|
100 великих авантюристов
Автор-составитель И.А. Муратов
Княжна Елизавета Тараканова
(?—1775)
Происхождение
ее загадочно, настоящая фамилия неизвестна. В разных странах появлялась под
разными именами. Отличаясь редкой красотой и умом, имела массу поклонников,
которых часто доводила до разорения и тюрьмы. Позднее выдавала себя за дочь
императрицы Елизаветы Петровны и ее фаворита А Г. Разумовского, претендуя на
российский престол. По указанию Екатерины II адмирал Орлов- Чесменский
доставил ее в Россию, где она была заключена в Петропавловскую крепость.
Умерла 4 декабря 1775 года от чахотки, скрыв тайну своего рождения даже от
священника.
В
октябре 1772 года в Париже объявилась молодая очаровательная женщина Она
много путешествовала. Фамилию дама часто меняла: представлялась госпожой
Франк, Шель, Тремуй, султаншей Али Эметти, принцессой Волдомирской,
принцессой Азовской, Бетти из Оберштейна, графиней Пиннебергской или
Зелинской и, наконец, Елизаветой, княжной всероссийской.
Под
именем Али Эметти она остановилась в роскошной гостинице на острове Сен-Луи и
жила на широкую ногу, о чем скоро узнал весь Париж. Ее окружала
многочисленная прислуга. Рядом с ней всегда находился барон Эмбс, которого
она выдавала за своего родственника. На самом деле это был Вантурс,
купеческий сын, сбежавший из Рента от жены и кредиторов. От княжны он получил
более звучную фамилию. Второй ее компаньон, барон де Шенк, комендант и
управляющий, был незаменимым помощником в ее авантюрах.
Приезд
таинственной иностранки привнес в жизнь парижан необычайное оживление. Али Эмети
открыла салон, рассылала приглашения, и на них охотно откликались. Публика у
нее собиралась самая разнообразная: среди представителей знати можно было
встретить торговца Понсе из квартала Сен-Дени и банкира по имени Маккэй. И
тот, и другой почитали за великую честь оказаться в столь изысканном
обществе. Торговец и банкир уверяли, что всегда рады оказать помощь
высокородной черкесской княжне — ибо, по ее словам, родилась она в далекой Черкессии,
— которая вот-вот должна была унаследовать огромное состояние от дяди, ныне
проживающего в Персии.
Трудно
сказать что-то определенное о ее возрасте. Сама она говорила в 1775 году, что
ей 23 года, следовательно, родилась она в 1752 году. Однако согласно другому
документу она была на семь лет старше. Ксендз Глембоцкий в письме к примасу Подосскому
назвал ее "барышней болтушкой, имеющей не более двадцати лет", но
через три месяца после этого сообщения уже назвал ее тридцатилетней. То же утверждает
английский консул сэр Джон Дик.
Как же
выглядела таинственная княжна? Граф Валишевский писал: "Она юна, прекрасна
и удивительно грациозна. У нее пепельные волосы, как у Елизаветы, цвет глаз
постоянно меняется — они то синие, то иссиня-черные, что придает ее лицу
некую загадочность и мечтательность, и, глядя на нее, кажется, будто и сама
она вся соткана из грез. У нее благородные манеры — похоже, она получила
прекрасное воспитание. Она выдает себя за черкешенку — точнее, так называют
ее многие, — племянницу знатного, богатого перса..."
Глембоцкий
говорил, что "она очень хорошо сотворена Богом, и, если бы не немного
косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами".
А это
описание принадлежит перу князя Голицына: "Насколько можно судить, она —
натура чувствительная и пылкая. У нее живой ум, она обладает широкими
познаниями, свободно владеет французским и немецким и говорит без всякого
акцента. По ее словам, эту удивительную способность к языкам она открыла в
себе, когда странствовала по разным государствам. За довольно короткий срок
ей удалось выучить английский и итальянский, а будучи в Персии, она научилась
говорить по-персидски и по-арабски".
Все
выдающиеся и образованные люди говорили, что она "большого ума и богатых
способностей", много знает, излагает свои мысли логично, с удивительным
пониманием дела.
Али Эметти,
княжна Волдомирская и Азовская обладала не только превосходнейшими манерами,
искусством приобретать и увлекать знакомых, она очаровывала всесторонним
знанием общества и артистическими способностями: играла на арфе, чертила,
рисовала и прекрасно разбиралась в архитектуре.
Дама
была впечатлительной, порывистой, увлекающейся натурой, прекрасно разбиралась
в людях, без колебаний все ставила на карту, уверенностью, изящными манерами
вводя в заблуждение даже самых подозрительных...
В
Париже компания стала жить на широкую ногу. Они свели знакомства с богатым
купцом Понцетом, графом Маскайем, старым чудаком Де-Марине.
Среди
гостей, особенно часто наведывавшихся к княжне, был польский дворянин великий
гетман литовский граф Михаил Огинский. Он прибыл в Париж, чтобы просить
французского короля помочь его многострадальной Польше. Он превозносил до
небес ее честное сердце и благодеяния. Огинский утверждал, что "вся
Европа, к своему позору, не могла бы произвести подобной личности".
Отношения между княжной и Огинским принимали все более романический характер.
Али Эметти благосклонно принимала его ухаживания. Правда, у поляка не было
денег, поэтому она выпросила у Огинского диплом на звание капитана литовских
войск для сбежавшего из Гента Вантурса.
Был у
княжны и другой верный поклонник — придворный маршал князя Лимбург-Штирумского
граф де Рошфор-Валькур. Граф признался княжне в любви, и та, похоже, не
осталась равнодушна к его чувству.
Но вот
неожиданность! Королевские жандармы заключили под стражу так называемого барона
Эмбса! Оказалось, что он вовсе не барон и не родственник княжны, а
обыкновенный фламандский простолюдин и ее любовник. Арестовали же его за то,
что он отказался платить в срок по векселям. Правда, вскоре его выпустили —
под залог. И дружная компания — княжна, Эмбс и Шенк — спешно отбыла в
Германию.
Граф де
Рошфор, сгоравший от любви, последовал за своей возлюбленной во Франкфурт.
Здесь он выбрал у своего владыки один из княжеских замков якобы для своей
невесты. Рошфор представил свою невесту Али Эметти князю Лимбург-Штирумскому,
владетелю — как и большинство немецких мелкопоместных дворян — крохотного
участка земли и предводителю войска из дюжины солдат. Князь тут же влюбился в
прекрасную черкешенку. Он расплатился с ее кредиторами деньгами и орденами, а
принцессу вывез в замок Неусес во Франконии. Несчастный "жених" Рошфор
был объявлен чуть ли не государственным преступником и был взят на несколько
месяцев под арест.
Али Эметти,
приняв европейское имя Элеонора, стала жить в Неусесе в роскоши. Она пообещала
князю, что его финансовые трудности позади, ее персидский дядюшка обо всем
позаботится. Европейская "Элеонора" была для него "любимым
ребенком", "божественной Бетти" или "маленькой Али",
а он — ее "верным рабом". Элеонора с видимым усердием принялась за
дело, надеясь склонить князя уступить ей графство Оберштейн.
Она
решила привести потерявшего голову влюбленного к алтарю. Чтобы ускорить
процесс, сочинила сказку о необходимости возвращения в Персию, куда ее опекун
будто бы вызывал для того, чтобы выдать замуж. На дорогу денег должен был
добыть министр курфюста тревирского Евстафий фон Горн-штейн. Она обещала
прислать значительную сумму для покрытия своих долгов, поддержания Штирума и
выкупа Оберштейна... Эффект превзошел все ожидания. Лимбург сделал ей предложение,
готов был даже отречься от престола в пользу младшего брата и отправиться с
ней в далекие страны, в Персию, куда угодно...
И
только фон Горнштейн, хотя и был очарован принцессой, потребовал Документы о
ее происхождении. Это был сильный удар для авантюристки. Она заявила, что
остается в Европе, так как получила от опекуна позволение на брак с Лимбургом
и обещание больших... персидских подкреплений.
Горнштейн
поверил ей. 31 июля 1773 года он написал письмо принцессе, в котором
говорилось: "Вы сотворены для того, чтобы подарить князю счастье".
Она ответила любезностью, попросив прелата разрешить считать его своим
Учителем. А документы о ее происхождении она обязательно предоставит, но
позже. Она владетельница Азова, находящегося под верховным управлением
Российской империи. Через несколько дней мир узнал из газет, что, как наследница
дома Волдомира, она может без помех войти во владение отцовским имуществом,
которое секвестировано в 1740 году на двадцать лет.
Желая
подразнить любовника, она объявила, что освобождает Лимбурга от всех
обязательств до окончания русско-турецкой войны, после которой в Петербурге
признают ее права на княжество Волдомир... Она решила отдать ему свое
поместье в управление и даже предложила вексель на значительную сумму,
написанный на воображаемого банкира.
Элеонора
объявила себя беременной. По всей вероятности, это было очередным вымыслом,
чтобы связать себя с любовником более прочными узами. Она пыталась вызвать
ревность Лимбурга оживленной перепиской с Огинским.
Наконец,
улучив момент, принцесса призналась ему, что на самом деле она — дочь русской
императрицы Елизаветы Петровны! И что ее, мол, сослали в Сибирь, потом
похитили и увезли ко двору персидского шаха, после чего она наконец попала в
Европу...
Во
время визита к своей сестре Иозеф-Фридерик-Поликсен в Бартенштей-не Лимбург
услышал, что Али — дочь императрицы Елизаветы и казацкого гетмана
Разумовского. Какой-то поручик так расписал сказку о ее происхождении, что
при дворе князя Гогенлоэ-Бартенштейн все внимали ей, затаив дыхание.
Появление сенсационных слухов о великой русской княжне относится к декабрю
1773 года. За несколько месяцев до того Емельян Пугачев, выдававший себя за
Петра III, обнародовал первый манифест и зажег над Уралом зарево могучего
восстания.
Князь Лимбург-Штирумский,
судя по всему, ни на миг не усомнился в искренности ее слов. Он даже
поклялся, что впредь будет покровительствовать внучке Петра Великого везде и
во всем, ибо, по его мнению, только она по праву достойна короны Российской
империи, а не какая-то там Екатери-на-узурпаторша!
Но так
ли безосновательно ее утверждение, что она родилась от морганатического брака
императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским?
Это
одна из загадок русской истории. Однажды простому казаку Алексею Разуму
улыбнулась удача — он поступил певчим в церковную капеллу при императорском
дворе. Елизавета заметила пригожего молодца, и вскоре он стал ее любовником.
А немного спустя казак уже был камергером, генерал-майором,
обер-егермейстером, генерал-аншефом, кавалером ордена Андрея Первозванного,
графом Священной Римской империи и фельдмаршалом! Впрочем, несмотря на все
чины и регалии, Алексей оставался человеком вполне здравомыслящим, он часто
говаривал своей августейшей возлюбленной: "Елизавета Петровна, ты вольна
величать меня хоть фельдмаршалом, хоть кем угодно, однако ж ты не в силах
сделать так, чтобы слуги и рабы твои воспринимали меня всерьез1"
Венцом
удач Разумовского — отныне его уже звали Разумовский — стал его тайный брак с
Елизаветой. Но были ли у них дети? Мнения историков на сей счет расходятся.
Автор жизнеописания принцессы Воддомирской Шарль де Ларивьер, к примеру,
считает, что "у них было по меньшей мере двое детей, и после рождения
они получили имя и титулы князя и княжны Таракановых".
А между
тем князь Лимбургский постепенно становился рабом своей страсти. Ослепленный
любовью, он не заметил, как в окружении княжны появился поляк по фамилии Доманский
Он был молод, хорош собой, обладал живым умом и отличался завидной
храбростью, причем не только на словах, как многие, а и наделе. В 1772 и 1773
годах Польша переживала кризис, который, впрочем, ей так и не было суждено
преодолеть. Екатерина II навязала полякам в короли своего фаворита Станислава
Понятовского. У власти он держался исключительно благодаря покровительству
русских, прибравших к рукам буквально все: и польскую армию, и дипломатию, и
местное управление. Большая часть польских дворян, грезивших об
аристократической республике, взяла в руки оружие, чтобы защищать
независимость своей родины. Но полки Станислава и Екатерины разбили
повстанцев в пух и прах. А тем из них, кто выжил, пришлось покинуть Польшу.
Граф
Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильнен-ский воевода и
главный предводитель конфедератов — так называли польских дворян, восставших
против Станислава Понятовского, ставленника Екатерины II, — предпочел поселиться
в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали
своего стремления — при первой же возможности вновь выступить с оружием в
руках против Станислава. Доманско-му больше, чем кому бы то ни было, не
терпелось сразиться за независимость Польши. При нем состоял Йозеф Рихтер,
некогда служивший графу Огинс-кому в Париже. Огинский "уступил" его
княжне Волдомир. Так Рихтер рассказал Михаилу Доманскому, своему новому
хозяину, о княжне, о ее "причудах, красоте и обаянии". И Доманский,
питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Ради нее он
бросился в омут сумасшедшей политической авантюры. Но после того как в жизни
княжны появился Доманский, ее поведение резко изменилось.
До сих
пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду
возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не
случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти
Польшу, — это отстранение Екатерины от власти.
Княжна
участвовала во всех сборищах польских эмигрантов. Тогда-то князь Радзивилл,
которому Доманский поведал о "явлении" княжны, написал:
"Сударыня, я рассматриваю предприятие, задуманное вашим высочеством, как
некое чудо, дарованное самим Провидением, которое, желая уберечь нашу
многострадальную отчизну от гибели, посылает ей столь великую героиню".
Элеонора
сообщила князю Лимбургу, что намерена покинуть Германию, потому что ее
ожидают в Венеции. Она была с ним нежна, но во всем, что касалось ее амбиций,
держалась твердо и решительно. Как-то она показала ему письмо, полученное
якобы от сподвижницы Радзивилла, где было написано, что Людовик XV одобряет
ее намерение отправиться в Константинополь и заявить о своих правах на
российский престол. К тому же в Венеции ее уже ждал Радзивилл. Князь Лимбург
поклялся, что будет любить "Элеонору" до конца своих дней, и,
снарядив для нее величественный кортеж — на что ушли немалые деньги, —
проводил ее до Де-Пона. Больше того, он даже признал за нею право, в случае
своей безвременной кончины, взять титул княжны Лимбург-Штирумской и закрепил
это на бумаге.
Так что
княжна, прибыв 13 мая 1774 года в Венецию, уже представлялась как графиня Пиннебергская
— так называлось одно из поместий князя Лимбурга.
Графиня
в гондоле'поднялась вверх по Большому каналу. Ее встретил сам Радзивилл — он
нижайше поклонился новоявленной русской императрице. Гондола доставила княжну
в ее резиденцию. Но не на какой-нибудь постоялый двор, в гостиницу или
частный дом, а прямиком в особняк французского посольства. Документы
свидетельствуют о том, что Версаль почти признал новоявленную дочь Елизаветы.
Еще бы — ведь Огинский был там своим человеком. Став при Людовике регеопа
§га1а, он сумел пробудить во французском монархе сочувствие к судьбе Польши.
Кроме того, королевские дипломаты ошибочно полагали, будто власть Екатерины
II была непрочной. Но действительно ли министры Людовика верили в права
Елизаветы? Или же тут был политический расчет? К сожалению, ответить на этот
вопрос однозначно нелегко.
Претендентка
уведомила Лимбурга, что Франция отозвалась одобрительно о ее намерении
поехать с Радзивиллом из Венеции в Стамбул, чтобы оттуда объявить Европе свои
права на русскую корону и, после нового восстания в Польше и обострения
турецкой войны, свергнуть с трона Екатерину II. Это было в мае 1774 года. В
воображении князя предстала лига с ним, Огинским и с виленским воеводой во
главе, "под наблюдением Бетти", которая очень скоро должна была
свести счеты с императрицей.
9 мая
она написала Огинскому письмо, в котором просила его прибыть в Венецию, чтобы
принять участие вместе с нею и князем Радзивиллом в путешествии на Босфор.
Между
тем графиня Пиннебергская, надежно обосновавшись во французском посольстве,
начала устраивать приемы. А лицезреть ее спешили многие и главным образом —
обитатели французской колонии. Посетителей она принимала со всеми церемониями
придворного этикета, как и подобает настоящей императрице. Радзивилл с
Михаилом Доманским у нее буквально дневали и ночевали. К ней наведывались
английские купцы и аристократы. Итальянцы, однако, тоже не оставались в
стороне. Самым желанным из них был некий Мартинелли, управляющий
Венецианского банка.
Но
вскоре банкир пресытился обществом графини Пиннебергской. Она же быстро
растратила свой капитал, ее начали одолевать кредиторы. И вот в один
прекрасный день княжна без малейших колебаний велела собрать весь свой скарб
и подалась в Рагузу. Перед отъездом она созвала польских дворян. На этом
импровизированном совете выступил Радзивилл — он выразил надежду в скором
времени увидеть княжну на российском престоле. Княжна встретила его речь
благосклонно и обнадежила присутствующих заявлением, что сделает все
возможное, чтобы наказать виновных и отомстить за все злодеяния, совершенные
против Польши.
Франция
по-прежнему оказывала ей покровительство. Французский консул в Рагузе
предоставил в ее распоряжение загородную резиденцию, прекраснейшую виллу в
окрестностях города — на холме, поросшем деревьями и виноградниками. И снова
в ее салоне стали собираться аристократы со всей Европы. Никто из них ни на
миг не сомневался в справедливости ее притязаний — они искренне верили, что
недалек тот день, когда княжна, несчастная жертва политических интриг, заменит
нечестивую Екатерину на российском престоле. А княжна подолгу рассуждала о
некоем всеевропейском союзе, дипломатическом паритете и насущно необходимых
реформах. Судя по всему, она довольно хорошо знала жизнь русского народа и
неплохо разбиралась "во всем, что имело касательство к Востоку". Но
неужели этого было достаточно, чтобы претендовать на российский престол? Иные
в этом все же сомневались. Тогда княжна призвала к себе Радзивилла и показала
ему бумаги — духовное завещание Петра I, акт последней воли своей матери, по
которому она являлась законной наследницей престола, письма. Поляк не
удивился и признанию княжны, что Пугачев — как раз в,это время он, подобно
урагану, опустошал российские губернии — никакой не Петр III, а ее родной
брат...
Поляки,
ненавидевшие Екатерину и Россию, возлагали большие надежды на помощь Турции.
Но эти надежды развеялись после подписания русско-турецкого мирного договора.
В сложившейся политической ситуации авторитет княжны стал заметно падать.
Однажды ночью у ворот ее виллы нашли раненого человека — в него стрелял из
ружья телохранитель княжны. Раненым оказался не кто иной, как Доманский. В Рагузе
остались недовольны случившимся. Вслед за тем поползли слухи, будто княжна —
самая настоящая авантюристка. Радзивилл и его ближайшие сподвижники демонстративно
покинули Рагузу и вернулись в Венецию. И самозванке пришлось жить только на
собственные средства и те, что перепали ей от Доманского. Однако такой
неожиданный поворот в ее судьбе не смутил ее, и она вовсе не собиралась
отступать.
Вскоре
ей стало известно, что в Средиземном море находится русская эскадра и что
командует ею Алексей Орлов, брат Григория, фаворита Екатерины. Ходила молва,
будто он впал в немилость императрицы всея Руси. Княжна написала Орлову,
признавшись, что она — истинная российская государыня, что Пугачев — ее брат,
а турецкий султан считает законными все ее притязания. Она также обещала
сделать Орлова первым человеком на Руси — ежели, конечно, тот встанет на ее
сторону и поможет ей взойти на престол. Но ответа она так и не получила.
А тем
временем за нею по пятам, как когда-то в Париже и Венеции, толпой следовали
кредиторы. И, как в Париже и Венеции, княжна предпочла скрыться. Чуть позже
она объявилась в Неаполе, в английском посольстве. Английский посол сэр
Уильям Гамильтон и его супруга, леди Гамильтон, встречали гостью с
распростертыми объятиями и обхаживали ее как настоящую царицу.
6
декабря 1774 года княжна приехала в Рим. Обязанности секретаря, казначея,
мажордома здесь исполнял ксендз Ханецкий, который отлично знал папскую
резиденцию. Он снял дом за пятьдесят, а карету за тридцать цехинов в месяц.
Увы, но авантюристке не удалось заручиться поддержкой Ватикана и польского
резидента.
Между
тем в Санкт-Петербурге Екатерина II, до сих пор лишь презиравшая самозванку,
теперь уже буквально рвала и метала. Пришло время раз и навсегда покончить с
интриганкой, которая становилась уже не на шутку опасной. Кому же доверить
столь необычное и деликатное поручение? Екатерина решила не колеблясь —
только Алексею Орлову. Тому самому, которому княжна имела наглость и
неосторожность писать. Орлов переправил послание, адресованное ему,
Екатерине, и та дала вот какой ответ: "Я прочла письмо, что написала
мошенница, оно как две капли воды похоже на бумагу, которую она направила
графу Панину. Нам стало известно, что в июле месяце она вместе с князем Радзивиллом
находилась в Рагузе. Сообщите, где она сейчас. Постарайтесь зазвать ее на
корабль и засим тайно переправьте сюда; ежели она по-прежнему скрывается в Рагузе,
повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи
этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не
принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее
выдаче) разрешаю прибегнуть к Угрозе, а ежели возникнет надобность, то и
обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее
бесшумно, вам и карты в руки, я возражать не стану". Итак, в этом
послании, от 12 ноября 1774 года, Орлову предписывалось "схватить
самозваную внучку Петра Великого любой ценой — хитростью или силой".
Орлову
предстояло начать игру. Его флагман бросил якорь в Ливорно. Княжна покинула
Рим и остановилась в Пизе. Она едва сводила концы с концами. И вот в один
прекрасный день она получила великую весть: к ней направляется кортеж
адмирала Орлова. Адмирал просит принять его. Представ перед пре- , тенденткой
на престол, Орлов тут же отвесил ей нижайший поклон и всем : своим поведением
дал понять, что признает в ней настоящую княжну. Он стал { бывать у нее чуть
ли не каждый день. И всякий раз княжна подолгу рассказы- I вала ему о своих
пожеланиях, надеждах и видах на будущее. Адмирал выслушивал и согласно кивал.
Он даже признался ей в страстной любви и выразил готовность вести ее к
алтарю. Она не согласилась... Привела доводы. Ее ждут нелегкие испытания. В
знак расположения она подарила Орлову свой портрет. В ответ адмирал пообещал
взбунтовать флот. Через неделю Орлов-Чесменский предложил княжне отправиться
на корабле в Ливорно, чтобы наблюдать за морскими маневрами.
22
февраля на адмиральском корабле "Исидор" самозванка была
арестована. Ее доставили в Россию и заключили в Петропавловскую крепость.
Вести
дознание по делу лже-императрицы было поручено фельдмаршалу 1 князю Голицыну.
Он представил императрице прелюбопытнейшие отчеты, основанные на признаниях
самой авантюристки.
Когда
Голицын явился к ней в Петропавловскую крепость, ему показалось, будто
"она пребывала в сильном раздражении, ибо даже помыслить не могла, что
ее заточат в такое ужасное место. Выразив свое негодование, она спросила, за
что с нею обошлись столь бесчеловечно. Я тотчас объяснил, что она была
арестована на вполне законных основаниях, и призвал ее говорить только правду
и назвать всех сообщников. Я повелел задавать ей вопросы по-французски,
учитывая, что она совсем не знает русского".
Голицына
поразило плохое состояние здоровья арестантки: "У нее бывают не только
частые приступы сухого кашля, но и рвота вперемешку с кровохарканьем".
Так в
чем же призналась самозванка?
Зовут
ее Елизавета, ей двадцать три года; она не ведает ни своей народности, места
рождения, не знает она и кто были ее родители. Шестилетним ребенком ее
вывезли в Лион, а после полугодового пребывания в этом городе в Киль.
Воспитывалась она под наблюдением госпожи Перет или Перон (точно не помнит) и
крещена она по православному обряду; не припомнит, когда и в чьем
присутствии. Когда она спрашивала, кто ее родители, от нее отделывались лишь
утешением, что скоро они приедут. О пребывании в столице Гольштинии у
Азовской принцессы остались лишь туманные воспоминания.
Когда
ей исполнилось девять лет, воспитательница и еще одна женщина, уроженка Гольштейна
по имени Катрин, вместе с тремя незнакомыми мужчинами увезли ее в Россию,
через Ливонию. Это случилось в 1761 году, сразу I после смерти Елизаветы
Петровны, императрицы российской. Минуя Петер- " бург и прочие города,
они двинулись по направлению к персидской границе. Всю дорогу она болела, и
ее пришлось оставить в какой-то деревушке — ее ( название она не помнит. Как
ей кажется, ее просто пытались отравить. Она тогда сильно страдала, все время
плакала и спрашивала, по чьему коварному наущению ее оставили в этой глуши.
Пятнадцать месяцев она провела в одиночестве. Она постоянно плакала,
жаловалась. Но все было напрасно. И лишь потом из разговоров крестьян поняла,
что ее держат здесь по приказу покойного императора Петра III...
Но вот
наконец ей вместе со служанкой и одним крестьянином удалось бежать — и через
четыре дня они пешком добрались до Багдада. В Багдаде они повстречали
богатого перса по имени Гамет, тот пригласил их к себе в дом, обращался с ней
по-отечески ласково и заботливо. Вскоре она узнала, что в этом же доме
скрывается всемогущий князь Али, обладатель огромного состояния в Исфахане.
Несколько позднее князь Али, услышав ее историю, обещал помочь ей и увез с
собой в Исфахан. Там он обходился с нею как со знатной особой. Поверив в ее
высокое происхождение, князь не раз говорил ей, что она наверняка дочь
усопшей императрицы Елизаветы Петровны — впрочем, то же самое говорили и все,
кто ее видел. Правда, многие спорили насчет того, кто был ее отцом. Одни
считали — Разумовский, иные полагали, что совсем другой человек, но имени его
почему-то не называли. Князь Али, взяв ее под свое покровительство, заявил,
что не пожалеет всех своих богатств, чтобы доказать ее высочайшее
происхождение. В Исфахане она прожила до 1768 года. Однако вскоре в Персии
опять случилась великая смута, и князь, не желая подвергать свою жизнь опасности,
решил покинуть родину и податься в Европу. Она согласилась отправиться с ним,
но лишь при одном условии — если они минуют Россию, ибо ей тоже не хотелось
рисковать жизнью. Но Али успокоил ее, сказав, что в Астрахани она
переоденется в мужское платье, и таким образом они спокойно смогут пересечь
всю Россию. В сопровождении многочисленной свиты они покинули Исфахан и в
1769 году прибыли в Астрахань; Али — под именем знатного персидского вельможи
Крымнова, а она — как его дочь.
По
словам авантюристки, она провела два дня в Астрахани, ночь в
Санкт-Петербурге, потом, через Ригу, попала в Кенигсберг, шесть недель жила в
Берлине, почти полгода в Лондоне, а из Лондона перебралась во Францию. В
Париже она оказалась в 1772 году. А что с нею было дальше, нам уже известно.
Ранее
сэру Вильяму Гамильтону она поведала другую историю.
По этой
версии Елизавета I передала ей права на престол, а на Петра III возложила
обязанности воспитать царевну. Немилосердный монарх отправил родственницу в
Сибирь, откуда спустя год ее вывело участие в ней одного священника. Под
покровом ночи бежали они в столицу донских казаков. Ее пытались отравить,
однако она успела скрыться. Бежала в Персию к родственнику отца, который в
правление шаха Тамаса переселился на берега Каспия. Этот король королей
осыпал русского пришельца ласками и богатствами, наделил его обширными
поместьями и окружил почетом. Благодаря этому он мог заботиться о
преследуемой судьбой дочери родственника, выписывать для нее педагогов из-за
границы и превосходно подготовить ее к жизни.
Голицын
докладывал:
"В
итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь
покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про
свое происхождение она, мол, узнала только от князя Али. Она заявляет, будто
не желала, чтобы ее величали этим титулом — ни князь Лимбургский, ни Рад-зивилл,
и всегда повторяла им: "Впрочем, называйте меня как знаете — хоть
Дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но
лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул". Она говорит, что в
Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней как к
высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила
местным властям употреблять по отношению к ней титул княгини. Будучи в Рагузе,
она получила безымянное письмо и три духовных: первое было подписано рукою
императора Петра Великого и имело касательство к венчанию на царство Екатерины
I; второе было за подписью императрицы Екатерины I — о короновании Елизаветы
Петровны, и третье — Елизаветино — о передаче короны ее дочери, которую
должно величать Елизаветой II. Что же до манифеста, она ответствовала, что то
был вовсе не манифест, а своего рода предписание, то бишь указ, согласно
которому графу Орлову надлежало огласить перед моряками российского флота
Елизаветино завещание относительно ее родной дочери. Она также утверждает,
будто направила сие писание графу Орлову единственно для того, чтобы узнать,
кто взял на себя груз послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из
России...
Однако
же, наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях
детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та,
о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что
у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, имевшее явное
отношение к политике".
Свой
отчет императрице великий канцлер Голицын закончил так: "Узница, уповая на
милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к
России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред
государству российскому, — что в конечном итоге послужило причиной ее
размолвки с Радзивиллом. Именно ее горячее стремление любыми средствами
защитить интересы России как раз и повлекло за собой ее ссору с Радзивиллом".
Вскоре
княжна поняла, что ей, похоже, уже никогда не будет суждено выйти на свободу,
и тем не менее она отправила Екатерина II исполненное горького отчаяния
письмо:
"Ваше
императорское величество, я полагаю, настало время уведомить Вас о том, что
всего, писанного в стенах этой крепости, явно недостаточно, чтобы развеять
подозрения Вашего величества на мой счет. А посему я решилась обратиться к Вашему
императорскому величеству с мольбой выслушать меня лично, но не только
поэтому, а еще и потому, что я могу принести большую пользу России.
И моя
мольба — верное тому ручательство. К тому же я вполне могла бы опровергнуть
все, что было написано и сказано против меня.
Я с
нетерпением жду распоряжений Вашего императорского величества и уповаю на
Ваше великодушие.
Имея
честь выразить Вашему императорскому величеству заверения в моем глубочайшем
почтении, я по-прежнему остаюсь Вашей покорнейшей и смиреннейшей слугой.
Елизавета".
Кроме
того, княжна написала два письма князю Голицыну и подписалась Ц все тем же
именем — Елизавета. Таким образом, она дважды совершила непростительную
оплошность, чем навлекла на себя гнев Екатерины, потому что та не преминула
заметить Голицыну следующее:
"Князь1
Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить
свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо,
судя по ее письмам к вам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих
пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не
сомневается в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно
советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на
себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься
мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила
ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне,
дерзость ее вообще не знает границ, и я уж начинаю думать, все ли у нее в порядке
с рассудком".
По всей
видимости, императрице во что бы то ни стало хотелось узнать настоящее
происхождение авантюристки. Вскоре ей сообщили, что мошенница была не кто
иная, как дочь пражского кабатчика, потом — будто родилась в Польше, что
объясняло ее связь с конфедератами Радзивилла; затем — что она дочь нюрнбергского
булочника, и в довершение всего — будто она из семьи польского еврея. Очевидно,
что какая-то из четырех перечисленных версий была лишней. Однако Екатерину II
ни одна из них явно не устраивала. Судя по поведению императрицы, она была
чем-то взволнована и даже встревожена. Вскоре, правда, она обрела некоторое
успокоение: оказалось, что самозванка была совсем плоха. Ее то и дело трясло
в лихорадке. Участилось кровохарканье. И 26 октября 1775 года князь Голицын
сообщил Екатерине, что состояние арестантки плачевно: "Врач, что
пользует ее, опасается, что долго она не протянет". И действительно, в
один из декабрьских дней 1775 года, призвав к себе католического священника,
она испустила дух. "Отъявленная негодяйка, присвоившая себе высокий
титул и происхождение, близкое к ее высочеству, — писал Голицын, — 3 декабря
испустила дух, так ни в чем не сознавшись и никого не выдав".
Так кто
же она была, эта таинственная авантюристка и самозванка? А может, она, как
сама утверждала, действительно была дочерью Елизаветы?
Известно,
что Екатерина II запретила проводить какое-либо дознание, могущее изобличить
княжну. Царица ни разу официально не оспорила ее притязания. Екатерине
хотелось лишь одного — скорее покончить с этим делом. "Довольно
примечательно, — писал историк Шалемель-Лакур, — что никто так и не попытался
опровергнуть широко распространенное мнение о том, что у императрицы
Елизаветы была дочь, или доказать, что она умерла, или, по крайней мере, узнать,
что с нею сталось". Спустя восемь лет после смерти узницы
Петропавловской крепости посол Франции в России маркиз де Врак, по просьбе
одного из парижских кредиторов бывшей княжны Волдомир, собрал в
Санкт-Петербурге кое-какие сведения о ней. Посол изложил их в депеше, которая
ныне хранится в архивах Французского министерства иностранных дел. В этой
депеше де Врак выражал свою убежденность в том, что "она действительно
была дочерью Елизаветы и Разумовского". После долгих кропотливых
исследований, подкрепленных красноречивыми документами, историк Шарль де Ларивьер
также пришел к выводу о том, что княжна вполне могла быть дочерью императрицы
Елизаветы.
Тем не менее
та, которая, возможно, была внучкой Петра Великого, нашла свою смерть в
крепостном каземате.
Авантюристка
попала в историю как княжна Тараканова, хотя никогда этим именем не
пользовалась и, возможно, даже не подозревала о существовании такой фамилии.
Под этим именем известна еще одна княжна, якобы действительно, рожденная от
морганатического брака императрицы Елизаветы с фа-Фом А.Г. Разумовским по
имени Августа (Тимофеевна). По повелению Екатерины II она была привезена в
Ивановский монастырь и пострижена под именем Досифеи. Княжна Тараканова
прожила здесь до самой смерти в 1810 году. Еще одна загадка.
Так или
иначе, но нашу авантюристку стали тоже называть княжной Таракановой.
А затем
и принцесса Волдомир превратилась в принцессу Владимирскую П Мельников в
своей книге "Княжна Тараканова и принцесса Владимирская" (Спб,
1868) счел фамилию Волдомирская равнозначной Владимирская! и, без всяких на
то оснований, стал именовать ее Владимирской Происхождение же княжны "Волдомир"
— плод буйной фантазии Азовской принцессы Не более
|
