневнике он записал: "Слова
умирающего особенно значительны").
Утром 7
ноября в 6 часов 5 минут Толстой тихо скончался.
|
