100 великих научных открытий
Дмитрий Самин
Основы мироздания
Квантовая механика
Когда
прошел восторг первых успехов теории Бора, все вдруг осознали простую истину:
схема Бора противоречива. От такого факта некуда было укрыться, и им
объясняется тогдашний пессимизм Эйнштейна, равно как и отчаяние Паули.
Физики
вновь и вновь убеждались, что электрон при движении в атоме не подчиняется
законам электродинамики: он не падает на ядро и даже не излучает, если атом
не возбужден. Все это было настолько необычно, что не укладывалось в голове:
электрон, который «произошел» от электродинамики, вдруг вышел из-под контроля
ее законов. При любой попытке найти логический выход из подобного порочного
круга ученые всегда приходили к выводу: атом Бора существовать не может.
Выходило,
что движение электрона в атоме подчиняется каким-то другим законам — законам
квантовой механики. Квантовая механика — это наука о движении электронов в
атоме. Она первоначально так и называлась: атомная механика. Гейзенберг —
первый из тех, кому выпало счастье эту науку создавать.
Вернер
Карл Гейзенберг (1901 — 1976) родился в немецком городе Вюрцбурге. В сентябре
1911 года Вернера отдали в престижную гимназию. В 1920 году Гейзенберг
поступил в Мюнхенский университет. Окончив его, Вернер был назначен
ассистентом профессора Макса Борна в Геттингенском университете. Борн был
уверен, что атомный микромир настолько отличается от макромира, описанного
классической физикой, что ученым нечего и думать пользоваться при изучении
строения атома привычными понятиями о движении и времени, скорости,
пространстве и определенном положении частиц. Основа микромира — кванты,
которые не следовало пытаться понять или объяснить с наглядных позиций
устаревшей классики. Эта радикальная философия нашла горячий отклик в душе
его нового ассистента.
Действительно,
состояние атомной физики напоминало в это время какое-то нагромождение
гипотез. Вот если бы кому-нибудь удалось на опыте доказать, что электрон
действительно волна, вернее, и частица и волна. Но таких опытов пока не было.
А раз так, то и исходить из одних только предположений, что представляет
собой электрон, по мнению педантичного Гейзенберга, было некорректно. А
нельзя ли создать теорию, в которой будут только известные экспериментальные данные
об атоме, полученные при изучении излучаемого им света? Что можно сказать об
этом свете наверняка? Что он имеет такую-то частоту и такую-то интенсивность,
не больше...
В июне
1925 года заболевший Гейзенберг уехал отдохнуть на остров Гельголанд в
Балтийском море. Отдохнуть ему не удалось — там он вдруг понял неожиданную
истину: нельзя представлять себе движение электрона в атоме как движение
маленького шарика по траектории. Нельзя, потому что электрон не шарик, а
нечто более сложное, и проследить движение этого «нечто» столь же просто, как
движение бильярдного шара, нельзя.
Л.Пономарев
в своей книге пишет: «Гейзенберг утверждал: уравнения, с помощью которых мы
хотим описать движение в атоме, не должны содержать никаких величин, кроме
тех, которые можно измерить на опыте. А из опытов следовало, что атом
устойчив, состоит из ядра и электронов и может испускать лучи, если его
вывести из состояния равновесия. Эти лучи имеют строго определенную длину
волны и, если верить Бору, возникают при перескоке электрона с одной
стационарной орбиты на другую. При этом схема Бора ничего не говорила о том,
что происходит с электроном в момент скачка, так сказать «в полете» между
двумя стационарными состояниями. А все, и Гейзенберг в том числе, по привычке
добивались ответа именно на этот вопрос. Но в какой-то момент ему стало ясно:
электрон не бывает «между» стационарными состояниями, такого свойства у него
просто нет!
А что
есть? Есть нечто, чему он не знал пока даже названия, но был убежден: оно
должно зависеть только от того, куда перешел электрон и откуда».
До того
времени физики пытались найти гипотетическую траекторию электрона в атоме,
которая непрерывно зависит от времени и которую можно задать рядом чисел,
отмечающих положение электрона в определенные моменты времени. Гейзенберг
утверждал: такой траектории в атоме нет, а вместо непрерывной кривой есть
набор дискретных чисел, значения которых зависят от номеров начального и
конечного состояний электрона.
Он
представил состояние атома в виде бесконечной шахматной доски, в каждом
квадрате которой написаны числа. Естественно, что значения этих чисел зависят
от положения квадрата на «атомной доске», то есть от номера строки (начальное
состояние) и номера столбца (конечное состояние), на пересечении которых
стоит число.
Если
известны числа X своеобразной записи «атомной игры», то об атоме известно все
необходимое, чтобы предсказать его наблюдаемые свойства: спектр атома,
интенсивность его спектральных линий, число и скорость электронов, выбитых из
атома ультрафиолетовыми лучами, а также многое другое.
Числа X
нельзя назвать координатами электрона в атоме. Они заменяют их, или, как
стали говорить позже, представляют их. Но что означают эти слова — на первых
порах не понимал и сам Гейзенберг. Однако тут же с помощью Макса Борна
(1882—1970) и Паскуаля Иордана удалось понять, что таблица чисел — не просто
таблица, а матрица.
«Матрицы,
— замечает Л.И.Пономарев, — это таблицы величин, для которых существуют свои
строго определенные операции сложения и умножения. В частности, результат
перемножения двух матриц зависит от порядка, в котором они перемножаются. Это
правило может показаться странным и подозрительным, но никакого произвола в
себе не содержит. По существу, именно это правило отличает матрицы от других
величин. Менять его по своей прихоти мы не вправе — в математике тоже есть
свои незыблемые законы. Законы эти, независимые от физики и всех других наук,
закрепляют на языке символов все мыслимые логические связи в природе. Причем
заранее неизвестно, реализуются ли все эти связи в действительности.
Конечно,
математики о матрицах знали задолго до Гейзенберга и умели с ними работать.
Однако для всех было полной неожиданностью, что эти странные объекты с
непривычными свойствами соответствуют чему-то реальному в мире атомных
явлений. Заслуга Гейзенберга и Борна в том и состоит, что они преодолели
психологический барьер, нашли соответствие между свойствами матриц и
особенностями движения электронов в атоме и тем самым основали новую,
атомную, квантовую, матричную механику.
Атомную
— потому, что она описывает движение электронов в атоме. Квантовую — ибо
главную роль в этом описании играет понятие кванта действия. Матричную —
поскольку математический аппарат, необходимый для этого, — матрицы».
В новой
механике каждой характеристике электрона: координате, импульсу, энергии —
соответствовали соответствующие матрицы. Потом уже для них записывали
уравнения движения, известные из классической механики.
Гейзенберг
установил даже нечто большее: он выяснил, что квантово-механические матрицы
координаты и импульса — это не вообще матрицы, а только те из них, которые
подчиняются коммутационному (или перестановочному) соотношению.
В новой
механике это перестановочное соотношение играло точно такую же роль, как
условие квантования Бора в старой механике. И точно так же, как условия Бора
выделяли стационарные орбиты из набора всех возможных, коммутационное
соотношение Гейзенберга выбирает из множества всех матриц только квантово-механические.
Не
случайно, что в обоих случаях — и в условиях квантования Бора, и в уравнениях
Гейзенберга — необходимо присутствует постоянная Планка. Постоянная Планка
непременно входит во все уравнения квантовой механики, и по этому признаку их
можно безошибочно отличить от всех других уравнений.
Новые
уравнения, которые нашел Гейзенберг, были непохожи ни на уравнения механики,
ни на уравнения электродинамики. С точки зрения этих уравнений состояние
атома полностью задано, если известны матрицы координаты или импульса. Причем
структура этих матриц такова, что в невозбужденном состоянии атом не
излучает. Согласно Гейзенбергу, движение — это не перемещение
электрона-шарика по какой-либо траектории вокруг ядра.
Движение
— это изменение состояния системы во времени, которое описывает матрицы
координаты и импульса.
Вместе
с вопросами о характере движения электрона в атоме сам собой отпал и вопрос
об устойчивости атома. С новой точки зрения в невозбужденном атоме электрон
покоится, а потому и не должен излучать.
Теория
Гейзенберга была внутренне непротиворечива, чего схеме Бора так недоставало.
Вместе с тем она приводила к таким же результатам, что и правила квантования
Бора. Кроме того, с ее помощью удалось, наконец, показать, что гипотеза
Планка о квантах излучения — это простое и естественное следствие новой механики.
Надо
сказать, что матричная механика появилась весьма кстати. Идеи Гейзенберга
подхватили другие физики и скоро, по выражению Бора, она приобрела «вид,
который по своей логической завершенности и общности мог конкурировать с
классической механикой».
Впрочем,
было в работе Гейзенберга и одно удручающее обстоятельство. По его словам,
ему никак не удавалось вывести из новой теории простой спектр водорода. И
каково было его удивление, когда некоторое время спустя после опубликования
его работы, как он написал, «Паули преподнес мне сюрприз: законченную
квантовую механику атома водорода. Мой ответ от 3 ноября начинался словами:
«Едва ли нужно писать, как сильно я радуюсь новой теории атома водорода и
насколько велико мое удивление, что Вы так быстро смогли ее разработать».
Появление
матричной механики Гейзенберга физики встретили с огромным облегчением:
«Механика Гейзенберга снова вернула мне радость жизни и надежду. Хотя она и
не дает решения загадки, но я верю, что теперь снова можно продвигаться
вперед», — писал Паули 9 октября 1925 года.
Свою
веру он вскоре сам же и оправдал. Применив новую механику к атому водорода,
он получил те же формулы, что и Нильс Бор на основе своих постулатов.
Конечно, при этом возникли новые трудности, однако это уже были трудности роста,
а не безнадежность тупика.
|