I. Первый крестовый поход.
Клермонский призыв (из хроники Роберта Реймсского «Иерусалимская история»)
Кн. 1, гл. 1. В год воплощения Господня тысяча девяносто
пятый, в земле Галльской, а именно в Овер-ни, торжественно происходил собор в
городе, который называется Клермон; участвовал в соборе папа Урбан II с
римскими епископами и кардиналами. И собор этот был чрезвычайно славен тем,
что съехалось множество галлов и германцев, как епископов,
так и князей.
Разрешив на нем дела церковные, господин папа вышел на
обширную размерами площадь, ибо никакое помещение не могло вместить всех
(присутствовавших). И вот папа обратился ко всем с убедительной речью,
(проникнутой) риторической сладостью; он сказал (так):
«Народ франков, народ загорный, (народ), по положению
земель своих и по вере католической,(а также) по почитанию святой церкви
выделяющийся среди всех народов; к вам обращается речь моя и к вам
устремляется наше увещевание. Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная
причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных
(католиков). От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к
нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что
народ персидского царства, иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и
мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгся в земли
этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем, самих же погубил
постыдным умерщвлением, а церкви Божьи либо срыл до основания, либо
приспособил для своих обрядов...
...Греческое царство уже до того урезано ими и изничтожено,
что (утраченное) не обойти и за два месяца. Кому выпадает труд отмстить за
все это, вырвать (у них), кому, как не вам, которых Бог превознес перед всеми
силою оружия и величьем духа, ловкостью и доблестью сокрушать головы врагов
своих, которые вам противодействуют?
Да подвигнут вас и побудят души ваши к мужеству деяния
ваших предков, доблесть и слава короля Карла Великого и сына его Людовика
(Благочестивого) и других государей ваших, которые разрушили царства
язычников и раздвинули там пределы святой церкви. Особенно же пусть побуждает
вас святой Гроб Господень, Спасителя нашего, Гроб, которым ныне владеют
нечестивые, и святые места, которые ими подло оскверняются и постыдно
нечестием их мараются.
О могущественнейшие воины и отпрыски непобедимых предков!
Не вздумайте отрекаться от их славных доблестей, — напротив, припомните
отвагу своих праотцев. И если вас удерживает нежная привязанность к детям, и
родителям, и женам, поразмыслите снова над тем, что говорит Господь в
Евангелии: «Кто оставит домы, или братьев, или отца, или мать, или жену, или
детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь
вечную».
Да не привлекает вас к себе какое-нибудь достояние и да не
беспокоят какие-нибудь семейные дела, ибо земля эта, которую вы населяете,
сдавлена отовсюду морем и горными хребтами, она стеснена вашей
многочисленностью, обилием же богатств не преизбыточествует и едва
прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда проистекает то, что вы друг
друга кусаете и пожираете, ведете войны и наносите друг другу множество
смертельных ран. Пусть же прекратится меж вами ненависть, пусть смолкнет
вражда, утихнут войны и уснут всяческие распри и раздоры. Становитесь на
стезю Святого Гроба, исторгните землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе;
земля же та, как гласит Писание, течет млеком и медом.
Гл. 2. Иерусалим — это пуп земли, край, плодоноснейший по
сравнению с другими, земля эта словно второй рай. Ее прославил Искупитель
рода человеческого своим приходом, украсил ее (своими) деяниями, искупил
смертью, увековечил погребением.
И этот-то царственный град, расположенный посредине земли,
ныне находится в полоне у своих врагов и уничтожается народами, не ведающими
Господа. Он стремится (к освобождению) и жаждет освобождения, (он) не
прекращает молить о том, чтобы вы пришли ему на выручку. Подмогу эту он
требует в особенности от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими
народами вы удостоены Богом замечательной силой
оружия.
Вступайте же на эту стезю во искупление своих грехов,
будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе царствия небесного».
Когда папа в своей искусной речи сказал это и многое в
этом роде, всех, кто там был, соединило общее чувство, так что возопили: «Так
хочет Бог! Так хочет Бог!» Услышав это, достопочтенный владыка римский,
возведши очи к небесам, возблагодарил Бога и, мановением руки потребовав
тишины, возговорил (снова):
«Дражайшие братья... если бы не Господь Бог, который
присутствовал в ваших помыслах, не раздался бы (столь) единодушный глас ваш;
и хотя он исходил из множества (уст), но источник его был единым. Вот почему
говорю вам, что это Бог исторг из ваших глоток такой глас, который (он же)
вложил в вашу грудь. Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо
слово это произнесено Богом. И когда произойдет у вас боевая схватка с
неприятелем, пусть все в один голос вскричат Божье слово: Так хочет Господь!
Так хочет Господь!
Мы не повелеваем и не увещеваем, чтобы отправлялись в этот
поход старцы или слабые люди, не владеющие оружием, и пусть никоим образом
женщины не пускаются в путь без своих мужей, либо братьев, либо законных
свидетелей. Они ведь являются больше помехой, чем подкреплением, и
представляют скорее бремя, нежели приносят пользу.
Пусть богатые помогут беднякам и на свои средства поведут
с собою пригодных к войне. Священникам и клирикам любого ранга не следует
идти без дозволения своих епископов, ибо если отправятся без такого
разрешения, поход будет для них бесполезен. Да и мирянам не гоже пускаться в
паломничество иначе, как с благословения священника. И тот, кто возымеет в
душе намерение двинуться в это святое паломничество, и даст о том обет Богу,
и принесет Ему себя в живую, святую и весьма угодную жертву, пусть носит
изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, дав
обет, вернуться (снять обет), пусть поместит это изображение на спине промеж
лопаток...».
Письмо предводителей Первого
похода папе Урбану II от 11 сентября 1098 года
Достопочтенному господину папе Урбану — Боэмунд и Раймунд,
граф Сен-Жилля, Готфрид, герцог Лотарингии, и Роберт, граф Нормандский,
Роберт Фландрский, граф, и граф Евстафий Бульонский (посылают) привет и
(обещают) верную службу и, как сыновья своему духовному отцу, (изъявляют)
истинное во Христе повиновение. Все мы хотим и желаем поведать вам, сколь
великой милостью Господней и явственной Его поддержкой нами (была) взята Антиохия,
а турки, которые нанесли много поношений Господу нашему Иисусу Христу, были
захвачены и убиты, (так что) мы, иерусалимцы Иисуса Христа, отомстили за
несправедливость, причиненную Богу; (как) мы, которые прежде осаждали турок,
были затем (сами) осаждены турками, явившимися из Хорасана, Иерусалима,
Дамаска и многих земель, и каким образом милостью Иисуса Христа были
освобождены.
После того как взята была Никея и мы разбили огромную
массу турок, которых повстречали, как ты (уже) слышал, в июльские календы (1
июля 1097 г.) в Дорилейской долине, (и после того как) преследовали великого Солимана
(Сулеймана II) и всех его (людей), и опустошили (его) земли и награбили
богатства, приобретя и замирив всю Романию, мы приступили к осаде Антиохии. В
то время пока она осаждалась нами, мы претерпели много бедствий от схваток,
(происходивших) близ города с турками и язычниками, которые нередко и в
большом числе нападали на нас, так что едва ли не можем сказать, что скорее
сами были осаждены теми, которых держали запертыми в Антиохии. В конце
концов, одолев их во всех этих сражениях и таким образом обеспечив торжество
вере христианской, я, Боэмунд, сговорился с одним турком, который предал мне
этот город; за день до того я вместе со многими воинами Христовыми приставил
несколько лестниц к стене и так-то 3 июня мы взяли город, сопротивлявшийся
Христу. Самого Кассиана, правителя этого города, мы умертвили со многими его
воинами, а жен, сыновей, домочадцев вместе с золотом, серебром и всем их
добром оставили у себя. Мы не сумели взять, однако, антиохийскую цитадель,
хорошо укрепленную турками; когда же хотели на следующий день овладеть ею, то
узрели за стенами города бесконечное множество турок, рассеявшееся по полям.
Как мы и ожидали уже в течение многих дней, они пришли сражаться с нами... И
вот, когда они увидели, что ничем не могут повредить нам с этой стороны, то
окружили нас отовсюду так (плотно), что и никто из нас не мог выйти и к нам
не мог проникнуть. По этой причине все мы были настолько удручены и пали
духом, что многие, умирая от голода и погибая от всяких иных напастей, убивали
своих отощавших коней и ослов и поедали (их мясо).
Тем временем на подмогу нам явилась высочайшая милость
всемогущего Бога, пекущегося о нас; в храме блаженного Петра, князя
апостолов, мы нашли копье Господне, которое... пронзило бок нашего
Спасителя... И мы были так ободрены и укрепились благодаря находке святого
копья и многими другими божественными откровениями, что те, кто до того
охвачены были страхом и поникли было (духом), теперь, охваченные готовностью
отважно биться, один побуждал другого.
Так-то мы находились в осаде три недели и четыре дня (с 4
по 28 июня 1098 г.), а накануне дня Петра и Павла (28 июня), вверившись Богу
и исповедавшись во всех наших тревогах, молясь, вышли мы из ворот города со
всем нашим воинским снаряжением; нас было настолько мало, что мы полагали
сами, что нам придется не сражаться против них, а бежать от них. Тогда мы
приготовились к бою и расположили отряды как пеших, так и конных с тем, чтобы
главные силы пребывали с копьем Господним; в первом же столкновении (мы)
принудили неприятеля к бегству... Одержав победу, мы целый день преследовали
неприятелей, многих вражеских воинов поубивали, (а затем) радостные и
торжествующие двинулись к городу. Крепость, о которой было упомянуто, эмир,
сидевший в ней с тысячью воинов, сдал Боэмунду, сдавшись и сам; при содействии
Боэмунда он обратился в христианскую веру, и таким-то образом Господь наш
Иисус Христос подчинил римской религии и вере весь город Антиохию. Но, как
это обычно случается, всегда в радостные события вторгается что-то печальное:
1 августа, когда военные действия прекратились, умер епископ Пюиский,
которого ты направил к нам своим викарием и который в ходе всей войны
пользовался великим почетом.
Ныне мы, сыновья твои, лишенные посланного нам родителя,
обращаемся к тебе, духовному отцу нашему. Ты, который возгласил этот поход и
словом своим побудил всех нас покинуть наши земли и оставить то, что в них
было, ты, кто предписал нам преследовать Христу, неся его крест, и внушил нам
(мысль) возвеличить христианское имя! Заверши то, к чему (сам) призвал нас,
прибудь к нам и уговори всех, кого можешь, прийти с тобою... Не кажется ли,
что нет ничего справедливее на земле, чтобы ты, являющийся отцом и главой
христианской религии, пришел в главный город и столицу христианского имени и
завершил бы войну, которая есть твоя собственная (война), от своего имени? Мы
одолели турок и язычников, но не можем справиться с еретиками, с греками и
армянами, сирийцами и яковитами. Итак, снова и снова взываем к тебе,
дражайшему отцу нашему: приди как отец и глава в свое отечество, воссядь на
кафедре блаженного Петра, чьим викарием ты состоишь; и да будешь иметь нас,
сыновей своих, в полном повиновении... Искореняй же своей властью и нашей
силой уничтожай всяческие ереси, каковы бы они ни были.
И так, вместе с нами завершишь ты поход по стезе Иисуса
Христа, начатый нами и тобою предуказанный, и отворишь нам врата обоих Иерусалимов
(земного и небесного) и сделаешь Гроб Господень свободным, а имя христианское
поставишь превыше всякого
другого.
Если ты прибудешь к нам и завершишь вкупе с нами поход,
начатый твоим предначертанием, весь мир станет повиноваться тебе. Да внушит
же тебе свершать это сам Бог, который живет и царствует во веки веков. Аминь!
Взятие Иерусалима (из
анонимной итало-норманской хроники «Деяния франков и прочих иерусалимцев»)
Кн. X. Гл. 33. В ноябре месяце (1098 г.) Раймунд, граф Сен-Жилль,
оставил со своей ратью Антиохию... В четвертый день от окончания ноября он
достиг города Маарны, где скопилось великое множество сарацин, турок, арабов
и прочих язычников, и на следующий же день вступил в битву с ними. Спустя
немного времени за графом пустился Боэмунд со своей ратью и в воскресенье
соединился с ними (провансальцами). За два дня до начала декабря они со всей
мощью отовсюду обрушились на город и притом с таким жаром и стремительностью,
что лестницы были подняты прямо у стен; но сила язычников была столь велика,
что в тот день (наши) не смогли ничем им навредить. Увидев, что они ничего не
могут поделать и только понапрасну тратят силы, наши сеньоры, (именно) Раймунд,
граф Сен-Жилль, повелел соорудить могучую и высокую деревянную крепость;
крепость эта была придумана и построена в четыре яруса: на верхнем ее ярусе
стояло много рыцарей, и Эврар Охотник громко трубил в трубу; внизу,
облаченные в свои доспехи, рыцари пододвинули крепость вплотную к стене,
прямо против некоей башни. Узрев это (сооружение), язычники тотчас изготовили
(метательное) орудие, с помощью которого стали бросать большие камни на
(нашу) крепость, так что едва не перебили насмерть (всех) наших рыцарей. На
крепость метали также греческий огонь, надеясь поджечь ее и уничтожить; но
всемогущий Бог не хотел, чтобы крепость в этот раз сгорела, — она ведь была
выше всех городских стен.
Наши рыцари, находившиеся на верхнем ярусе, — Гилельм из Монпелье
и многие другие метали громадные камни в тех, кто оборонял городские стены, и
с такой силой поражали их в щиты, что и щит, и сам неприятельский воин,
убитый наповал, сваливались вниз в город. Таким образом сражались одни, а
другие, держа в руках копья, украшенные геральдическими лентами и перьями,
старались копьями и крючьями ухватить и притянуть к себе неприятелей. Вот так
и бились до самого вечера.
А за крепостью стояли священнослужители и клирики,
облаченные в церковные одеяния, моля и заклиная Бога, чтобы он защитил свой
народ, вознес христианство и унизил язычество. И у другой части (стен) рыцари
каждодневно бились (с неверными); они приставляли лестницы к стенам города,
но отпор язычников был таков, что никакого успеха наши не могли добиться.
Наконец, Гуфье де Латур первым кинулся по лестнице на стену; однако под
тяжестью множества других лестница тотчас сломалась; все же с несколькими
воинами он влез на гребень стены. Остальные разыскали еще одну лестницу, и
поднялись по ней многие рыцари и пехотинцы; они взобрались на стену. Тогда
сарацины ринулись на них и на (самой) стене, и (внизу) на земле с такой
яростью, пуская стрелы и пронзая их прямо своими копьями, что многие из
наших, охваченные страхом, попрыгали со стены.
В то время, пока эти отважнейшие мужи, остававшиеся на
гребне стены, принимали на себя их удары, другие, находившиеся внизу, под
укрытием крепости, вели подкоп стены. Сарацины, увидев, что наши ведут
подкоп, были объяты ужасом и принялись спасаться бегством в город. Все это
произошло в субботний день наступившего 11 декабря, в вечерний час, когда
солнце садилось.
Боэмунд распорядился через переводчиков передать
начальникам сарацин, чтобы они сами вместе со своими женами, детьми и прочим
достоянием собрались в одном дворце, что находится повыше ворот, самолично
пообещав спасти их от смертной участи.
Все наши вступили в город, и какое бы добро ни находили в
домах и погребах, каждый присваивал его в собственность. Когда наступил день,
где бы ни встречали кого-либо из них (сарацин), будь то мужчина или женщина,
— убивали. Не было ни одного закоулка в городе, где бы ни валялись трупы
сарацин, и никто не мог ходить по городским улицам иначе, как перешагивая
через их мертвые тела. Боэмунд схватил и тех, которым приказал войти во
дворец, и отобрал у них все, что имели, именно, золото, серебро и различные
драгоценности (которые были при них); одних он распорядился умертвить, других
же приказал увести для продажи в Антиохию...
Кн. X. Гл. 37. И вот, захлестнутые радостью, мы подошли к
Иерусалиму во вторник, за восемь дней до июньских ид, и чудесным образом
осадили (город). Роберт Нормандский осадил его с северной стороны, возле
церкви первомученика св. Стефана, где тот был побит камнями за Христа; к нему
(герцогу Нормандскому) примыкал граф Роберт Фландрский. С запада осаждали
(город) герцог Готфрид и Танкред. С юга, укрепившись на горе Сион, близ
церкви св. Марии, матери Божьей, где Господь был на тайной вечере со своими
учениками, вел осаду граф Сен-Жилль... В понедельник (13 июня) мы отважно
пошли на приступ; мы ринулись с таким порывом, что будь наготове лестницы,
город был бы в наших руках. Все же мы разрушили малую стену и подняли
лестницу на главную стену, по ней полезли наши рыцари, завязав рукопашную с
сарацинами и защитниками города, — они дрались (с ними) своими мечами и
копьями; многие из наших, а еще больше из неприятелей нашли (здесь свою)
смерть...
...Во время этой осады мы так мучились от жажды, что
сшивали шкуры быков и мулов и приносили в них воду за шесть миль; из таких-то
сосудов мы пили отвратительную воду, и точно так же, как от этой мерзкой
воды, каждодневно страдали мы от ржаного хлеба. Сарацины же, конечно, расставляли
нам тайные засады у окрестных источников и речушек; они везде убивали наших и
разрубали на части тех, кого встречали; а скотину уводили в свои пещеры...
Ночью и днем, в среду и четверг (13 и 14 июля), мы могучим
усилием двинулись со всех сторон на приступ города; но прежде чем вторгнуться
туда, епископы и священники, проповедуя и увещевая всех, повелели устроить
Бога ради крестное шествие вокруг укреплений Иерусалима, усердно молиться,
творить милостыню и соблюдать пост.
В пятницу (15 июля), когда наступил день, мы ринулись на
укрепления, но ничем не смогли повредить городу; и мы были все поражены
(этим) и охвачены великим страхом. Затем, с приближением часа, когда Господь
наш Иисус Христос удостоился претерпеть за нас крестную муку, наши рыцари,
стоявшие на подвижной башне, жарко схватились (с неприятелем); среди них
(были) герцог Готфрид (Бульонский) и граф Евстафий, брат его.
В это время один из наших рыцарей по имени Ле-тольд
взобрался по лестнице на стену города. Едва только он оказался наверху, как
все защитники города побежали прочь от стен, через город, а наши пустились
следом за ними, убивали и обезглавливали их, (преследуя) вплоть до храма
Соломонова, а уж здесь была такая бойня, что наши стояли по лодыжке в
крови... Наши похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько
хотели, а сколько хотели, оставляли в живых. Много язычников обоего пола
пытались укрыться на кровле храма Соломонова; Танкред и Гастон Беарнский
передали им свои знамена*. Крестоносцы рассеялись по всему городу, хватая
золото и серебро, коней и мулов, забирая (себе) дома, полные всякого
добра.
(Потом), радуясь и плача от безмерной радости, пришли наши
поклониться Гробу Спасителя Иисуса и вернуть ему свой долг (т. е. выполнить
обет). На следующее утро незаметно наши влезли на крышу храма, бросились на
сарацин и, обнажив мечи, стали обезглавливать мужчин и женщин; (иные из них)
сами кидались с кровли вниз. Видя это, Танкред впал в сильный гнев.
Гл. 39. После того наши (сеньоры) постановили в совете, что
каждый подаст милостыню и сотворит молитвы, дабы Бог избрал, кого пожелает,
чтобы он царствовал над другими и правил городом... на восьмой день после
того как город был взят (22 июля), (сеньоры) избрали князем города герцога
Готфрида, который одолел язычников и спас христиан. Точно так же в день св.
Петра в цепях (1 августа) избрали патриархом мудрейшего и достопочтеннейшего
мужа по имени Арнульф.
Третий крестовый поход
Ричард I Львиное Сердце
(Из «Хроники Амбру аза»)
...Французский король собрался в путь, и я могу сказать,
что при отъезде он получил больше проклятий, чем благословений... А Ричард,
который не забывал Бога, собрал войско... нагрузил метательные снаряды, готовясь
в поход. Лето кончалось. Он велел исправить стены Акры и сам следил за
работой. Он хотел вернуть Господне наследие и вернул бы, не будь козней его
завистников.
...Король был в Яффе, беспокойный и больной. Он все думал,
что ему следовало бы уйти из нее ввиду беззащитности города, который не мог
представить противодействия. Он позвал к себе графа Анри, сына своей сестры,
тамплиеров и госпитальеров, рассказал им о страданиях, которые испытывал в
сердце и в голове, и убеждал их, чтобы одни отправились охранять Аскалон,
другие остались стеречь Яффу и дали бы ему возможность уехать в Акру
полечиться. Он не мог, говорил он, действовать иначе. Но что мне сказать вам?
Все отказали ему и ответили кратко и ясно, что они ни в каком случае не
станут охранять крепостей без него. И затем ушли, не говоря ни слова... И вот
король в великом гневе. Когда он увидел, что весь свет, все люди, нечестные и
неверные, его покидают, он был смущен, сбит с толку и потерян. Сеньоры! Не
удивляйтесь же, что он сделал лучшее, что мог в ту минуту. Кто ищет чести и
избегает стыда, выбирает меньшее из зол. Он предпочел просить о перемирии,
нежели покинуть землю в великой опасности, ибо другие уже покидали ее и
открыто садились на корабли. И поручил он Сафадину, брату Саладинову, который
очень любил его за доблесть, устроить ему поскорее возможно лучшее
перемирие... И было написано перемирие и принесено королю, который был один,
без помощи в двух милях от врагов. Он принял его, ибо не мог поступить
иначе... А кто иначе расскажет историю, тот солжет...
Но король не мог смолчать о том, что было у него на
сердце. И велел он сказать Саладину (это слышали многие сарацины), что
перемирие заключается им на три года: один ему нужен, чтобы вернуться к себе,
другой — чтобы собрать людей, третий — чтобы вновь вернуться в Святую Землю и
завоевать ее.
...Король искренне думал сделать то, что он говорил:
вернуть Гроб Господень. Он не знал того, что нависло над ним...
Из письма Саладина багдадскому халифу
...Есть ли хоть один мусульманин, который следует призыву,
который приходит, когда его зовут? Между тем взгляни на христиан, какими
массами они стекаются, как они спешат наперерыв, как они поддерживают друг
друга, как они жертвуют своими богатствами, как дружно они держатся вместе,
как они переносят величайшие лишения. У них нет короля, государя, острова или
города, нет человека, как бы незначителен он ни был, который бы не послал на
эту войну своих крестьян, своих подданных, который бы не дал им явиться на
поприще храбрости; у них нет сильного человека, который бы не принял участия
в этом походе; все хотят быть полезными нечестивой цели своего рвения...
Напротив того, мусульмане вялы, лишены мужества, равнодушны, утомлены,
бесчувственны, не ревностны к вере... Ты, который происходишь от крови нашего
пророка Магомета, ты обязан поэтому стать на его место и сделать в это время
то, что сделал бы он сам, если бы был среди своего народа — сохранить в мире
воспоминание о нем и дать восторжествовать истине; потому что он поручил нас
и всех мусульман твоему покровительству
III. Государства
крестоносцев в Святой Земле. Привилегии венецианцев в Иерусалимском Королевстве
(из договора, заключенного между Венецией и Иерусалимским королевством в 1124
г.)
...Мы, Гормунд, милостью Божией патриарх святого города
Иерусалима, с подчиненными церкви нашей братьями, с господином Вильгельмом де-Бурис,
коннетаблем, и Паэном, канцлером, совместно со всеми собравшимися баронами
Иерусалимского королевства, собравшись в Акконе, в церкви Святого Креста...
подтвердили святому евангелисту Марку*, упомянутому дожу и его преемникам и
народу венецианскому... обещания короля Балдуина**. А именно: во всех
городах, подвластных упомянутому королю, его преемникам и всем его баронам,
венецианцы должны иметь церковь и целую улицу, одну площадь и баню, а также
пекарню; всем этим они должны владеть навсегда на наследственном праве,
свободно от всех поборов, наравне с королевской собственностью. Если бы
венецианцы захотели завести в своем квартале в Акконе пекарню, мельницу,
весы, меры для измерения вина, масла или меда, то пусть будет дозволено без
возражений всем тамошним жителям, кто только захочет, свободно печь, молоть,
купаться, как если бы это все было королевской собственностью. Но мерами
сыпучих и жидких тел надлежит пользоваться следующим образом. Именно, когда
венецианцы торгуют между собой, должно мерить собственными, то есть
венецианскими, мерами; а когда венецианцы продают свои товары иноплеменникам,
должно продавать по своим, то есть венецианским, собственным мерам. Когда же
венецианцы покупают что-либо у других народов, не венецианцев, то надлежит
принимать (товар) королевской мерой и по установленной цене.
При этом венецианцы не должны никоим образом платить
никакой пошлины, установленной по обычаю или на каком-либо другом основании,
ни при пребывании в одном месте, ни при продаже, покупке, или отъезде, кроме
того случая, когда они приезжают или уезжают, перевозя на своих судах
паломников; тогда они безусловно должны уплачивать, согласно королевскому
обычаю, третью часть самому королю...
Если возникнет спорное дело или спор между двумя
венецианцами, пусть оно разрешается в венецианском суде; и если кто-нибудь
имеет жалобу или претензию к венецианцу, пусть она решается в том же суде.
Если же венецианец предъявит иск к не венецианцу, то получит удовлетворение в
королевской курии.
Кроме того, если умрет венецианец, оставив завещание или
нет... его имущество передается венецианцам. Если венецианец потерпит
кораблекрушение, он не должен иметь ущерба в отношении своего имущества*.
Если он погибнет при кораблекрушении, его оставшиеся вещи будут переданы его
наследникам или другим венецианцам. Далее, венецианцам должна принадлежать та
же судебная власть... над горожанами любой национальности, живущими в
квартале и домах венецианцев, какую король имеет над своими подданными.
Наконец, венецианцам предоставляется в вечное,
наследственное и бесспорное владение третья часть городов Аскалона и Тира, с
принадлежащими к ней землями, которые находятся ныне во власти сарацин, а не
франков, и которые с Божьей помощью будут, начиная с Петрова дня, завоеваны
вместе с венецианцами... и ггой третьей частью они будут распоряжаться на тех
же правах, какими пользуется король в своих двух частях».
Общественная жизнь в
Палестине в начале XIII в. (из «Иерусалимской истории» Якова Витрийского»)
Начнем со святилища Господня*... Пастыри пасли самих себя,
собирая шерсть и молоко овец, но не заботясь о душах и даже подавая
прихожанам примеры предательства; тучные коровы на горе Самарии, стали они из
Христовых бедняков богачами. Они растолстели наследием распятого... хотя
Господь сказал Петру: «Паси своих овец», однако мы никогда не слышали, чтобы
он говорил: «Стриги овец своих»... Повсюду они заводили в церкви прилавки для
продавцов голубей и столы для менял, которых изгнал сам Господь**... Утопая в
обильной роскоши, ослабев от постыдной праздности, они не только крошками,
которые падали со стола Господня, но целыми хлебами и изысканными кушаниями
услаждали своих щенков...***
После того, как монахи, усилившись свыше меры благодаря
своим огромным владениям, отравились ядом богатства, они стали презирать свое
начальство, разрывая узы повиновения...**** Они не только стали несносны для
церкви, но и перешли, ненавидя и унижая друг друга, к открытым обидам вплоть
до насилий и драк... Многие из них, более благомыслящие, мужи праведные и
богобоязненные, соблюдали спасительное правило и святые установления ордена
и... «не ходили на совет нечестивых и не вступали на путь грешников...».
Однако брало верх нечестие злонамеренных и неблагомыслящих... И поэтому,
вследствие ослабления строгости церковной дисциплины, миряне и (разные)
зловредные люди пренебрегали наставлениями своих прелатов, мало уважая
суровое правосудие духовного меча.
Миряне, чем знатнее и могущественнее они были, тем
пагубнее совращались с пути. Поколение испорченное и извращенное...
происходившее от упомянутых паломников*, они унаследовали имущество, а не
добрые нравы своих отцов, и злоупотребляли земными благами, которые их отцы
добыли собственной кровью, деятельно сражаясь во славу Божию. А их сыновья,
называемые пулланами, вскормленные в наслаждениях, слабые и женоподобные,
более привыкшие к баням, чем к битвам, преданные скверне и роскоши, носили,
подобно женщинам, складчатые одежды... Всякий, кто достаточно знает, как их
презирают сарацины, не сомневается, насколько они бездейственны и вялы, малодушны
и трусливы... Заключая союзы с сарацинами, они радуются миру с врагами
Христа. Враждуя между собою по самой пустой причине, возбуждая между собой
раздор, распри и войны, они часто просят помощи против христиан у врагов
нашей веры и не стыдятся растрачивать... во вред христианству силы и
средства, которые следовало бы обратить во славу Божию против язычников... Пулланы
не только не оказывают благодарности, но даже во многих местах утесняют
паломников, которые с величайшим трудом и непосильными расходами,
предоставляя Господу себя и свое имущество, издалека, из самых отдаленных
стран приходят как по благочестию, так и из желания оказать им помощь**. ...А
потом пулланы безмерно обогащаются, притесняя и разоряя паломников при
продаже и обмене вещей и разных сделках и взимая с них непомерно высокую
плату за постой...
Есть (там) и другие люди, которые, издревле живя в этой
стране под властью различных господ- греков римлян, латинов* и варваров,
сарацин, христиан, долгое время несут в разных формах иго рабства- будучи
повсюду рабами, всегда платя подати, они предназначаются своими господами для
занятия сельским хозяйством и для других низших нужд; они совершенно
неспособны к военному делу и бесполезны в сражении подобно женщинам, исключая
немногих, которые но-СЯТ только луки и стрелы. Их называют сурианами (/гановясь
за небольшую плату шпионами, они выдают тайны христиан сарацинам, среди
которых они выросли, их языком они пользуются охотнее, чем каким-ни-Оудь
другим, и в значительной степени подражают их приращенным нравам... По
сарацинскому обычаю они содержат жен взаперти и закутывают их и своих дочерей
в чадры... бороды же, подобно сарацинам, грекам И почти всем восточным
народам, они не бреют но "Ч'ащивая их с большой заботой, сильно ими
похваляются, считая бороду знаком мужественности, украшением лица, честью и
славой человека...
Быт европейских феодалов
в Палестине в изображении арабского писателя (из «Книги назидания» Усамы ибн Мункыза**)
Слава Творцу и Создателю. Всякий, кто хорошо понимает дело
франков, будет возвеличивать Аллаха и прославлять его. Он увидит во франках
только животных, обладающих достоинством доблести в сражениях и ничем больше,
так же как и животные обладают доблестью и храбростью при нападениях.
Я расскажу кое-что о делах франков и об их странном уме. В
войсках короля Фулько, сына Фулько*, был всадник, пользовавшийся большим
почетом, который прибыл из их страны, совершая паломничество, и возвращался
туда. Он подружился со мной, привязался ко мне и называл меня «брат мой»,
между нами была большая дружба, и мы часто посещали друг друга. Когда он
собрался возвращаться по морю в свою страну, он сказал мне: «О брат мой, я
отправляюсь в свою страну и хотел бы, чтобы ты послал со мной своего сына». А
мой сын был в это время при мне, и было ему от роду четырнадцать лет.
«Пусть он посмотрит на наших рыцарей, научится разуму и
рыцарским обычаям. Когда он вернется, он станет настоящим умным человеком».
Мой слух поразили эти слова, которые не мог бы произнести разумный; ведь даже
если бы мой сын попал в плен, плен не был бы для него тяжелее, чем поездка в
страну франков. Я ответил моему другу: «Клянусь твоей жизнью, то же было и у
меня в душе, но меня удерживает от этого лишь то, что его бабушка — моя мать
— очень его любит и не позволила ему выехать со мной, пока не заставила
поклясться привезти его к ней обратно». — «Значит, твоя мать еще жива?» —
спросил франк. — «Да», — сказал я. — Тогда не поступай против ее желания», —
сказал он.
Вот один из удивительных примеров врачевания у франков:
властитель аль-Мунайтыры** написал письмо моему дяде, прося прислать врача,
чтобы вылечить несколько больных его товарищей. Дядя прислал к нему
врача-христианина, которого звали Сабит. Не прошло и двенадцати дней, как он
вернулся обратно. «Как ты скоро вылечил больных», — сказали мы ему. «Они
привели ко мне рыцаря, — рассказал нам врач, — на ноге у которого образовался
нарыв, и женщину, больную сухоткой: Я положил рыцарю маленький компресс, и
его нарыв вскрылся и стал заживать. Женщину я велел разогреть и увлажнить
диетой ее состав*. К этим больным пришел франкский врач и сказал: «Этот
ничего не понимает в лечении. Как ты предпочитаешь, — спросил он рыцаря, —
жить с одной ногой или умереть с обеими?» — «Я хочу жить с одной ногой», —
отвечал рыцарь, «Приведите мне сильного рыцаря, •— сказал врач, — и принесите
острый топор». Рыцарь явился с топором, и я присутствовал при этом. Врач
положил ногу больного на бревно и сказал рыцарю: «Ударь по его ноге топором и
отруби ее одним ударом». Рыцарь нанес удар на моих глазах, но не отрубил
ноги, тогда он ударил ее второй раз, мозг из костей ноги вытек, и больной
тотчас же умер. Тогда врач взглянул на женщину и сказал: «В голове этой
женщины дьявол, который влюбился в нее, обрейте ей голову». Женщину обрили, и
она снова стала есть обычную пищу франков — чеснок и горчицу. Ее сухотка
усилилась, и врач говорил: «Дьявол вошел ей в голову». Он схватил бритву,
надрезал ей кожу на голове крестом и сорвал ей с середины головы столько, что
стали видны черепные кости. Затем он натер ей голову солью, и она тут же
умерла. Я спросил их: «Нужен ли я вам еще?» Они сказали: «Нет». Тогда я
уехал, научившись из их врачевания такому, чего не знал раньше...»
Все франки, лишь недавно переселившиеся из франкских
земель на Восток, отличаются более грубыми нравами, чем те, которые обосновались
здесь и общались с мусульманами...
Однажды я отправился с эмиром Муин ад-Дином, да помилует
его Аллах, в Иерусалим. По пути мы остановились в Набюлюсе. Там к Муин
ад-Дину пришел один слепой юноша-мусульманин, хорошо одетый. Он принес Муин
ад-Дину фрукты и попросил разрешения поступить к нему на службу в Дамаске.. Муин
ад-Дин позволил ему, а я расспросил об этом юноше, и мне рассказали, что его
мать была выдана замуж за франка и убила своего мужа. Ее сын заманивал
хитростью франкских паломников и убивал их с помощью матери. В конце концов
его заподозрили в этом и применили к нему франкский способ суда. Они
поставили громадную бочку, наполнили ее водой и укрепили над ней деревянную
перекладину. Затем подозреваемый был схвачен, его привязали,за плечи к этой
перекладине и бросили в бочку. Если бы этот ;человек был невиновен, он.
погрузился бы в воду, и его подняли бы с помощью этой веревки, и он не умер
бы в воде. Если же он согрешил чем-нибудь, то он не мог бы погрузиться в
воду. Когда этого юношу бросили в воду, он старался нырнуть, но не мог, и они
его осудили, да проклянет их Аллах, и выжгли ему глаза. Этот человек прибыл
потом в дамаск, и эмир Муин ад-Дин, да помилует его Аллах, снабдил его всем
необходимым. Эмир сказал одному из своих слуг: «Сведи этого человека к Бурхан
ад-Дину аль-Бальхи, да помилует его Аллах, и скажи ему, чтобы он приказал
кому-нибудь научить его чтению Корана и кое-чему из законов». Слепец сказал
тогда Муин ад-Дину. «Победа и одоление! Я думал не это». — «На что же ты
тогда рассчитывал от меня?» — спросил эмир. «Что ты дашь мне лошадь, мула и
оружие, — ответил юноша, — и сделаешь меня всадником». — «Я никогда не думал,
что слепые могут сделаться всадниками», — ответил эмир.
Многие франки обосновались в наших землях и подружились с
мусульманами. Эти франки гораздо лучше тех, кто недавно приехал из франкских
стран, но они исключение, по которому нельзя судить вообще. Вот пример.
Однажды я послал своего товарища в Анти-охию по делу. Главарем там был Теодор
ибн ас-Сафи, с которым у меня была большая дружба. Он пользовался в Антиохии
сильным влиянием. Однажды он сказал моему товарищу: «Один из моих франкских
друзей пригласил меня к себе, ты пойдешь со мной, чтобы посмотреть на их
обычай». «Я пошел с ним, — рассказывал мой товарищ, — и мы вошли в дом одного
рыцаря. Это был один из старожилов, которые прибыли сюда во время первых
походов франков. Его освободили от канцелярской и военной службы, у него были
в Антиохии владения, доходами с которых он жил. Нам принесли прекрасно
накрытый стол, чисто и хорошо приготовленные кушанья. Рыцарь увидел, что я
воздерживаюсь от еды, и сказал мне: «Ешь, ублаготвори свою душу; я сам не ем
ничего, из франкских кушаний и держу египетских кухарок, я ем только то, что
ими приготовлено, и в моем доме не бывает свиного мяса». Я стал есть, но был
осторожен, а потом мы ушли. Однажды я проходил по рынку, и ко мне привязалась
какая-то франкская женщина. Она что-то бормотала на их языке; и я не понимал,
что она говорит. Вокруг нас собралась толпа франков, и я убедился в своей
гибели. Вдруг приблизился этот самый рыцарь. Он увидал меня, подошел ко мне и
сказал, обращаясь к женщине: «Что у тебя с этим мусульманином?». — Этот
человек убил моего брата Урса», — воскликнула она, а этот Урс был рыцарем в Апамее*,
которого убил кто-то из войск Хама. Рыцарь закричал на нее и сказал: «Этот
человек из «бурга», то есть купец. Он не сражается и не принимает участия в
бою». Он крикнул на собравшихся, и те рассеялись; тогда рыцарь взял меня за
руку и пошел со мной. Мое спасение от смерти было следствием того, что я у
него поел».
IV. Четвертый крестовый
поход. Послание папы Иннокентия III о крестовом походе
Горя пламенным желанием к освобождению Святой Земли из рук
нечестивых, ...мы постановляем... чтобы через год от нынешнего июня... все
те, которые предприняли отплыть за море, собрались в королевстве Сицилии... к
тому времени и мы... располагаем прибыть город к северу от Шейзара,
принадлежавший туда лично, дабы христианское войско могло нашим советом и
помощью спасительно устроиться и идти в поход с божественным...
Мы желаем и повелеваем... чтобы все те, которые сами лично
не отправились на помощь Святой Земле, поставили соответственное число воинов
и взяли на себя необходимые расходы на три года, каждый по мере сил своих..
Мы постановили... чтобы все клирики, как подчиненные, так
и прелаты, представляли в течение трех лет для вспомоществования Святой Земле
двадцатую часть церковных доходов...
Мы же сами и наши братья, кардиналы святой римской церкви,
будем вносить десятую часть сполна; да будет ведомо, что все обязаны к тому
под страхом отлучения...
Мы даем особенные преимущества крестоносцам со времени их
отправления в поход; они пользуются освобождением от всех поборов и налогов и
других тягостей; их лицо и их имущество, по принятии креста, находятся под
покровительством блаженного Петра и нашим собственным...
Так как для исполнения такого предприятия в особенности
необходимо, чтобы князья и христианские народы соблюдали мир, то мы по
настоянию святого вселенского собора постановили, чтобы по крайней мере в
течение четырех лет сохранялся всеобщий мир на всей Земле...
Проповедь крестового
похода (1198 — ноябрь 1199 гг.)
1. Знайте, что в год тысяча сто девяносто седьмой от
воплощения Господа нашего Иисуса Христа, во время Иннокентия, апостолика
Рима, и Филиппа, короля Франции, и Ричарда, короля Англии, был некий святой
человек во Франции по имени Фульк из Нейи (это Нейи находится между Ланьи на
Марне и Парижем); и он был священником и держал приход от города. И этот Фульк,
о котором я вам говорю, начал проповедовать слово Божье во Франции и в других
окрестных землях; и знайте, что наш Господь творил через него многие чудеса.
2. Знайте, что слава этого святого человека
распространилась столь далеко, что дошла до Иннокентия, апостолика Рима; и апостолик
направил своих людей во Францию и поручил этому благочестивому мужу, чтобы он
проповедовал крест его, апостолика, волей. И после того он направил туда
своего кардинала мэтра Пьера де Шаппа, принявшего крест; и поручил через него
давать такое отпущение грехов крестоносцам, как я вам скажу: всем тем, кто
возьмет крест и прослужит Богу в войске один год, будут прощены все грехи,
которые они содеяли и в которых исповедались. Так как это отпущение было весьма
великим, сердца людей сильно растрогались, и многие приняли крест потому, что
отпущение было столь великим.
(Жоффруа де Виллардуэн «Завоевание Константинополя»)
Принятие обета крестового
похода (от 28 ноября 1199 г. до первых месяцев 1200 г.)
3. На следующий год после того, как этот благоче
стивый муж Фульк проповедовал таким образом слово
Божье, был турнир в Шампани, в некоем замке, назы
вавшемся Экри; и милостью Божьей случилось так, что
Тибо, граф Шампани и Бри, принял крест, равно как
и Луи, граф Блуаский и Шартрский. ...Так вот знайте,
что этот граф Тибо был молодым человеком не старше
двадцати двух лет; а графу Луи было не более двад
цати семи лет. Оба эти графа были племянниками
короля Франции и троюродными братьями, а также, с
другой стороны, племянниками короля Англии.
4. Вместе с этими двумя графами взяли крест два
весьма знатных барона Франции, Симон де Монфор и
Рено де Монмирай. Великая слава прошла по всем
землям, когда эти два знатных мужа взяли крест.
(Там же)
Договор крестоносцев с
царевичем Алексеем (январь 1203 г.)
91. Через пятнадцать дней после этого прибыл мар
киз Бонифаций Монферратский, который до того еще не
явился, и Матье де Монморанси, и Пьер де Брасье, и
многие другие доблестные мужи. А спустя еще пятнад
цать дней возвратились послы из Германии, которые
прибыли от короля Филиппа и от юного наследника
Константинопольского. И бароны, и дож Венеции собра
лись в некоем дворце, где расположился дож. И тогда
послы обратились к ним и сказали: «Сеньоры, нас по
слал к вам король Филипп и сын императора Констан
тинопольского, который приходится братом его жене».
92. «Сеньоры, —■ сказал король, — я посылаю к
вам
брата моей жены, и я отдаю его в десницу Божью и в
ваши руки. Так как вы отправляетесь биться за дело
Богово, и за право, и за справедливость, то должны,
коли можете, возвратить наследственное достояние тем,,
у кого оно неправедно отобрано. И царевич заключит
с вами самое знатное соглашение, какое когда-нибудь
вообще заключалось с кем-либо, и окажет вам самую
щедрую помощь, чтобы отвоевать Заморскую землю».
93. «Прежде всего, коли угодно будет Богу, чтобы
вы возвратили царевичу его наследие, он поставит всю
империю Романии в подчинение Риму, от которого она
некогда отложилась. Далее, он знает, что вы поизрас-
ходовались и что вы обеднели; и он даст вам 200 тыс.
марок серебра и провизию для всей рати, малым и
великим. И он самолично отправится с вами в землю
Вавилонскую* или пошлет туда своих послов, коли вы
сочтете это за лучшее, с 10 тыс. ратников за свой счет;
и он будет оказывать вам эту службу один год. А все
дни своей жизни он будет держать в Заморской земле
на свой счет 500 рыцарей».
94. «Сеньоры, — сказали послы, — мы имеем все
полномочия, чтобы заключить такое соглашение, если
вы со своей стороны хотите заключить его. И знайте,
* «Вавилонской землей» в те времена называли Египет.
что столь знатное соглашение никогда не предлагалось
кому-либо и что тот, кто откажется заключить его, тот, чначит, вовсе не имеет
большой охоты к завоеваниям». И бароны сказали, что обсудят это; и на другой
день назначена была сходка; и когда они собрались, им передали эти слова.
95. Там говорено было и так и сяк. И говорил аббат
де Во из ордена цистерцианцев, и говорила та часть,
которая хотела распадения войска; и они сказали, что
ни в коем случае не согласятся, потому что это значило
бы выступить против христиан, а они отправились со
всем не для того и хотят идти в Сирию.
96. Другая же сторона отвечала им: «Добрые сень
оры, в Сирии вы ничего не сможете сделать, и вы скоро
убедитесь в этом сами, увидев тех, которые оставили
нас и отправились в другие гавани. И знайте, что
Заморская земля будет отвоевана не иначе как через
Вавилонскую землю или через Грецию, если вообще
будет когда-нибудь отвоевана; а коли мы откажемся от
этого соглашения, то навсегда будем опозорены».
97. Вот так-то рать пребывала в раздорах; и вы не
удивляйтесь, что миряне были в раздорах, белые монахи
из ордена цистерцианского тоже находились в раздорах.
Аббат Лоосский, муж весьма святой и праведный, а
также и другие аббаты, которые держали его Сторону,
проповедовали и взывали к людям о милосердии — во
имя Бога удержать войско в целости и заключить это
соглашение, ибо это такое дело, посредством которого
лучше всего можно отвоевать Заморскую землю. А аб
бат де Во и те, кто держал его сторону, проповедовали
и постоянно твердили, что все это зло и что надо бы
отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют.
98. И тогда вмешались маркиз Бонифаций Монфер
ратский и Бодуэн, граф Фландрии и Эно, и граф Луи,
и граф Гюг де Сен-Поль, и те, кто держал их сторону,
и они сказали, что заключат это соглашение, ибо будут
опозорены, коли отвергнут его. И вот они пошли в дом
дожа; и были вызваны послы; и заключили соглашение
на таких условиях, о которых вы уже слышали, скрепив
его клятвами и грамотами с висячими печатями.
99. И книга поведает вам, что было только 12 человек,
которые принесли клятву со стороны французов, а больше не нашлось. Среди них
были маркиз Монфер-ратский, граф Бодуэн Фландрский, граф Луи Блуаский и Шартрский,
и граф Гюг де Сен-Поль, и восемь других, которые держали их сторону. Так
заключено было соглашение, и изготовлены грамоты, и назначен срок, когда
прибудет молодой наследник; и сроком этим определен был пятнадцатый день
после Пасхи.
(Там же)
Захват Константинополя
LXX. ...Дело было в пятницу, примерно за 10 дней до
вербного воскресенья (9 апреля 1204 г.), когда пилигримы и венецианцы
закончили снаряжать свои корабли и изготовлять свои осадные орудия и
приготовились идти на приступ. И тогда они построили свои корабли борт к
борту, и французы перегрузили свои боевые орудия на баржи и на галеры, и они
двинулись по направлению к городу, и флот растянулся по фронту едва ли не на
целое лье; и все пилигримы и венецианцы были превосходно вооружены...
LXXI. Когда корабли должны были вот-вот причалить,
венецианцы взяли тогда добрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе
к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои «кошки», свои
«повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на
перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же
время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. Когда греки
увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные
орудия французов такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь; и они
начали раздавливать, разносить в куски и превращать в щепы все эти орудия,
так что никто не отваживался остаться ни в них самих, ни под этими орудиями,
а с другой стороны венецианцы не могли добраться ни до стен, ни до башен,
настолько они были высокими; и в тот день венецианцы: и французы ни в чем не
смогли достичь успеха — ни завладеть стенами, ни городом. Когда они увидели,
что не могут здесь ничего сделать, они были сильно обескуражены и отошли
назад...
LXXI1. ...Когда бароны возвратились и сошли с кораблей, то
собрались вместе и в сильном смятении сказали, что это за свои грехи они
ничего не смогли предпринять против города, ни прорваться вперед; и тогда епископы
и клирики войска обсудили положение и рассудили, что битва является законной
и что они вправе произвести добрый приступ, — ведь жители города издревле
исповедовали веру, повинуясь римскому закону, а ныне вышли из повиновения ему
и даже говорили', что римская вера ничего не стоит, и говорили, что всё, кто
ее исповедуют, — псы; и епископы сказали, что они поэтому вправе нападать на
греков и что это не только не будет никаким грехом, но, напротив, явится великим
благочестивым деянием.
LXXII1. И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы
утром в воскресенье (11 апреля) все явились на проповедь: венецианцы и все
остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере
епископы... и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо
греки — предатели и убийцы и им чужда верность... И епископы сказали, что
именем Бога и властью, данной им апостоликом, отпускают грехи всем, кто
пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует
исповедовались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков,
ибо это враги Господа...
LXXIV. Потом, когда епископы отговорили свои проповеди и
разъяснили пилигримам, что битва является законной, все они как следует
исповедовались и получили причастие. Когда настало утро понедельника, все
пилигримы хорошенько снарядились, одели кольчуги, а венецианцы подготовили к приступу
перекидные мостики своих нефов, и свои юиссье, и свои галеры; потом они
выстроили их борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ; и
флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошли к берегу и приблизились
насколько могли к стенам, то бросили якорь. А когда они встали на якорь, то
начали яростно атаковать, стрелять из луков, метать камни и забрасывать на
башни греческий огонь; но огонь не мог одолеть башни, потому что они были
покрыты кожами (смоченными водой). А те, кто находились в башнях, отчаянно
защищались и выбрасывали снаряды, по меньшей мере, из 60 камнеметов, причем
каждый удар попадал в корабли; корабли, однако, были так хорошо защищены дубовым
настилом и виноградной лозой, что попадания не причиняли им большого вреда,
хотя камни были столь.велики, что один человек не мог бы поднять такой камень
с земли... И во всем имелось не более четырех или пяти нефов, которые могли
бы достичь высоты башен — столь были они высоки; и все яруса деревянных
башен, которые были надстроены над каменными, а таких ярусов там имелось
пять, или шесть, или семь, были заполнены ратниками, которые защищали башни.
И пилигримы атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не
ударился об одну из этих башен; его отнесло прямо к ней чудом Божьим, ибо
море никогда здесь не бывает спокойно; а на мостике этого нефа были некий
венецианец и два вооруженных рыцаря; как только неф ударился о башню,
венецианец сразу же ухватился за нее ногами и руками и, изловчившись как
только смог, проник внутрь башни. Когда он уже был внутри, ратники, которые
находились на этом ярусе, — англы, даны и греки, увидели его и подскочили к
нему с секирами и мечами и всего изрубили в куски. Между тем волны опять
отнесли неф, и он опять ударился об эту башню; и в то время, когда корабль
снова и снова прибивало к башне, один из двух рыцарей — его имя было Андрэ де
Дюрбуаз, поступает не иначе, как ухватывается ногами и руками за эту
деревянную башню и ухитряется ползком пробраться в нее. Когда он оказался в
ней, те, кто там были, набросились на него с секирами, мечами и стали яростно
обрушивать на него удары, но поелику благодарением Божьим он был в кольчуге,
они его даже не ранили, ибо его оберегал Господь, который не хотел ни чтобы
его избивали и дальше, ни чтобы он здесь умер. Напротив, он хотел, чтобы
город был взят... И потому рыцарь поднялся на ноги и, как только поднялся на
ноги, выхватил свой меч. Когда те увидели его стоящим на ногах, они были
настолько изумлены и охвачены таким страхом, что сбежали на другой ярус,
пониже. Когда те, кто там находились, увидели, что войны, которые были над
ними, пустились бежать вниз, они оставили этот ярус и не отважились долее
оставаться там; и в башню взошел затем другой рыцарь, а потом и еще немало
ратников: И когда они очутились в башне, они взяли крепкие веревки и прочно
привязали неф к башне, и, когда они его привязали, взошло множество воинов; а
когда волны отбрасывали неф назад, эта башня качалась так сильно, что
казалось, будто корабль вот-вот опрокинет её или — во всяком случае так им
мерещилось от страха — что силой оторвет неф от нее. И когда те, кто
помещались на других, более низких ярусах, увидели, что башня уже полна
французов, то их обуял такой великий страх, что никто не осмелился долее
оставаться там, и они все покинули башню... А между тем, как только эта башня
была взята столь чудесным образом, о другую башню ударился неф сеньора Пьера
де Брешэля; и когда он ударился об нее снова, те, кто был на мостике нефа,
храбро атаковали эту башню, да так успешно, что чудом Божьим и эта башня тоже
была изята.
LXXV. Когда эти две башни были взяты и захвачены нашими
людьми, то они не отваживались двигаться дальше, ибо увидели на стене вокруг
себя, и в других башнях, и внизу у стен множество ратников — и это было
подлинное чудо, сколько их там было. Когда мессир Пьер Амьенский увидел, что
те, кто были в башнях, не трогаются с места, и когда увидел, в каком
положении находятся греки, он поступил не иначе, как сошел со своими воинами
на сушу, заняв клочок твердой земли, что был между морем и стеной. Когда они
сошли, то поглядели вперед и увидели замаскированный вход: створки прежних
ворот были вырваны, а сам вход снова замурован; тогда Пьер Амьенский
подступил туда, имея при себе всего с десяток рыцарей и всего около 60
оруженосцев. Там был также клирик по имени Альом де Клари, который оказывал
великую отвагу всегда, когда в том являлась нужда... И со стен на них бросали
котелки с кипящей смолой, и греческий огонь, и громадные камни, так что это
было чудом Божьим, что всех их не раздавило; и мессир Пьер и его воины не
щадили там своих сил, предпринимая эти ратные труды и старания, и они
продолжали так крушить этот замаскированный вход секирами и добрыми мечами,
дрекольем, железными ломами и копьями, что сделали там большой пролом. И
когда вход был пробит, они заглянули и увидели столько людей — и знатных, и низкородных,
что казалось там было полмира; и они не отваживались туда войти.
LXXVI. Когда Альом, клирик, увидел, что никто не
осмеливается туда войти, он вышел вперед и сказал, что войдет туда. Ну а там
был некий рыцарь, его брат по имени Робер де Клари, который запретил ему это
делать и который сказал, что он не сумеет туда войти, а клирик сказал, что
сделает это; и вот он пополз туда, цепляясь ногами и руками; и когда его брат
увидел это, то схватил его за ногу и начал тянуть к себе, но клирику все же
удалось туда войти наперекор своему брату. Когда он уже был внутри, то греки,
а их там было превеликое множество, ринулись к нему, а те, кто стояли на
стенах, встречали его, сбрасывая огромные камни. Когда клирик увидел это, он
выхватил свой нож, кинулся на них и заставил обратиться в бегство, гоня перед
собой как скот. И тогда он крикнул тем, кто был снаружи, — сеньору Пьеру и
его людям: «Сеньоры, идите смело! Я вижу, что они отступают в полном
расстройстве и бегут». Когда мессир Пьер и его люди, которые были снаружи,
услышали это, они вступили в пролом, а их было не более десятка рыцарей, но с
ними было еще около 60 оруженосцев и все были пешими. И когда они проникли
внутрь и те, которые были на стенах или вблизи этого места, увидели их, они
были охвачены таким страхом, что не отважились оставаться в этом месте и
покинули большую часть стены, а потом побежали кто куда...
LXXVIII. ...Мессир Пьер... выслал отряд своих оруженосцев
к воротам, которые были поблизости, и приказал разнести их в куски и открыть.
И они пошли и вот они начали наносить удары по этим воротам секирами и мечами
до тех пор, пока не разбили большие железные задвижки и засовы, которые были
очень прочными, и не отперли ворота. И когда ворота были отперты, а те, кто
находились по сю сторону, увидели это, они подогнали свои юиссье, вывели из
них коней, а потом вскочили на них и через эти ворота с ходу въехали в
город.. Когда те, кто защищал башни и стены, увидели, что французы вошли в
город и что их император бежал, они не отважились остаться там, а побежали
кто куда; вот таким-то образом город был
взят...
LXXX. Когда настало утро следующего дня (13 апреля),
священники и клирики в полном облачении явились процессией в лагерь французов
и туда пришли также англы, даны и люди других наций и громкими голосами
просили о милосердии, рассказали им обо всем, что содеяли греки, а потом
сказали им, что все греки бежали и в городе никого не осталось, кроме бедного
люда. Когда французы это услышали, они очень обрадовались; а потом по лагерю
объявили, чтобы никто не брал себе жилища,'прежде чем не установят, как их
будут брать. И тогда собрались знатные люди, могущественные люди и держали
совет между собою, так что ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об
этом не знали, и порешили, что они возьмут себе лучшие дома города, и именно
с тех пор они начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и
быть дурными сотоварищами... И потом они послали захватить все самые лучшие и
самые богатые дома в городе, так что они заняли все их, прежде чем бедные
рыцари и меньшой люд успели узнать об этом. А когда бедные люди узнали об этом,
то двинулись кто куда и взяли то, что смогли взять; и они нашли много жилищ и
много заняли их, а много еще и осталось, ибо город был очень велик и весьма
многолюден. А маркиз (Бонифаций Монферратский) велел взять себе дворец
Львиную Пасть (дворец Вуколеон), и монастырь св. Софии, и дома патриарха; и
другие знатные люди, такие, как графы, повелели взять себе самые богатые
дворцы и самые богатые аббатства, какие только там можно было сыскать...
LXXXI. А потом приказали, чтобы все захваченное добро было
снесено в некое аббатство, которое было в городе. Туда и было снесено все
добро, и они выбрали 10 знатных рыцарей из пилигримов и 10 венецианцев,
которых считали честными, и поставили их охранять это добро. Когда добро туда
было принесено, а оно было очень богатым, и столько там было богатой утвари
из золота и из серебра, и столько златотканых материй, и столько богатых
сокровищ, что это было настоящим чудом, все это громадное добро, которое было
туда снесено; и никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано
столь громадное количество добра, столь благородного или столь богатого — ни
во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после; сам же
я думаю, что и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько
добра, сколько было найдено в Константинополе. Да и греки говорят, что две
трети земных богатств собраны в Константинополе, а треть разбросана по свету.
И те самые люди, которые должны были охранять добро, растаскивали
драгоценности из золота и все, что хотели, и так разворовывали добро; и
каждый из могущественных людей брал себе либо золотую утварь, либо
златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил.
Таким-то вот образом они начали расхищать добро, так что ничто не было
разделено к общему благу войска или ко благу бедных рыцарей или оруженосцев,
которые помогли завоевать это добро, кроме разве крупного серебра вроде
серебряных тазов, которым знатные горожанки пользовались в своих банях...
LXXXII. Когда город был взят и пилигримы разместились, как
я вам об этом рассказал, и когда были взяты дворцы, то во дворцах они нашли несметные
богатства. И дворец Львиная Пасть был так богат и построен так, как я вам
сейчас расскажу. Внутри этого дворца, который взял себе маркиз, имелось с
пять сотен покоев, которые все примыкали друг к другу и были все выложены
золотой мозаикой; в нем имелось с добрых 30 церквей, как больших, так и
малых; и была там в нем одна, которую называли Святой церковью и которая была
столь богатой и благородной, что не было там ни одной дверной петли, ни одной
задвижки, словом, никакой части, которые обычно делаются из железа и которые
не были бы целиком из серебра, и там не было ни одного столпа, который не был
бы либо из яшмы, либо из порфира, либо из других богатых драгоценных камней.
А настил часовни был из белого мрамора, такого гладкого и прозрачного, что казалось,
будто он из хрусталя... Внутри этой церкви нашли много богатых святынь; там
нашли два куска креста Господня... железный наконечник от копья, которым прободен
был наш Господь в бок, и два гвоздя, которыми были прибиты его руки и ноги; а
потом в одном хрустальном сосуде нашли большую часть пролитой им крови; и там
нашли также тунику, в которую он был одет и которую с него сняли, когда его
вели на гору Голгофу; и потом там нашли благословенный венец, которым он был
коронован и который имел такие острые колючки из морского тростника, как
кончик железного шила. А потом нашли там часть одеяния Пресвятой Девы, и
голову монсеньора св. Иоанна Крестителя, и столько других богатых реликвий,
что я просто не смог бы вам их перечислить или поведать вам все по истине...
LXXXIV. А потом пилигримы разглядывали громадность города,
и дворцы, и богатые аббатства,-и богатые монастыри, и великие чудеса, которые
были в городе; и они долго дивились этому и особенно сильно дивились
монастырю св. Софии и богатству, которое там
было.
(Робер де Клари. «Завоевание Константинополя»)
|
