МБДОУ «Детский сад комбинированного вида №17 г. Алексеевка Белгородской области»
Муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида № 17» Алексеевского городского округа.
В 1974 году в городе Алексеевка Белгородской области было пущено в эксплуатацию одно из крупнейших предприятий города – завод Химического машиностроения. Решением общего собрания коллектива завода «Химмаш» от 12 января 1982г. было принято решение о начале строительства 12-ти группового ведомственного детского сада – яслей. Учреждение создано на основании решения исполнительного комитета Алексеевского городского Совета народных депутатов Белгородской области № 241 от 30.06.1984г., «Об утверждении акта приемки в эксплуатацию законченного строительством детского сада-яслей на 280 мест ПО «Белгородхиммаш», как детский сад — ясли № 17 ПО «Белгородхиммаш», в целях реализации права граждан на дошкольное образование, гарантии его бесплатности и общедоступности.
Заведующая Дёмина Александра Филипповна вступила в должность в 1984году, когда детский сад ещё не функционировал. 22 января 1985года детский сад впервые открыл двери для своих воспитанников. Это было современное здание, построенное по типовому проекту на 280 мест с просторными групповыми ячейками, пищеблоком, кабинетами заведующей, методиста, логопедов, психолога, музыкальным и физкультурным залами, медицинским блоком и другими подсобными помещениями.
Детский сад принимал детей в возрасте с 1 года до 7 лет. Списочный состав воспитанников на момент открытия детского сада составлял 330 детей. Это были дети не только работников «Химмаша», но и дети, проживающие в микрорайоне детского сада.
Коллектив постепенно обновляется, приходят новые инициативные педагоги, но неизменными были и остаются материнская любовь и забота к детям, уважение к их родителям.
1 июля 1994г.Постановлением главы администрации города и района детское дошкольное образовательное учреждение передано на бюджет отдела образования.
12 апреля 2002 года детский сад – ясли № 17 был переименован в центр развития ребенка — детский сад № 17 г. Алексеевка.
С мая 2002 года по август 2006 года коллектив детского сада возглавляла Щербинина Антонина Алексеевна, «Отличник народного просвещения».
С 1 августа 2006 года по 1 мая 2021 года Детский сад № 17 возглавляла Белых Ирина Алексеевна, педагог высшей квалификационной категории, «Почётный работник общего образования РФ».
С 22 января 2022 года Детский сад № 17 возглавляет ПОПОВА ЮЛИЯ ЮРЬЕВНА.
На основании Постановления администрации муниципального района «Алексеевский район и город Алексеевка» Белгородской области от 17 ноября 2017 года № 723, муниципальное автономное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида № 17 г. Алексеевка Белгородской области» переименовано в связи с изменением типа с 01 января 2018 года на муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида№ 17 г.
Алексеевка Белгородской области».
Муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида № 17 г. Алексеевка Белгородской области» переименовано с 15 января 2019 года на муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение»Детский сад комбинированного вида №17″ Алексеевского городского округа.
Учредителем детского сада является Управление образования администрации Алексеевского городского округа, действующего на основании Положения, утвержденного решением Совета депутатов Алексеевского городского округа от 20.12.2018 года № 26.
Адрес Учредителя: 309850, Белгородская область, город Алексеевка, 2 переулок Мостовой, дом 4.
Здание ДОУ типовое, рассчитано на 261 мест0.
Режим работы детского сада:
Рабочая неделя — пятидневная,
Длительность работы учреждения — 12 часов
Ежедневный график работы — с 7.00 до 19.
00
Выходные дни: суббота, воскресенье, государственные праздничные дни.
Электронная почта: [email protected]
В 2021 — 2022 учебном году детский сад платных образовательных услуг не предоставляет.
Воспитательно – образовательный процесс осуществляется на русском языке.
Образовательную деятельность по образовательным программам дошкольного образования, присмотр и уход за детьми осуществляют 33 педагога: старший воспитатель, 26 воспитателей, 2 учителя-логопеда, педагог-психолог, 2 музыкальных руководителя, инструктор по физической культуре.
Квалификационный уровень педагогического состава:
Высшая квалификационная категория – 25 педагогов;
Первая квалификационная категория — 7 педагогов.
Своевременно пройдены курсы повышения квалификации по ФГОС ДО, курсы повышения квалификации по системе работы с детьми с ОВЗ раннего и дошкольного возраста, обучение по оказанию первой помощи.
Согласия на обработку персональных данных и на размещение в сети Интернет персональных данных работников Детского сада № 17 и воспитанников имеются (согласно заявлений работников и родителей воспитанников(законных представителей))
Основными направлениями работы коллектива в соответствии с ФГОС ДО являются: социально-коммуникативное, познавательное, художественно-эстетическое, физическое развитие.
Федеральный государственный образовательный стандарт дошкольного образования
Добро пожаловать в наш детский сад!
С результатами участия детского сада №17 во втором цикле независимой оценки качества оказания услуг в сфере образования и ее результатами вы можете ознакомиться на странице официального сайта bus.gov.ru или по ссылке :
http://bus.gov.ru/pub/info-card/224266?activeTab=3
Как 100 дней войны изменили россиян? Объясняем с точки зрения социологии — Meduza
Кирилл Кудрявцев / AFP / Scanpix / LETA
100 дней войны изменили жизнь многих россиян.
Несогласные сначала выходили на уличные протесты, а когда власти ввели уголовное наказание за «дискредитацию» российской армии — стали участвовать в антивоенном движении. Многим пришлось уехать из страны. Другие же ходили на митинги в поддержку «спецоперации» и повторяли аргументы российской пропаганды о «денацификации» Украины. Что изменилось в обществе за время войны, как россияне уживаются друг с другом и кто на самом деле поддерживает «спецоперацию»? Об этом «Медуза» поговорила с социологом Алексеем Титковым.
Алексей Титков, социолог
— Как с начала войны изменилась работа российских социологов?
— Я сначала повредничаю и скажу, что опросные компании — это не социологи. Они сами по себе, мы сами по себе. С конца марта опросным компаниям пришлось приспосабливаться к новым условиям. Произошли подвижки в том, насколько и какие люди хотят отвечать на вопросы, насколько искренне, насколько правдиво они в принципе готовы отвечать.
Это примерно та же история, которую все знают по выборам: есть более лояльные избиратели, а есть более оппозиционные.
И в зависимости от того, как идет избирательная кампания, кого лучше позвали [на выборы], кого хуже, соотношение между ними может меняться. В декабре 2011 года на думских выборах лояльные избиратели, которых все устраивало, остались дома, а более протестные пришли. В результате правящая партия свой результат серьезно ухудшила.
С опросами сейчас действительно похожая история. Это можно обнаружить по косвенным признакам: с начала марта по сравнению с опросами предыдущей эпохи растет доля людей, для которых основной источник информации — это телевизор. Стало сложнее найти [респондентов] готовых отвечать [на опросы] в группе молодых и образованных граждан. Для правильной выборки их приходится чисто арифметически добирать больше, чем обычно. Это первая сложность, которая появилась, — состав людей.
Уменьшилась доля готовых отвечать. Она традиционно невысокая, показатель достижимости порядка 10%. Сейчас показатель уменьшился еще на три-четыре процентных пункта. Важно не то, что он уменьшился: что 10%, что 7% — это не принципиально.
Важно, что он уменьшился непропорционально. Поэтому искажений за счет состава стало больше.
Вторая сложность заключается в том, что с начала марта люди быстро выучили слова «фейки» и «дискредитация». В ситуации, когда кто-то звонит [человеку] или подходит [на улице] и просит ответить на вопросы, люди вполне рационально подозревают, что какие-то ответы могут оказаться поводом, чтобы их тоже наказали за «фейки» и «дискредитацию», — мало ли кто спрашивает. И это особенно сильно проявляется в опросах [проводимых] по мобильным телефонам. До сих пор это был самый распространенный, самый удобный, экономичный, надежный способ проводить опросы. Сейчас именно он в наибольшей степени дает сбои из-за повысившейся осторожности.
Получается, что в самых чувствительных вопросах нужно делать поправку на неискренние ответы — порядка 15 процентных пунктов. Причем неискренность может быть двойного рода. Первое — это когда люди думают не так, как «надо», но дают ответы, которые считаются официально правильными.
Вариант чуть более тонкий, но тоже важный и искажающий — это когда у человека есть некоторые сомнения по чувствительным вопросам, он эти сомнения на всякий случай прячет и дает ответ более уверенный. В опросах есть варианты ответов «определенно да», «скорее да», «определенно нет», «скорее нет», и в случаях, где люди проявляют осторожность, они в меньшей степени высказывают свои сомнения и реже выбирают вариант «скорее», чаще они выбирают «определенно». Все такие поправки нужно учитывать.
— Как рост количества отказов и неискренность ответов влияют на качество исследований? Им вообще можно доверять?
— Можно ими пользоваться, зная, что есть именно такие искажения, и мысленно делая на них поправку. Лично я не считаю это поводом сказать, что это [опросы] полное вранье и что ими пользоваться не нужно. Замер он и есть замер, он что-то в общем говорит о том, что происходит и что люди думают, но нужно быть осторожнее с поправками на все эти искажения.
Что можно посоветовать читателям: всегда нужно смотреть пресс-релиз компании, а не журналистские пересказы, в которых часто появляются искажения.
И второе — обращать внимание на технические детали, каким способом проводился опрос. По закону компании обязаны это писать.
— Есть опрос ВЦИОМа, опубликованный 30 мая, после длительного перерыва. В нем говорится, что уровень поддержки «спецоперации» «стабильно высокий» — 72%. У «Левады» последний такой опрос был опубликован 2 июня, в нем говорится, что уровень поддержки войны незначительно вырос и в мае составил 47%. ФОМ вообще перестал публиковать такие опросы. В ситуации, когда нет какой-то последовательности в публикации таких данных, нет какой-то единой отправной точки, как вообще можно делать выводы о настроениях в обществе?
— Искать по возможности больше независимых замеров разных компаний. Если они более-менее совпадают, то на такие данные можно ориентироваться.
Что пока получается? ВЦИОМ после почти двух месяцев затишья — предыдущая публикация у них была на рубеже марта и апреля — сказал, что результаты не изменяются. «Стабильно высокие» или просто «застывшие» — это вопрос стилистики.
Совсем недавно независимый проект Extreme Scan сделал такой же вывод, что с начала марта фиксируемая доля поддержки не меняется. По крайней мере, фиксируемый результат [поддержка войны] не растет за последние два месяца. Это первая тенденция, от которой можно отталкиваться.
И вторая: по сравнению с концом февраля — началом марта заметно снижается заявленный интерес к украинской теме. То есть количество людей, которые отвечают, что они внимательно за этим следят, которые называют это самым важным событием недели, снижается.
— Какие еще изменения произошли в обществе за последние 100 дней?
— На самом деле их сравнительно немного. «Поддерживают — не поддерживают» — это такой долгий показатель, который сложно изменить. В принципе, пропорции, которые сейчас есть, во многом похожи на результаты, которые были в 2014-м, начале 2015 года, в острую горячую фазу военного конфликта в Донбассе.
Некоторые показатели были заложены еще в 2014–2015 годах и сейчас проявились.
Самый главный — это ценностный выбор «кто прав, кто не прав». Это нормальное для гражданина решение — когда ничего не понятно, исходить из того, что правота на стороне твоей страны и правительства.
Для больше чем двух третей граждан и тогда, и сейчас были виноваты Украина и Запад в разных пропорциях. В большей степени и в первую очередь все-таки Запад. С этим показателем в принципе мало что произойдет. Есть две переменные: «кто виноват?» и «что делать?». «Кто виноват» — переменная устойчивая. «Что делать?» — здесь наблюдается гораздо большая подвижность. Сейчас нужно внимательно за этим смотреть.
В обществе явно должны были уменьшиться ожидания, что вся военная операция закончится очень быстро, в считаные недели, по той причине, что она уже на 100 дней затянулась и пока нет никаких признаков, что она может внезапно закончиться.
Больше трех четвертей [опрошенных] отвечали и еще будут отвечать, что конфликт, конечно же, закончится военной победой России. Дальше начинаются большие сложности, когда опросники начинают выяснять, что люди понимают под победой, какой результат они считают верным.
В ситуации, когда ни телевизор, ни официальные лица ясной подсказки не дают, люди для себя решают, что «наши» правы, что российская сторона сражается за правое дело и в результате победит. Но что это за правое дело? Официальные лица сказали слишком много версий с телеэкрана, людям приходится самим выбирать главный смысл событий. Кроме общих слов совсем не понятно, в чем состоит конечная цель. Людям приходится придумывать для себя. Самый частый смысл, который отвечающие граждане России для себя выбирают, это что Россия ведет оборонительную кампанию и защищается от западных стран, от блока НАТО. А украинская сторона, в том числе знаменитые «зловещие нацисты», — это в лучшем случае причина второго порядка.
— О чем говорит то, что у населения нет единого понимания этих целей?
— Понятно, откуда это взялось. Это одно из любимых занятий журналистов в последние три месяца — отслеживать заявления официальных лиц, как меняется официальное определение целей военной кампании.
И в ситуации, когда официальные лица все время говорят разное, людям приходится выбирать те цели, которые им кажутся самыми обоснованными и самыми достойными.
— Возвращаясь к тому, что люди потеряли интерес к теме в последнее время. Можно ли говорить о появлении в обществе усталости, как это было, например, в 2014-м, когда по телевизору все время показывали войну в Донбассе? К чему эта усталость в итоге может привести?
— Это снижение интереса, наверное, можно описать словом «усталость». Дальше уже можно выяснять, почему это происходит. Если додумывать за людей, то, вероятно, одна из причин — это то, что за последний месяц информационная картина не очень сильно меняется. Линия фронта примерно та же, с небольшими изменениями по сравнению с первыми днями, когда все быстро менялось.
Сейчас картина относительно устоявшаяся. Это значит, что ценностные выборы «за кого я, кто прав и кто не прав» не так сильно изменились. Если ты меньше интересуешься, значит, меньше об этом думаешь.
Значит, с большой вероятностью ты будешь думать то же самое, что уже думал до этого.
Еще одна важная переменная, которая парадоксальным образом остается на примерно прежнем уровне, который был еще до начала всех событий, — это [положительное] отношение россиян к Украине как к стране. Оно заметно снизилось, но все равно люди в значительной степени относятся к ней положительно.
Если все это сложить, получаются два стабильных показателя. В опросах очень значительная доля людей заявляет, что они одобряют военную кампанию на территории страны, к которой и к жителям которой относятся в целом положительно. Как к близкому, даже братскому народу.
— В начале войны некоторые социологи предполагали, что как раз за счет того, что у россиян много родственных связей с украинцами, будет расти недовольство этой войной. Кроме того, по прогнозам, оно должно было расти за счет усиливающегося влияния на экономику. Но этого не случилось. Почему?
— Ключевой вопрос: почему не изменился показатель поддержки? Потому что это не столько вопрос к конкретному событию, конкретной проблеме, сколько вопрос о том, кто вообще в принципе прав: твоя страна, твоя армия или какая-то другая сторона.
И в ситуации, когда перед гражданами встает такой выбор, вариант, что все-таки правота за твоей страной, — это выбор, который был бы сделан практически в любой стране. Чтобы заметить изменения, нужно задавать вопросы по-другому.
Один вариант попробовал «Левада-Центр». Они спрашивали людей про эмоции, которые они испытывают по поводу событий на территории Украины. Около 50% отвечают, что испытывают гордость, и порядка 30% — тревогу и страх. Но сейчас это не очень надежный вариант замера. Гордость, как, например, и любовь, в психологии эмоций называются сложными эмоциями, которые непонятно как устроены. Мы с вами хорошо понимаем, как можно испытывать страх, радость и другие чувства такого рода, мы понимаем, какими жестами, какой мимикой их можно выразить. А как выглядит, как чувствуется переживание гордости? Это неочевидный вопрос. И вот этот вариант «испытываю чувство гордости» — это, скорее, разновидность ценностного выбора.
Опять же чтобы понять, что я испытываю, гордость или стыд, нужно решить, чья сторона права, а чья нет.
Если я решил, что правы «наши», то некуда деваться, нужно испытывать гордость. Более подвижный показатель, за которым действительно нужно смотреть, это не «кто прав?», а «какой ход событий люди предвидят в целом?». Сама жизнь подсказывает, что этот военный конфликт уже не стал быстро разрешимым, он неизбежно затягивается. И важно узнать, выбирают ли люди вариант «воевать до победного конца», опять же с разными представлениями, что такое победный конец, или предпочитают остановиться прямо сейчас. В таких вопросах — «продолжать или остановиться» — пропорция тоже обычно получается 50 на 30. По крайней мере, примерно треть граждан, отвечающих на вопрос, предпочитают, чтобы все это уже закончилось и остановилось.
Также можно реконструировать, каким образом такая пропорция получается. К началу 2022 года, даже к 23 февраля, сторонников применения военной силы на украинской территории было меньшинство: судя по опросам 2014–2015 годов, к такому варианту были склонны порядка 20–25%. С тех пор их доля явно не могла вырасти.
Получается, что примерно 50 с небольшим процентов населения считают, что нужно продолжать спецоперацию. Из них примерно половина или чуть меньше — это идейные сторонники варианта, что «Украину нужно наказать» и одержать над ней победу. А другая половина считает, что если уж военная кампания началась, то, конечно, ее, как и любое другое дело, нужно доводить до конца. Нужно, чтобы престиж страны не пострадал, чтобы не пострадала национальная гордость. Поэтому, даже если есть вопросы к военной кампании, нужно продолжать. Это такие вынужденные союзники, которые изначально военного варианта не хотели, но теперь из логики «я за свою страну, я за своих» его поддерживают.
Теперь давайте посмотрим, какие получаются пропорции. Совсем верхняя планка — порядка двух третей — в опросах заявляют, что они одобряют «военную операцию». Следующий пласт: из этих двух третей порядка 50–55% заявляют, что они такого рода ситуацией гордятся и готовы продолжать до конца. Получается, что порядка 15–20% граждан вроде бы и поддерживают, но не гордятся и ждут, чтобы это поскорее закончилось.
Из этих оставшихся 50–55%: 20–25% — это такие сравнительно жесткие, убежденные сторонники военного решения, которые сформировались еще в 2014–2015 годах и до сих пор сохраняются. И остальные 20–25% скорее уже задним числом приняли, что раз сейчас это произошло, то наши правы и нужно их поддерживать. Что означает такая пирамида? Прежде всего, что парадоксальным образом при большом количестве заявленных сторонников военной операции самые убежденные сторонники составляют сравнительно небольшую долю — те же 20–25%.
Это похоже на то, что делал Russian Field, когда они спрашивали: «Если сейчас президент России заявит, что он прекращает военную операцию, поддержите ли вы это?» Появляются устойчивые две третьих в пользу мирного решения, если это предлагается от имени страны, от первого лица. То есть говорить о том, что большинство настроено воинственно, парадоксальным образом нельзя. Большинство — это люди, которые хотят мира, но оказались пассажирами поезда в такой ситуации.
— Но почему получается, что россияне, которые уверены в правильности действий своей страны, не меняют точку зрения даже на фоне жестких экономических последствий? Кризис, который они сами ощущают, их не разубеждает в правоте своей страны?
— Есть опрос «Левада-Центра» от середины мая про индекс потребительских настроений.
Люди очень пессимистично, очень хмуро оценивают свое положение, свои перспективы прямо сейчас. Но когда их спрашивают о прогнозе на пять лет, отвечают уже оптимистичнее. То есть люди считают, что где-то через три-пять лет все в результате наладится, так же, как налаживалось после кризисов 2008 и 2014 годов. То есть сейчас несколько месяцев потерпеть, потом каким-нибудь образом станет лучше.
Дальше можно уже додумывать за людей. Если вышло так, что в этой непонятной ситуации нужно поддерживать «наших» ради того, чтобы «наши» победили, несколько месяцев — полгодика потерпеть как-нибудь можно. Пока представление о том, что кризис надолго, на уровне рядовых граждан не распространено.
Теперь про украинских родственников и друзей. В ситуации военной кампании не было замеров, каким образом это повлияло [на общество]. В оппозиционной российской и украинской прессе чаще всего публикуются результаты неудачных разговоров, когда кто-то из украинских родственников звонит, рассказывает, что их бомбят, а российская сторона этому не верит.
Но мы ничего не знаем о том, насколько такого рода случаи типичны, насколько они действительно преобладают. Но известна ситуация, которая была раньше.
Есть традиционный опрос «Левада-Центра», который они проводят вместе с Киевским международным институтом социологии, по поводу отношения россиян к Украине и украинцам. Когда делается специальная подвыборка и у людей спрашивают, есть ли у них родственники, друзья, знакомые на территории Украины, то в целом те, кто отмечает, что есть, дают более умеренные, более симпатизирующие Украине ответы. Свежих данных на этот счет нет, но можно предположить вполне уверенно, что, скорее всего, этот эффект сейчас проявляется. Те, кому есть с кем общаться на украинской территории, в целом настроены менее воинственно.
— Да, как раз в последнем исследовании Extreme Scan были такие данные. А можно ли говорить о существовании раскола в российском обществе сейчас? Мы знаем истории, когда отношение к войне раскалывает семьи, люди, которые против войны, сейчас могут ощущать себя инородно среди соотечественников.
Можно ли сейчас сделать вывод и сказать, как изменились отношения внутри российского общества за эти три месяца?
— На самом деле разделение заметно. Порядка половины граждан — вполне убежденные сторонники проводимой политики, хотя и без воинственности, без кровожадности. Остальные настроены по-другому. Примерно пятая, шестая часть — это открытые, убежденные противники военной операции, и оставшиеся порядка четвертой части граждан — это те, кто находятся в смятении, в сложных чувствах по этому поводу. На прямой вопрос, поддерживаешь ли ты [войну], они, скорее всего, ответят: «Да, поддерживаю». Но при этом никакой радости, гордости они по этому поводу не испытывают. Скорее, переживают и ждут, чтобы все закончилось.
Еще один показатель замеров, который важен для понимания, это то, что порядка трех пятых граждан с симпатией относятся к украинцам как к народу. По крайней мере, те же три пятых заявляют, что испытывают тревогу по поводу военных событий, причем тревогу гуманитарного, человеческого плана.
Им не нравится, что погибают люди, что разрушаются города, люди теряют жилье и работу. Такого рода переживания тоже распространены и тоже создают фон.
Получается, что люди заявляют о поддержке [«спецоперации»], но положительных мыслей, положительных чувств по этому поводу у них совсем немного. Я бы сказал, что если [к россиянину] приходит или звонит человек с анкетой [проводящий соцопрос] и спрашивает об этом достаточно умелым образом, то эти разделения проявляются.
Что это значит для отношений внутри семьи или с коллегами? Это такая зона риска. Почему? Именно потому что все знают и чувствуют, что это разделение есть. Если начать спрашивать, как это делает ВЦИОМ, «слышали ли вы противоположные версии событий?», «доходила ли до вас информация, дискредитирующая российскую армию?», большинство отвечает «да». Спрашивают опять же в разных вариантах, кто преобладает вокруг вас, сторонники или противники. В целом по такого рода замерам получается, что порядка трех пятых отвечающих независимо от своих собственных предпочтений предполагает, что вокруг них скорее большинство сторонников.
А у остальных, получается, есть сомнения. Поэтому иногда у людей появляется желание выяснить, какую позицию занимает другой значимый для них человек. И если такого рода разговор начинается, велик риск, что разговор может закончиться разрывом [отношений]. Потому что такой конфликт, выбор стороны, связан не столько с соображениями практического или экономического порядка, сколько с ценностным выбором. Причем и для сторонников, и для противников. В случае, когда этот спор о ценностном выборе касается самого высокого и самого глубокого порядка, новость, что близкий человек придерживается совсем других ценностей, — это, вообще говоря, серьезное шокирующее обстоятельство.
Как сделать, чтобы разрыва не произошло, — это уже не вопрос того, как устроено российское или любое другое общество. Это вопрос того, насколько люди умеют разговаривать друг с другом, не ссорясь. Примерно так же, как люди покупают себе психологические книги по самопомощи, о том, как устроиться на работу, как найти любимого человека.
Не хватает такого же рода глянцевых книжек о том, как говорить на такие сложные серьезные политические темы, чтобы не рвать отношения со всеми вокруг.
— А есть какая-то информация о том, как регионально различаются настроения россиян относительно войны в Украине?
— Есть очень приблизительные данные. В целом можно сказать, что регионы, которые традиционно голосуют за «Единую Россию», сейчас точно так же показывают большую лояльность, чаще отвечают, что они поддерживают «военную операцию». Если учесть, что это Центральное Черноземье и юг России, которые сейчас оказались приграничными регионами военного конфликта, это дополнительно усиливает такую позицию. А Северо-Запад и Урал — это традиционно более оппозиционные регионы, там поддержка меньше. Насчет Сибири и Дальнего Востока я видел противоречивые данные и сейчас не могу точно о них сказать.
В Москве и Петербурге в меньшей степени действительно есть отличия от других регионов. Сейчас, как и в 2014–2015 годах, здесь выше доля поляризации.
В этих городах доля сознательных милитаристски настроенных сторонников военной операции и доля сознательных противников выше, чем в других. Каким образом в столице получается повышенная доля сознательных сторонников? Нужно разбираться, но есть по крайней мере несколько обстоятельств, которые дают подсказку.
Есть два раздела: первый — между молодыми и пожилыми. Пожилые единодушно отвечают, что они все поддерживают. Молодые в гораздо меньшей степени. Этого можно было ожидать. И второе разделение, которое, наверное, мало кто мог предсказать, между богатыми и бедными. Здесь ситуация обратная. Самая бедная часть, которой не хватает доходов на поддержание жизни, настроена гораздо более критически и положительные ответы дает реже. А самая богатая часть населения пока настроена вполне патриотично и воинственно. В таком ключе Москва, как благополучный город, оказывается одним из бастионов сторонников. И в то же время бастионом большого количества противников.
— Все-таки очень хочется понять людей, которые тем или иным образом поддерживают происходящее.
В начале войны ее сторонники могли говорить, что Россия защищает свои территории, наносит точечные удары. Потом мы узнали о том, что произошло в Буче, о мародерстве и так далее. Как люди, которые сейчас продолжают поддерживать «спецоперацию», объясняют для себя эти жертвы?
— Это люди, которые получают информацию или через телевизор, или через платформу «Яндекс» и их подборку новостей. Основная часть людей, независимо от того, предпочитают они телевизор или интернет, оказываются в кругу информации в целом лояльной российской стороне. В этой картине мира запущена версия, что все, что говорится о Буче, Мариуполе, Краматорске, — это вранье и на самом деле виноваты «украинские нацисты». Люди знают обе версии, и в таких ситуациях неопределенности опять же решающим оказывается политический ценностный выбор: за кого ты, на чьей ты стороне?
То есть при прочих равных с гораздо большей вероятностью ты будешь верить в то, что виновата не твоя сторона, а другая. Ничего специфически российского здесь нет.
Когда ты не знаешь, какому источнику информации доверять, и должен сам выбрать, какая версия тебе кажется наиболее правильной, версия стороны, которая политически ценностно твоя, для тебя оказывается более убедительной. Насколько люди в этом уверены — уже другой вопрос, но по крайней мере маловероятно, что они сразу поверят версии источников, которые они расценивают как недружественные, как политически чужие.
— Протест в России трансформировался. Из-за новых законов и показательных процессов над активистами и политиками уличный протест подавлен. Однако люди, несогласные с войной, в России остались. За последнее время появилось много волонтерских инициатив, были разные протестные флешмобы, надписи «нет войне» на улицах городов. Насколько протест в такой форме может влиять на мнение общества? И услышит ли его государство?
— Он каким-то образом может повлиять на настроения других граждан. Просто самим фактом, что люди видят, что сторонников одной или другой версии событий много или мало.
То, что мы, наверное, уже можем заметить, это что у сторонников военной операции не появилось своих заметных добровольных низовых практик поддержки того, что они считают верным. С самого начала появились подходящие символы — две латинские буквы [Z и V]. Привычные формы, где их можно было разместить — на машине, на футболке, на своем жилище или где-то еще, — распространенными так и не стали.
Здесь играет роль тот самый сдерживающий эффект. Допустим, я сторонник военной операции. Я хочу подумать, стоит ли мне своим внешним видом показывать, что я сторонник. Я оглядываюсь по сторонам, других людей со значками практически нет, ну и я, наверное, тоже воздержусь, не буду.
Со стороны противников похожий эффект. Здесь скорее сложность в том, что у людей нет подходящей готовой формы и им приходится проявлять свое творчество. Кто-то рисует голубя мира, кто-то — цвета украинского флага. Зеленая ленточка — это понятный, узнаваемый знак в Петербурге и других городах-миллионниках. За пределами миллионников я не уверен, что этот символ понятен и даже те, кто готов, его бы использовали.
Чего сейчас не хватает по сравнению с предыдущими кампаниями — понятных символов, безопасных способов, каким образом действовать и как свою позицию против военных действий можно выразить. Это существенный сдерживающий барьер. Есть чувство, а как его выразить, ты не знаешь.
— Если резюмировать: война продолжается больше трех месяцев, общество все меньше интересуется этой темой и испытывает усталость от происходящего. К чему все это может нас привести?
— Общественное мнение может измениться, если твердые противники военных действий научатся говорить с колеблющимися гражданами. Если они предложат приемлемую позицию для тех, кто считает себя патриотом, не хочет поражения России и не желает «говорить плохо о своих» и при этом недоволен происходящим и хотел бы мира. Найдут политики такую формулу или нет — как раз одна из интриг ближайших месяцев.
О военных итогах этих ста дней можно прочитать здесь. А воспоминания читателей «Медузы» о последнем мирном дне — в этом материале.
Беседовала Анна Евданова
Выражения лица, эмоции и языки жестов
Введение
Люди воспринимают выражения лица как выражающие смысл, но откуда они берутся и что именно они означают? Основываясь на наблюдениях за выражениями лица, обычно связанными с эмоциями, Дарвин (1904) предположил, что они должны были иметь некую инструментальную цель в истории эволюции. Например, поднятие бровей могло помочь нашим предкам реагировать на неожиданные события окружающей среды, расширяя поле зрения и, следовательно, позволяя им видеть больше. Несмотря на то, что их инструментальная функция может быть утрачена, выражение лица остается у людей как часть нашего биологического дара, и поэтому мы по-прежнему поднимаем брови, когда в окружающей среде происходит что-то удивительное, независимо от того, имеет ли ценность видеть больше или нет. Следуя этой традиции, Экман (1979, 1992) утверждал, что существует набор врожденных выражений лица, и они означают, что человек, делающий это лицо, испытывает эмоцию; т.
е. поднятие бровей означает «я удивлен». Он также утверждал, что существуют культурно приобретенные выражения лица, используемые для модуляции врожденных эмоциональных выражений, так называемые правила отображения, а также другие, которые используются для общения. Примеры последнего типа: (а) вспышка бровей, означающая «привет», (б) движения бровей во время речи, подчеркивающие определенные слова. Согласно этой точке зрения, некоторые выражения лица являются «считыванием» внутренних эмоциональных состояний, и тот факт, что они имеют значение для наблюдателя, является случайным, в то время как другие используются специально для общения и, таким образом, в некотором смысле намеренно значимы.
Однако Fridlund (1997) утверждал, что не существует «считывания» внутренних эмоциональных состояний; скорее, то, что обычно считается эмоциональным выражением, развилось для сообщения намерений. То есть поднятые брови не означают «Я удивлен», а могут означать «Что-то случилось; Я собираюсь выяснить, что».
С этой точки зрения все выражения лица развились для коммуникативных целей.
Последние 30 лет лингвистических исследований жестовых языков показали, что существуют выражения лица, которые используются вместе с жестовыми жестами и функционируют как фонологические признаки, морфемы и синтаксические/просодические маркеры, например, условные предложения, обозначающие приподнятые брови (Liddell, 1980; Дачковский и Сандлер, 2009). Эти выражения лица носят ярко выраженный коммуникативный характер и используются в сочетании с другими значимыми движениями (движениями рук).
Таким образом, есть свидетельства того, что выражения лица означают разные вещи, начиная от, возможно, универсальных сообщений, например, «Я удивлен»/«Что-то случилось!» к культурно-специфическим усвоенным значениям; т. е. «привет» для специфических для культуры значений, которые могут принимать участие в более крупных составных структурах с другими значимыми элементами, т. е. маркером условного предложения в жестовых языках.
Как можно объяснить диапазон значений и использования выражений лица? Следуя Wierzbicka (1999), мы утверждаем, что выражения лица представляют собой семиотические единицы (пары форма-значение), которые можно анализировать с помощью той же семантической методологии, которая используется для анализа слов (см. Wierzbicka, 1996, описание ее методологии). Еще два рабочих допущения, которые мы принимаем у Wierzbicka (1999, стр. 185), заключаются в следующем: (а) некоторые лицевые конфигурации имеют идентифицируемые контекстно-независимые значения; (б) некоторые выражения лица имеют универсальное значение, которое можно интерпретировать без привязки к культуре. Предположение (а) также сделано Дачковским и Сандлером (2009).), хотя, насколько мы понимаем, они ограничивают это утверждение выражениями лица, используемыми в качестве просодических единиц. Предположение (b) разделяет Экман. Обратите внимание, что в целом можно привести сильный аргумент в пользу того, что некоторые выражения лица являются врожденными, поскольку они также создаются слепыми от рождения людьми (Matsumoto and Willingham, 2009), но определение их значения вызывает большие споры.
Чтобы проиллюстрировать полемику, мы кратко обсудим значение поднятия бровей, поскольку мы используем это выражение лица в качестве примера в этой статье. Экман (1992) предполагает, что это означает «я удивлен», но мы принимаем предположение Вежбицкой (1999, стр. 205), что это означает «я хочу узнать больше (об этом)». Мы принимаем интерпретацию Вежбицкой по следующим причинам: Вежбицкая указывает, что термин «сюрприз» не является универсальным, он является частью английского языка и культуры. Вместо этого она предполагает, что значения выражений лица могут быть лучше выражены с использованием терминов из естественного семантического метаязыка (Wierzbicka, 1996), универсальность которого у нее есть. Кроме того, нам кажется, что часть значения удивления на самом деле заключается в «желании узнать больше об этом [неожиданном событии, которое только что произошло]», так что эти две интерпретации не являются полностью несовместимыми. Однако мы находим определение Вежбицкой более общим и способным охватить использование поднятия бровей в отношении эмоций и в языках жестов, поэтому мы принимаем именно его, признавая, что в настоящее время нет единого мнения по этому вопросу.
Что касается мимики в целом, то мы предлагаем объяснить их различия и сходства с точки зрения трех измерений: семантического, иконического и композиционного. Эти размеры получены из нашего первого рабочего предположения; что некоторые выражения лица являются семиотическими единицами (парами форма-значение). Семантическое измерение относится к смысловой части семиотической единицы, иконическое измерение — к характеру отношений между формой и значением, а композиционность — к тому, как семиотическая единица может сочетаться с другими семиотическими единицами для образования сложных семиотических структур. Семантическое измерение охватывает значения, которые являются универсальными для тех, которые специфичны для данной культуры. Иконическое измерение охватывает различные степени сходства выражений лица со своим значением. Измерение композиционности охватывает степени, в которых выражения лица легко сочетаются с другими семиотическими единицами, образуя сложные структуры. Аналогичное предположение было сделано для объяснения диапазона движений рук, используемых людьми, от жестов совместной речи слышащих до жестов глухих (McNeill, 19).
92). В этом мини-обзоре мы обобщаем данные о приобретении выражений лица подписавшимися, чтобы поддержать нашу точку зрения. Сначала мы представляем краткий обзор роли лица в структуре жестового языка. Затем мы описываем предложенные параметры и результаты приобретения выражений лица глухими подписчиками, которые их поддерживают, после чего мы приходим к выводу. Обратите внимание, что, насколько нам известно, в настоящее время существуют только данные о приобретении не руководств по американскому языку жестов (ASL), поэтому все приведенные ниже примеры относятся к ASL.
Языки жестов и роль лица
Языки жестов — это естественные лингвистические системы, которые возникают в сообществе глухих и, как и разговорные языки, имеют фонологический, лексический и синтаксический уровни структуры (например, Liddell, 2003; Sandler). и Лилло-Мартин, 2006). Когнитивные и нейрокогнитивные данные свидетельствуют о том, что жестовые и разговорные языки обрабатываются сходным образом; например, они демонстрируют сходные эффекты лексического доступа (Baus et al.
, 2008; Carreiras et al., 2008) и поддерживаются сходными областями мозга (Campbell et al., 2008).
Движения лица и головы используются в жестовых языках на всех уровнях языковой структуры. На фонологическом уровне некоторые знаки имеют обязательный лицевой компонент в форме цитирования (Liddell, 1980; Woll, 2001). В ASL есть лицевые морфемы, такие как наречие «th», означающее «небрежно» (McIntire and Reilly, 1988; Crasborn et al., 2008). Действия лица отмечают относительные предложения, содержательные вопросы и условные предложения, среди прочего, хотя есть некоторые разногласия относительно того, следует ли рассматривать эти отметки как синтаксические или просодические (ср. Liddell, 19).80; Бейкер-Шенк, 1983 г.; Ааронс и др., 1992; Неспор и Сандлер, 1999 г.; Сандлер, 1999; Уилбур и Пачке, 1999 г.; Нейдл и др., 2000; Дачковский и Сандлер, 2009 г.; Уилбур, 2009). Подписывающие также используют лицо для жестов (Sandler, 2009). Ниже мы опишем, как эти виды использования лица могут быть описаны в терминах трех измерений; семантические, композиционные и знаковые с доказательствами приобретения выражения лица.
Семантическое измерение
Семантическое измерение относится к смысловой части семиотической единицы. Было высказано предположение, особенно для значений выражений лица, что существуют универсальные значения и культурно-специфические значения. Поднятие бровей считается единицей с универсальным значением, и мы принимаем предположение, что это означает «Я хочу узнать больше (об этом)».
Поднятие бровей используется как с сопровождающей речью, так и без нее. Контекст может придать ему дополнительное значение помимо «Я хочу узнать больше (об этом)», однако мы утверждаем, что даже когда контекст добавляет больше смысла, он всегда сохраняет свое универсальное значение. Например, слышащие люди могут поднимать брови, задавая вопрос «да-нет» (Ekman, 1979), а также когда они сталкиваются с чем-то неожиданным в окружающей среде. В обоих случаях оно по-прежнему сохраняет значение «Я хочу узнать больше (об этом)», но в первом случае оно связано со словами в вопросе, а во втором — с событием.
В языках жестов поднятие бровей также используется в разных контекстах; он может помечать вопросы «да-нет» и предшествующие условные предложения. Дачковский и Сандлер (2009 г.), п. 300) предполагают, что, несмотря на эти разные языковые контексты, поднятие бровей имеет одно значение, а именно: «[…] за промежуточной или интонационной фразой, отмеченной [поднятием бровей], должна следовать другая фраза, произведенная либо собеседником, либо другим лицом». Мы находим интерпретацию Дачковского и Сандлера совместимой с интерпретацией «я хочу узнать больше (об этом)» или с аналогичной формулировкой, такой как «поступает дополнительная информация».
На культурно-специфическом конце семантического измерения лежит, например, наречие ASL «th» (небрежно), передаваемое слегка высунутым языком между сомкнутыми губами и наклоном головы. Говоря, что «небрежно» — это культурно-специфическое понятие, мы имеем в виду, что не во всех языках сложный набор поведений и отношений, составляющих значение «небрежно», обозначен словом/знаком.
Однако мы не имеем в виду, что это понятие нельзя объяснить тому, в чьем языке нет для него слова.
Семантически универсальные выражения лица логически первыми появляются в приобретении. К 0:2 дети поднимают брови в том, что Izard et al. (1995) называют выражением «интерес», но которое мы называем «я хочу узнать больше (об этом)». Культурно-специфические выражения лица, такие как отрицательное качание головой, появляются примерно в 1:0, но они еще не сочетаются с жестами (Anderson and Reilly, 1997; Reilly, 2005).
Измерение иконичности
Мы используем термин иконичность для обозначения сходства значения формы. Сходство по своей природе зависит от степени. Некоторые выражения лица больше похожи на свои значения, чем другие. Связь между формой поднятия бровей и значением «Я хочу узнать больше (об этом)» является знаковой, поскольку поднятие бровей, чтобы увидеть больше, является метафорической иконой (Taub, 2001) желания узнать больше. Наречие «th» (небрежно) также кажется знаковым, поскольку легкое высовывание языка и наклон головы могут напоминать лицо человека, ведущего себя небрежно.
У нас нет данных о выражениях лица, употребляемых как слышащими, так и глухими людьми, совершенно произвольно связанных с их значением; однако мы думаем, что это в принципе возможно, потому что многие семиотические единицы, особенно в разговорной речи, не обнаруживают никакого сходства формы и значения. Мы предлагаем подмигивание, используемое в некоторых англоязычных культурах для обозначения «я не серьезно», в качестве примера мимического действия, произвольно связанного со значением.
В приобретении, поскольку универсальные выражения появляются первыми и поскольку универсальные значения, по-видимому, обязательно имеют форму, мотивированную значением (Wierzbicka, 1999, с. 213), поэтому иконичность предшествует произвольности. Даже когда жестовые дети начинают комбинировать выражения со знаками в соотношении 1:6, первые типы, которые они используют, — это выражения лица, связанные с эмоциями, с концептуальными знаками эмоций (McIntire and Reilly, 1988; Reilly et al., 1990b).
Измерение композиционности
Выше мы видели, что поднятие бровей может употребляться отдельно или в сочетании с другими семиотическими единицами, такими как слова, т.
е. является композиционным. В языках жестов поднятие бровей может использоваться вместе с жестами (которые эквивалентны произносимым словам). В разговорных языках поднятие бровей также может использоваться вместе со словами, однако в языках жестов, похоже, есть больше ограничений на то, как поднятие бровей сочетается со знаками / словами. Первое существенное отличие состоит в том, что в некоторых жестовых языках поднятие бровей обязательно в ответах на вопросы «да-нет» (Дачковский и Сандлер, 2009).), в то время как в разговорных языках это не так. Второе отличие состоит в том, что выражения лица, участвующие в составных знаковых структурах, по-видимому, более строго синхронизированы с началом и окончанием знаков/слов по сравнению с устной речью (Veinberg and Wilbur, 1990). Может показаться, что при переходе от использования лица с разговорной речью к использованию лица как части жестов, похожего на то, что предлагалось для жестикуляции и языка жестов у Макнила, увеличивается количество комбинаторных вариантов выражения лица.
92).
Не все выражения лица должны появляться в составных структурах; однако мы не знаем о существовании выражения лица, которое запрещает комбинацию во всех случаях. Например, кажется, что даже символические выражения лица, которые обычно выделяются сами по себе, такие как упомянутое выше «привет» мигание бровями, могут использоваться для замены слов в предложении. Однако наша точка зрения состоит в том, что некоторые выражения лица легче сочетаются с другими семиотическими единицами, чем другие, и что существуют степени регулярности составных структур, т. времени, чем в разговорных языках.
Полное овладение комбинаторными условностями выражения лица в языке жестов длится не менее 7 лет. Первое сочетание мимики с другими семиотическими единицами у подписывающих происходит примерно в соотношении 1:6. Эти мимические действия кажутся фонологическими особенностями. Это также происходит, когда появляется мануальный знак для отрицания, но ребенок не сочетает его со своим покачиванием головой до 2 месяцев спустя (1:8).
В возрасте 2 лет появляются первые лицевые наречия. В 2:5 дети используют выражения лица, чтобы изобразить эмоции других людей, а в 3:0 используют перерыв в зрительном контакте и мимику других, чтобы отметить смену ролей. 3:0 — это также возраст, когда дети используют мануальный знак «если», но только в 5:0 они начинают использовать его с поднятием бровей, и только в 7:0 они полностью приближаются к взрослому производству условных предложений (Reilly et al. ., 1990а; Рейли, 2005).
Заключение
С точки зрения трех предложенных измерений, по мере того, как дети осваивают выражения лица, они переходят от врожденных универсальных понятий, отображенных на иконические формы, созданные в целостных структурах, к специфическим культурным понятиям, традиционным сопоставлениям формы и значения и все более сложным составным структурам. Дополнительные данные о приобретении мимики на языках жестов, отличных от ASL, а также данные о развитии и использовании мимики в разговорной речи помогут прояснить, какие понятия и формы являются универсальными (если таковые имеются).
Мы считаем важным отметить, что наши континуумы не объясняют , как дети приобретают выражения лица, а, скорее, делают сильное заявление относительно того, что дети приобретают: семиотические единицы и знания о том, как комбинировать их в более сложные семиотические единицы. Эта точка зрения контрастирует со взглядами, утверждающими, что выражения лица, связанные с эмоциями, выражения лица, используемые слышащими людьми во время разговора, и выражения лица, используемые подписывающими во время жестов, должны рассматриваться как отдельные явления. Мы считаем важным сначала точно охарактеризовать «что» при приобретении выражения лица, поскольку это неизбежно ограничивает возможные ответы на вопрос о том, как люди приобретают выражение лица.
Заявление о конфликте интересов
Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.
Благодарности
Эта работа была поддержана Международной исследовательской школой Макса Планка «Жизненный курс: эволюционная и онтогенетическая динамика» (LIFE) и Кластером передового опыта, Языки эмоций, Свободный университет Берлина.
Ссылки
Ааронс, Д., Бахан, Б., Нейдл, К., и Кегл, Дж. (1992). Клаузальная структура и уровень грамматической маркировки в американском жестовом языке. Норд. Дж. Лингвист. 15, 103–142.
CrossRef Full Text
Anderson, D.E., and Reilly, J.S. (1997). Загадка отрицания: как дети переходят от коммуникативного к грамматическому отрицанию в ASL. Заяв. Психолингвист. 18, 411–429.
CrossRef Полный текст
Бейкер-Шенк, К. (1983). Микроанализ немануальных компонентов вопросов на американском жестовом языке . Беркли, Калифорния: Калифорнийский университет.
Баус, К., Гутьеррес-Сигут, Э., Квер, Дж., и Каррейрас, М. (2008). Лексический доступ в производстве каталонского жестового языка (LSC).
Познание 108, 856–865.
Опубликован Аннотация | Опубликован полный текст | Полный текст CrossRef
Кэмпбелл, Р., МакСвини, М.А., и Уотерс, Д. (2008). Язык жестов и мозг: обзор. Дж. Глухой завод. Глухой педагог. 13, 3–20.
Опубликован Аннотация | Опубликован полный текст | Полнотекстовая перекрестная ссылка
Каррейрас, М., Гутьеррес-Сигут, Э., Бакеро, С., и Корина, Д. (2008). Лексическая обработка на испанском языке жестов (LSE). Дж. Мем. Ланг. 58, 100–122.
CrossRef Full Text
Красборн О., ван дер Коой Э., Уотерс Д., Уолл Б. и Меш Дж. (2008). Частотное распределение и поведение распространения различных типов движений рта на трех жестовых языках. Язык знака. Лингвист. 11, 45–67.
CrossRef Полный текст
Дачковский С. и Сандлер В. (2009 г.). Зрительная интонация в просодии жестового языка. Ланг. Речь 52, 287–314.
Опубликован Аннотация | Опубликован полный текст | Полный текст CrossRef
Дарвин, К.
(1904). Выражение эмоций у человека и животных . Лондон: Джон Мюррей.
Экман, П. (1979). «О бровях: эмоциональные и разговорные сигналы», в Human Ethology , eds J. Aschoof, M. von Cranach, K. Foppa, W. Lepenies, and D. Ploog (Cambridge: Cambridge University Press), 169–202.
Экман, П. (1992). Аргумент в пользу базовых эмоций. Познан. Эмот. 6, 169–200.
Полный текст CrossRef
Fridlund, AJ (1997). «Новая этология выражения лица человека», в Психология выражения лица , редакторы Дж. А. Рассел и Дж. Фернандес-Долс (Кембридж: Издательство Кембриджского университета), 103–129.
Изард, К.Э., Фантауццо, К.А., Касл, Дж.М., Хейнс, О.М., Райяс, М.Ф., и Патнэм, П.Х. (1995). Онтогенез и значение мимики младенцев в первые 9 лет жизни.месяцев жизни. Дев. Психол. 31, 997–1013.
Полный текст CrossRef
Liddell, S.K. (1980). Синтаксис американского языка жестов . Гаага: Мутон.
Лидделл, С. К.
(2003). Грамматика, жесты и значения в американском языке жестов . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.
Мацумото, Д., и Уиллингем, Б. (2009). Спонтанная мимика эмоций у врожденных и не врожденных слепых людей. Дж. Перс. соц. Психол. 96, 1–10.
Опубликован Аннотация | Опубликован полный текст | Полный текст CrossRef
Макинтайр, М.Л., и Рейли, Дж.С. (1988). Неручное поведение у изучающих американский язык жестов L1 и L2. Язык знака. Стад. 61, 351–375.
Макнейл, Дэвид. (1992). Рука и разум: что жесты говорят о мышлении . Чикаго: Издательство Чикагского университета.
Нейдл, К., Кегл, Дж., Мак Лафлин, Д., Бахан, Б., и Ли, Р. Г. (2000). Синтаксис американского языка жестов . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.
Неспор, М., и Сандлер, В. (1999). Просодия на израильском жестовом языке. Ланг. Речь 42, 143–176.
Полный текст CrossRef
Рейли, Дж. (2005). Как лица служат грамматике: развитие немануальной морфологии в американском жестовом языке.
Доп. Подпишите Ланг. Дев. Глухой ребенок. 11, 262–290.
CrossRef Полный текст
Рейли, Дж. С., Макинтайр, М., и Беллуджи, У. (1990a). Приобретение условных выражений в американском языке жестов – грамматизированная мимика. Заявл. Психолингвист. 11, 369–392.
CrossRef Полный текст
Рейли, Дж. С., Макинтайр, М. Л., и Беллуджи, У. (1990b). «Лица: связь между языком и аффектом», в От жестов к языку у слышащих и глухих детей , ред. В. Вольтерра и К. Эртинг (Берлин: Springer Verlag), 128–142.
Сандлер, В. (1999). Просодия в двух модальностях естественного языка. Ланг. Речь 42, 127–142.
Полный текст CrossRef
Sandler, W. (2009 г.). Симбиотическая символизация руками и ртом на языке жестов. Семиотика 174, 241–275.
Сандлер, В., и Лилло-Мартин, Д. (2006). Язык жестов и языковые универсалии . Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.
Тауб, С. (2001). Язык тела: иконичность и метафора в американском жестовом языке .
Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.
Вейнберг С. и Уилбур Р. Б. (1990). Лингвистический анализ отрицательного рукопожатия в американском языке жестов. Язык знака. Стад. 68, 217–244.
Вежбицкая, А. (1996). Семантика: простые числа и универсалии . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.
Вежбицкая, А. (1999). Эмоции в разных языках и культурах . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.
Уилбур, Р. Б. (2009). Влияние различной скорости подписания на ручные знаки ASL и неручные маркеры. Ланг. Речь 52, 245–285.
Опубликован Аннотация | Опубликован полный текст | Полнотекстовая перекрестная ссылка
Уилбур, Р. Б., и Пачке, К. (1999). Синтаксические корреляты поднятия бровей в ASL. Язык знака. Лингвист. 2, 3–40.
CrossRef Полный текст
Woll, B. (2001). «Знак, который осмеливается произносить свое имя: эхо-фонология на британском языке жестов (BSL)», в Руки — это голова рта , редакторы П.
Бойс Браем и Р. Саттон-Спенс (Гамбург: Signum-Verlag ), 87–98.
Выражения лица не выдают эмоций
Движения вашего лица передают ваши эмоции другим людям? Если вы думаете, что ответ положительный, подумайте еще раз. Этот вопрос находится в стадии ожесточенных дискуссий. Некоторые эксперты утверждают, что люди во всем мире делают определенные, узнаваемые лица, которые выражают определенные эмоции, например улыбаются от счастья, хмурятся от гнева и задыхаются с расширенными глазами от страха. Они ссылаются на сотни исследований, демонстрирующих, что улыбка, хмурый взгляд и т. д. являются универсальным выражением эмоций на лице. Они также часто цитируют книгу Чарльза Дарвина 1872 года 9.0235 Выражение эмоций у человека и животных в поддержку утверждения о том, что универсальные выражения возникли в результате естественного отбора.
Другие ученые указывают на массу контрдоказательств, показывающих, что движения лица во время эмоций слишком сильно различаются, чтобы быть универсальными маяками эмоционального значения.
Этот спор не только академический; результат имеет серьезные последствия. Сегодня вам могут отказать в приеме на работу, потому что так называемая система чтения эмоций, наблюдающая за вами на камеру, использует искусственный интеллект для неблагоприятной оценки ваших движений лица во время интервью. В суде США судья или присяжные иногда могут вынести более суровый приговор, вплоть до смертной казни, если посчитают, что на лице подсудимого не было раскаяния.
Так кто же прав? Ответ включает в себя невольного врача, научную ошибку и многовековую неверную интерпретацию работ Дарвина. По иронии судьбы, его собственные наблюдения предлагают мощное решение, которое трансформирует современное понимание эмоций.
Предположение об универсальных выражениях лица восходит к нескольким источникам, в первую очередь к набору фотографий французского врача 19-го века Гийома-Бенжамина-Амана Дюшенна. На заре фотографии Дюшен электрически стимулировал лицевые мышцы людей и фотографировал их сокращения.
Его фотографии вдохновили Дарвина на предположение в Expression , что определенные движения лица являются универсальными признаками эмоций.
В счастье, писал Дарвин, люди улыбаются. В печали они хмурятся. Как обычно рассказывают эту историю, Дарвин обнаружил, что эмоции имеют врожденные, биологически обоснованные выражения, которые создаются и признаются повсеместно и разделяются с другими животными. В этой истории движения лица представлены как своего рода сигнальная система, с помощью которой вы можете смотреть на лицо человека, определять его эмоциональное состояние и получать важную информацию, которая поможет вам — и им — быть живыми и здоровыми.
По крайней мере, так может показаться. Большинство свидетельств показывает, что Дарвин был не прав, и его ошибка была дурацкой. В реальной жизни люди выражают данную эмоцию с огромной вариативностью. В гневе, например, люди в городских культурах хмурятся (или делают некоторые мимики для хмурого взгляда) только около 35 процентов времени, согласно метаанализу исследований, измеряющих движения лица во время эмоции. Хмурый взгляд также не связан с гневом, потому что люди хмурятся по другим причинам, например, когда они концентрируются или когда у них газы.
Таким образом, системы искусственного интеллекта эмоций не обнаруживают эмоции. Они обнаруживают физические сигналы, такие как движения мышц лица, а не психологическое значение этих сигналов. Смешение движения и смысла глубоко укоренилось в западной культуре и науке. Примером может служить недавнее громкое исследование, в котором машинное обучение применялось к более чем шести миллионам интернет-видео с лицами. Оценщиков-людей, обучавших систему искусственного интеллекта, попросили маркировать движения лица в видео, но единственные метки, которые им давали использовать, были словами эмоций, такими как «сердитый», а не физическими описаниями, такими как «хмурый взгляд». Более того, не было объективного способа подтвердить, что чувствовали в эти моменты анонимные люди на видео.
Имеются также убедительные доказательства того, что движения лица являются лишь одним из многих сигналов в гораздо большем массиве контекстуальной информации, которую воспринимает наш мозг. Покажите людям гримасничающее лицо в одиночестве, и они могут ощутить боль или разочарование. Но покажите такое же лицо бегуну, пересекающему финишную черту забега, и та же самая гримаса передаст триумф. Лицо часто является более слабым сигналом внутреннего состояния человека, чем другие сигналы массива.
Выражение Дарвина предполагает, что случаи определенной эмоции, такой как гнев, имеют общую неизменную физическую причину или состояние — сущность, — которая делает их похожими, даже если они имеют поверхностные различия. Ученые предложили множество сущностей, некоторые из которых легко увидеть, например, движения лица, а другие, такие как сложные, переплетенные закономерности частоты сердечных сокращений, дыхания и температуры тела, наблюдаемые только с помощью специализированных приборов.
Эта вера в сущности, называемая эссенциализмом, является неотразимой интуицией. Еще и потому, что практически невозможно доказать, что сущности не существует. Люди, которые верят в сущности, но не соблюдают их, несмотря на неоднократные попытки, часто все равно продолжают в них верить. Исследователи, в частности, склонны оправдывать свою веру, предполагая, что инструментов и методов еще недостаточно для обнаружения сущности, которую они ищут.
Решение этой головоломки можно найти в более известной книге Дарвина «Происхождение видов », написанной за 13 лет до «Выражение ». По иронии судьбы, он прославился тем, что помог биологии «избежать парализующей хватки эссенциализма», по словам известного биолога Эрнста Майра. До публикации Origin ученые считали, что каждый биологический вид имеет идеальную форму, созданную Богом, с определяющими свойствами — сущностью — которые отличают его от всех других видов. Думайте об этом как о версии биологии для «выставки собак».
Сила эссенциализма привела Дарвина к некоторым прекрасно смешным идеям об эмоциях, в том числе к тому, что эмоциональный дисбаланс может вызывать вьющиеся волосы и что насекомые выражают страх и гнев, лихорадочно потирая части тела друг о друга.
Эссенциализм также, по-видимому, соблазняет разработчиков эмоциональных систем искусственного интеллекта следовать за Дарвином по этому удобному пути, предполагая, что эмоции развились в результате естественного отбора для выполнения важных функций.
Выражение неправильно цитируется уже более 100 лет. Как это произошло? Я нашел ответ в работах психолога начала 20-го века Флойда Олпорта. В свои 1924 книга «Социальная психология » Оллпорт сделал радикальный вывод из работ Дарвина, утверждая, что выражения у новорожденных начинаются как рудиментарные, но быстро приобретают полезные социальные функции.
Он писал: «Вместо биологически полезной реакции, имеющейся у предка, и выразительного остатка у потомка, мы рассматриваем обе эти функции как имеющиеся у потомка, причем первая служит основой, из которой развивается последняя».
Идея Олпорта, хотя и неверная, была приписана Дарвину и охотно принята учеными-единомышленниками. Теперь они могли писать о мимике как об универсальной и претендовать на звание наследников неприступного Чарльза Дарвина. Одним предложением Олпорт исказил западное понимание эмоций не только в науке, но и в юриспруденции, медицине, в глазах общественности, а теперь и в системах искусственного интеллекта эмоций.
Тем не менее, эта научная сказка имеет счастливый конец, потому что есть название для вида вариаций, которые мы наблюдаем в реальных проявлениях эмоций. Это то же самое изменение, которое сам Дарвин наблюдал у животных. В Origin, Дарвин описал вид животных как совокупность различных индивидуумов, в основе которых нет биологической сущности.
Это ключевое наблюдение стало широко известно как популяционное мышление, и оно подтверждается современными исследованиями в области генетики.
Популяционное мышление произвело революцию в биологии за последнее столетие, а теперь оно революционизирует науку об эмоциях. Подобно виду, данная эмоция, такая как страх, горе или восторг, представляет собой обширную совокупность разнообразных экземпляров. Люди действительно могут широко раскрывать глаза и задыхаться от страха, но они также могут хмуриться от страха, плакать от страха, смеяться в лицо страху и, в некоторых культурах, даже засыпать в страхе. Сути нет. Изменчивость — это норма, и она тесно связана с физиологией и ситуацией человека, точно так же, как изменчивость вида связана с окружающей средой, в которой живут его представители9.0005
Все большее число исследователей эмоций более серьезно относятся к мышлению населения и выходят за рамки эссенциалистских идей прошлого. Сторонникам эмоционального ИИ и компаниям, которые производят и продают эти продукты, пора прекратить шумиху и признать, что движения лицевых мышц не всегда сопоставляются с конкретными эмоциями.