Ценность жизни: Ценности в жизни человека: постановка целей и планирование жизни — ADVANSELF

НЕИЗВЕСТНОЕ ЛИЦО: Это PLANET MONEY от NPR.

(ЗВУК МУЗЫКИ)

САРА ГОНСАЛЕС, ВЕДУЩАЯ:

Многие люди — в основном политики — спорили о чем-то. Стоит ли останавливать экономику, чтобы спасти жизни, или мы должны позволить людям умирать, чтобы спасти экономику?

КЕННИ МЭЛОУН, ВЕДУЩИЙ:

И в этом аргументе заложен вопрос. Хорошо, тогда сколько именно стоит жизнь в долларах? Это щекотливый вопрос, и он хорошо знаком экономистам.

БЕТСИ СТИВЕНСОН: Итак, люди, которые говорят, как вы можете ценить жизнь, я говорю, как вы не можете? Как ты мог притворяться, что люди ничего не стоят?

ГОНСАЛЕС: Это экономист Бетси Стивенсон. Она в Мичиганском университете.

СТИВЕНСОН: И что бы вообще значило думать о людях как об обладающих бесконечной ценностью? Мы бы потратили все наши ресурсы на спасение одного человека? Люди не приняли бы такое решение.

МЭЛОУН: Глядя на то, сколько стоит спасение жизни, раньше это было частью работы Бетси, когда она работала в федеральном правительстве в администрации Обамы.

ГОНСАЛЕС: Федеральные агентства оценивают жизнь в долларах, и эта стоимость используется для определения того, какие правила техники безопасности стоят затрат, например, должны ли мы требовать, чтобы ремни безопасности издавали звуковой сигнал, и должны ли мы требовать, чтобы опасные химические вещества помечались как опасные химические вещества. .

МЭЛОУН: И теперь кажется, что люди — в основном политики — просят такой же анализ на коронавирус. И Бетси, наблюдая за тем, как это разворачивалось в течение последних нескольких недель, она подумала: «Хорошо, ты хочешь прогнать цифры? Я могу запустить цифры. Стоит ли останавливать экономику?

СТИВЕНСОН: Как экономист, я не говорю, что оно того стоит любой ценой. Это не правда. Я имею в виду, мы можем умереть от чего-то другого — от голода. Так что не во что бы то ни стало, а тут, от многого стоит отказаться. Стоит остановить экономику на три-четыре месяца, потому что столько жизней потеряно.

ГОНСАЛЕС: Бетси — одна из тех экономистов, которых мы видели, когда они подсчитывали цифры и приходили к одному и тому же ответу. Да, оно того стоит, по крайней мере, если вы из тех экономистов, которые верят эпидемиологам и их прогнозам.

СТИВЕНСОН: Я думаю, что становится легче, если вы посмотрите на математику и поймете, что мы говорим о жизнях людей, которые стоят триллионы и триллионы долларов.

МЭЛОУН: Люди на триллионы и триллионы долларов — что возвращает нас к этому щекотливому вопросу, лежащему здесь в основе. Как экономисты оценивают в долларах одну человеческую жизнь?

ГОНСАЛЕС: Мы можем сказать вам, что у них есть один. Говорят, что жизнь стоит около 10 миллионов долларов. Но чтобы объяснить, как они получили это число, это целый эпизод. Привет и добро пожаловать в PLANET MONEY. Я Сара Гонсалес.

МЭЛОУН: А я Кенни Мэлоун. В течение следующих нескольких месяцев мы услышим много дискуссий о том, когда стоит рисковать жизнями людей и вновь открывать экономику. И чтобы понять все это, вам нужно будет понять историю правительства с такими решениями о жизни и деньгах. Это уходит в прошлое на десятилетия.

ГОНСАЛЕС: Сегодня в сериале история о том, как и когда наше правительство прибавило долларовую стоимость к нашим жизням и почему, возможно, именно мы прибавляем эту стоимость к своим жизням.

(МЕЛОУМ)

МЭЛОУН: История о том, как наше правительство взвешивает жизни людей, а не экономику, исходит из мира правил техники безопасности.

ГОНСАЛЕС: Существует правило, согласно которому любое федеральное регулирование безопасности, которое будет стоить более ста миллионов долларов в год, должно пройти тест на рентабельность. Так, например, ремни безопасности, которые издают звуковой сигнал — сколько будет стоить установка звуковых ремней безопасности и сколько жизней в долларах будет спасено этим?

МЭЛОУН: И вообще, если затраты — деньги — превышают выгоды — спасенные жизни — то новые правила отклоняются.

ГОНСАЛЕС: Итак, правительство должно провести эту математику, и для этого им нужно сказать, что потерянная жизнь стоит определенной суммы денег. И вплоть до 80-х, вот как они это делали. Они спросили, какова цена смерти? Просто смерть обычного человека, как медицинские расходы, связанные с этой смертью, так и — и это важная часть — их потерянный заработок.

МЭЛОУН: Ага. Это версия того, как суды иногда рассматривают иски о неправомерной смерти. Когда кто-то умирает рано, есть все эти годы жизни, когда этот человек работал и зарабатывал деньги, но не работает. И поэтому суд иногда отдает семье весь этот потерянный будущий доход.

ГОНСАЛЕС: Этот расчет назывался ценой смерти. А в 1982 году средняя стоимость смерти составляла около 300 000 долларов. Так что сегодня это будет около 800 000 долларов.

МЭЛОУН: Но 300 000 долларов, это была цифра в 1982 году, которую правительство использовало для оценки нового правила, чтобы выяснить, стоят ли спасенные жизни затрат на регулирование. По крайней мере, так было до тех пор, пока не появился У. Кип Вискузи.

W КИП ВИСКУСИ: Я получил много критики и до сих пор получаю. В общем, они думали, что я демон из ада или что-то в этом роде.

ГОНСАЛЕС: Кип — экономист в Университете Вандербильта, специализирующийся на экономике риска и неопределенности.

ВИСКУСИ: Это все, чем я был — почти все, что я делал за всю свою карьеру.

ГОНСАЛЕС: Тебе сейчас много звонят?

ВИСКУСИ: Мне звонят, как минимум раз в день.

МЭЛОУН: Итак, еще в 1982 году Управление по безопасности и гигиене труда — это федеральное агентство, известное как OSHA — предложило правило, согласно которому предприятия должны маркировать опасные химические вещества. Что рабочие имеют право знать, когда они работают с опасными веществами.

ВИСКУСИ: Асбест был бы одним из них. Основные опасные химические вещества, такие как серная кислота, соляная кислота.

ГОНСАЛЕС: Не было закона, который говорил бы, что это ведро, которое может обжечь вашу кожу, должно быть маркировано?

ВИСКУСИ: Этих правил не существовало. Кроме того, они не существовали для воспламеняемости. Так что ничего, что требовало от компаний предупреждать рабочих, ну, если вы выкурите сигарету рядом с этим, вы можете взорваться.

ГОНСАЛЕС: В 1982 году? Это так недавно.

ВИСКУСИ: Что ж, на самом деле поразительно, что у нас не было таких правил.

МЭЛОУН: И этот регламент, предложенный OSHA, спас бы тысячи жизней. По оценкам, всего погибло 4750 человек. И чтобы спасти эти жизни, все, что вам нужно было сделать, это пометить вещи.

ГОНСАЛЕС: По сути, расходы, связанные с этой политикой, — это чернила, бумага, вот и все.

ВИСКУСИ: Это очень дорого. И затраты не выглядят такими уж большими, но они складываются.

ГОНСАЛЕС: Итак, правительство управляет цифрами. Стоит ли маркировка больше или меньше стоимости всех смертей, если одна смерть равна 300 000 долларов США? Если меньше, то стоит. Обозначьте химические вещества. Если больше, то не стоит. Это. Не маркируйте химические вещества.

МЭЛОУН: Первый вопрос — какова денежная стоимость всех этих спасенных жизней?

ГОНСАЛЕС: Итак, позвольте мне посмотреть — 4 750 раз по 300 000 будет — о, черт возьми, я даже не знаю, что это за цифра. Мой калькулятор показывает 1.425E9.

ВИСКУСИ: ОК. Это много цифр. Это миллиард.

ГОНСАЛЕС: Полтора миллиарда, 1,4?

ВИСКУСИ: Одна целых четыре миллиарда.

МЭЛОУН: Но печать этикеток и все связанные с этим расходы обойдутся в 2,6 миллиарда долларов.

ГОНСАЛЕС: Итак, они говорят, что печать этикеток стоит 2 миллиарда долларов, а мы спасаем жизни всего на 1,4 миллиарда долларов. Это того не стоит.

ВИСКУСИ: Верно.

ГОНСАЛЕС: Пусть эти люди умрут.

ВИСКУСИ: Вот что они делают. Я имею в виду, что по сути — вы знаете, они не определяют людей, которые умрут, но это последствия этого.

ГОНСАЛЕС: Правила не прошли математический тест — 4750 жизней? Не стоит печатать этикетки.

МЭЛОУН: И здесь история делает поворот. OSHA, правительственное агентство, предлагающее это регулирование, — они думали, как такое регулирование того не стоит? И поэтому они апеллировали — типа, они апеллировали к математике.

ВИСКУСИ: И вам пришлось обратиться к вице-президенту. А вице-президентом тогда был вице-президент Буш.

МЭЛОУН: Как в случае с Джорджем Х.У. Куст.

ВИСКУСИ: И он посмотрел на вопросы, и он сказал, господи, это технический спор. Давайте пригласим кого-нибудь сюда, чтобы уладить это.

ГОНСАЛЕС: И кому они звонили?

ВИСКУСИ: Мне звонили.

ГОНСАЛЕС: Да, они звонили Кипу. Вступает В. Кип Вискузи и говорит: «Я скажу вам, что не так — эта стоимость смерти, которую вы используете, эта цифра в 300 000 долларов.

МЭЛОУН: Кип говорит, подумайте о том, что вы подразумеваете, используя это число — что человек стоит только того, что он зарабатывает на работе? Например, это явно будет низкое число, слишком низкое число.

ВИСКУСИ: Знаете, в этом нет никакого смысла, знаете ли, если вы посмотрите на людей, у которых нет дохода, их жизнь ничего не стоит? Итак, вы знаете, мы должны ничего не делать, чтобы защитить их?

ГОНСАЛЕС: Кип, жизнь намного дороже смерти. Жизнь стоит жизни.

МЭЛОУН: Кип сказал, что тебе нужно забыть эту ерунду о потерянных доходах после смерти и начать пытаться поставить ценник на всю жизнь.

ГОНСАЛЕС: Кип и другие экономисты работали над этим. И это сложно, потому что, типа, что ты собираешься делать, просто спрашиваешь людей, сколько стоит твоя жизнь? Они просто скажут, что моя жизнь бесценна. Это стоит бесконечное количество денег.

МЭЛОУН: Итак, Кип и другие подумали: а что, если мы посмотрим на места, где люди рассказывают, чего, по их мнению, на самом деле стоит жизнь? Например, сколько денег люди готовы потратить на вещи, которые обеспечивают им жизнь и безопасность? Например, насколько больше люди готовы платить за более безопасную машину или за то, чтобы не жить рядом со свалкой токсичных отходов?

ВИСКУСИ: Например, вы покупаете велосипедные шлемы? Люди посмотрели на это. Они просмотрели все.

МЭЛОУН: Все, включая работу, которую выбирают люди. И это — работа — было ключевым для Кипа.

ГОНСАЛЕС: Кип говорит, что люди постоянно оценивают свою жизнь в долларах в зависимости от работы, которую они выполняют. Насколько они рискованны и сколько денег они готовы получить в качестве заработной платы за эту рискованную работу. Рискованные рабочие места, где есть риск смерти, например, строители или иностранные корреспонденты.

МЭЛОУН: И эта модель не идеальна. Некоторые критические замечания заключаются в том, что люди не всегда хотят браться за более рискованную работу. Иногда у них не так много вариантов. И когда люди берутся за более рискованную работу, это предполагает, что они осознают риск на работе, что на самом деле есть у нас? Но Кип говорит, что мы, по крайней мере, отчасти осознаем, что некоторые профессии более рискованны, чем другие, и этого достаточно для данного расчета. Итак, он начинает собирать данные обо всех этих разных типах работников.

ВИСКУСИ: И ключ в том, что вы хотите, чтобы некоторые работники выполняли опасные работы, а некоторые — менее рискованные.

ГОНСАЛЕС: Кип усредняет весь рынок труда. Итак, он получает выборку из примерно 10 000 строителей, 10 000 медсестер, 10 000 шахтеров, 10 000 юристов и так далее. И он смотрит на то, какова вероятность того, что они умрут на работе, и сколько дополнительных денег они требуют за этот риск смерти.

МЭЛОУН: Итак, строителям платят не очень много, но они, вероятно, получают больше, чем, скажем, кассир в кинотеатре. И некоторая часть этих дополнительных денег предназначена для оплаты этого дополнительного риска. Таким образом, Кип может выделить ту часть чьей-то зарплаты, которую вы должны платить только потому, что работа рискованная.

ВИСКУСИ: Итак, вместо того, чтобы полагаться на то, сколько, по произвольному мнению, стоят жизни некоторых правительственных чиновников, почему бы нам не взглянуть на то, сколько, по мнению самих рабочих, стоит их жизнь с точки зрения небольшой вероятности смерти, с которой они сталкиваются на работе?

ГОНСАЛЕС: И вот что он находит. Тогда — в 1982 году — шанс умереть на работе, на работе, был 1 из 10 000. И чтобы убедить рабочих принять этот риск, компании должны были платить им дополнительно от 300 до 400 долларов в год — каждому из них.

МЭЛОУН: И если подумать, если мне нужно 300 долларов, чтобы получить один шанс из 10 000 умереть, я, по сути, раскрыл ценность, которую я придаю своей жизни, как только вы посчитаете.

ГОНСАЛЕС: Итак, вы говорите, 300 раз по 10 000 человек. Именно столько мы должны заплатить как компания, чтобы заставить этих работников работать на нас, зная, что один из них умрет на работе.

ВИСКУСИ: Верно. Мы не знаем наверняка, но думаем, что в среднем умирает один человек. И это даст вам 3 миллиона долларов.

ГОНСАЛЕС: Итак, значит, значит, ценность жизни составляет 3 миллиона долларов?

ВИСКУСИ: Верно. Ценность статистической жизни, как мы ее назовем, составила бы 3 миллиона долларов.

ГОНСАЛЕС: Это статистическая жизнь, а не реальная?

ВИСКУСИ: Да. Это статистическая жизнь или ожидаемая смерть.

МЭЛОУН: Расчеты Кипа дали нам гораздо более высокую стоимость жизни — 3 миллиона долларов, а не 300 000 долларов, которые правительство использовало при расчете химической маркировки. Итак, Кип сменил свой новый номер.

ВИСКУСИ: И это изменило весь анализ.

ГОНСАЛЕС: 4750 жизней, спасенных по 3 миллиона долларов каждая, а не по 300 000 долларов каждая, стоили 14 миллиардов долларов. И маркировка химических веществ не стоила 14 миллиардов долларов. Это стоило 2,6 миллиарда долларов. Так что теперь оно того стоило, супер-стоило, поэтому сегодня у нас есть этикетки с опасными химическими веществами.

ВИСКУСИ: Верно. Если вы используете соответствующий ценник, многие расходы на здоровье и безопасность выглядят как выгодная сделка.

МЭЛОУН: После этого случая правительственные учреждения начали использовать значение статистической жизни Кипа. И многие сегодняшние правила не были бы приняты, если бы мы все еще использовали этот старый метод «смертной казни». И эта новая ценность — она ​​так много определяет.

СТИВЕНСОН: Таким образом, чем ниже ценность статистической жизни, тем меньше выгод и тем меньше затрат вы готовы потратить на повышение безопасности людей.

ГОНСАЛЕС: Это снова экономист Бетси Стивенсон. Она говорит, что сейчас не все правила техники безопасности принимаются из-за более высокой ценности жизни Кипа. Есть еще трудные решения, которые должны быть приняты.

МЭЛОУН: Бетси помнит, что видела один особенно сложный случай, связанный с внедорожниками — должны ли они быть обязательно оснащены задними камерами заднего вида.

СТИВЕНСОН: Идея заключалась в том, что если у вас есть камера заднего вида, у вас меньше шансов наехать на кого-то, кто находится позади вас, потому что вы можете лучше видеть позади себя. Особенно, если позади вас играет малыш.

ГОНСАЛЕС: Эта политика в основном защитит маленьких детей.

СТИВЕНСОН: Первоначально анализ затрат и результатов показал, что это просто… не так много спасенных жизней. И стоимость, когда технология была новой, была настолько высока, что правительству было трудно оправдать навязывание этого правила людям.

ГОНСАЛЕС: Просто расчет не сработал.

СТИВЕНСОН: Точно.

ГОНСАЛЕС: Никаких резервных камер. И люди просто не могли принять этот ответ, поэтому многие люди продолжали пытаться принять этот регламент.

СТИВЕНСОН: Было несколько действительно эмоционально сложных историй о людях, которые сбили собственных детей, и они лоббировали Конгресс. И я думаю, что причина, по которой они продолжали возвращаться и пытаться решить эту проблему, заключалась в том, что она просто высветила слабость ценности статистической жизни.

МЭЛОУН: Это один из недостатков этого метода оценки жизни. Это не фактор горя, или как, или когда кто-то умирает.

СТИВЕНСОН: Это люди, которые любят вас и стали богаче от того, что вы есть в их жизни, и от их потери. И мы должны думать о том, знаете ли, когда человек, знаете ли, сбивает собственного ребенка. Просто кончается больше, чем детская жизнь. Жизнь родителя заканчивается, в некотором смысле. Это просто не верно для любого другого вида смерти.

ГОНСАЛЕС: Учли ли мы возраст людей, которых убивали из-за того, что люди попятились к ним?

СТИВЕНСОН: №

ГОНСАЛЕС: №

СТИВЕНСОН: Мы не корректируем значение статистической жизни по возрасту. Это означает, что у нас нет скидки для пенсионеров. Это также означает, что у нас нет пособий для детей или детей. Это одно и то же число, будь то 2, 42 или 82. И я думаю, что многие люди видят в этом проблемы.

ГОНСАЛЕС: Когда-то в 2003 году пытались оценить людей по-разному. Агентство по охране окружающей среды при администрации Джорджа Буша-младшего рассматривало новый стандарт чистоты воздуха. Каким чистым должен быть воздух. И EPA было похоже на то, что у людей старше 70 лет меньше лет, чтобы дышать чистым воздухом. Их надо меньше считать. И более низкая стоимость некоторых жизней, по сути, означала бы более слабые стандарты чистоты воздуха.

МЭЛОУН: Агентство по охране окружающей среды предположило, что, возможно, пожилые люди должны стоить на 37% меньше денег.

СТИВЕНСОН: Это стало известно как скидка для пожилых людей.

ГОНСАЛЕС: Скидка на смерть старшего, вообще-то. Люди протестовали. Они держали таблички с надписью «Продается бабушка». Это не прошло хорошо.

СТИВЕНСОН: Реакция была настолько сильной, что они сразу же отказались от этого, и с тех пор вы не видели никаких подобных предложений.

МЭЛОУН: Каждое государственное учреждение сделало выбор в пользу использования одного значения для всех нас. Нечто среднее для старых и молодых, а также для богатых, бедных, коричневых, белых — что, знаете ли, в этой части определенно кажется правильным.

ГОНСАЛЕС: Итак, ОК. Таким образом, в эту формулу жестких чисел в какой-то момент было принято моральное решение, что мы не будем оценивать разные жизни по-разному в зависимости от возраста.

СТИВЕНСОН: Да, думаю, это можно назвать моральным решением. Политическое решение. Я думаю, что проблема в том, кто решает, как мы сбрасываем со счетов людей с течением времени?

(ЗВУК МУЗЫКИ)

ГОНСАЛЕС: Это подводит нас к сегодняшнему дню, коронавирусу и этому аргументу некоторых людей, который вы, возможно, слышали, что пожилые люди, возможно, не стоят того, чтобы останавливать экономику. Но важно иметь в виду, что мы уже решили, как страна, что это не то, как мы управляем числами. Пожилые люди, молодые люди — одинаковая ценность.

МЭЛОУН: После перерыва, как мы будем считать.

(МУЗЫКАЛЬНЫЙ ОТрывок)

ГОНСАЛЕС: Вы подсчитали, что такое коронавирус — если мы ничего не предпримем, или если мы продолжим останавливать экономику.

ВИСКУСИ: Да.

МЭЛОУН: Кип Вискузи, человек, который изобрел цифры, прогнал цифры по коронавирусу. Но, прежде чем мы это сделаем, одно важное предостережение. То, как Кип рассчитывает ценность жизни, основано на рискованности рабочих мест, а коронавирус меняет то, какие рабочие места являются рискованными.

ВИСКУСИ: Теперь это работники службы. Это действительно сравнительно безопасные рабочие места с точки зрения риска со смертельным исходом. Но они подвергаются этим чрезмерным рискам заражения коронавирусом.

ГОНСАЛЕС: Работники продуктовых магазинов, медсестры, курьеры, уборщики — все они теперь подвергаются большему риску. Но эти изменения не учитываются в расчетах Кипа. У нас пока нет такой информации.

МЭЛОУН: Итак, чтобы сделать эту математику, мы начнем с текущей — но докоронавирусной — ценности жизни. И, по данным Министерства транспорта и Центра по контролю и профилактике заболеваний США, а также ряда других государственных учреждений, эта сумма сейчас составляет около 10 миллионов долларов.

ГОНСАЛЕС: Итак, сколько еще жизней мы спасем, остановив экономику? Трамп заявил, что можно спасти миллион жизней. Эпидемиологи говорят, что их может быть до 2 миллионов. Но, говорит Кип, давайте просто использовать 1 миллион жизней.

ВИСКУСИ: Если умножить 1 миллион спасенных жизней, и если каждая жизнь стоит 10 миллионов долларов каждая, результат составит 10 триллионов долларов.

МЭЛОУН: Триллион с буквой Т — 10 триллионов долларов спасенных жизней.

ВИСКУСИ: Так что это очень большое число, которое, безусловно, превосходит любые экономические издержки, которые мы несем.

ГОНСАЛЕС: Десять триллионов долларов — это половина ВВП США, а это означает, что для того, чтобы оправдать полное открытие предприятий, экономика должна потерять половину своей стоимости. И Кип, и многие, многие, многие другие экономисты говорят, что мы даже близко не подошли к этому, особенно потому, что, если бы не было остановки, предприятия в любом случае не смогли бы работать на полную мощность, потому что так много людей были бы больны. и боязнь ходить по делам, и куча других проблем.

МЭЛОУН: По сути, Кип имеет в виду, что даже его примитивные расчеты приводят к такой высокой цене потерянных жизней, что ему даже не нужно делать более сложные расчеты. Базовые расчеты показали ему, что закрытие экономики явно того стоило.

ВИСКУСИ: А если бы это было не так, то вам бы захотелось начать смотреть на все, что вы упустили. Значит, вы упускаете из виду все затраты на болезни, которые не являются просто затратами на смертность, которые вы должны принимать во внимание?

ГОНСАЛЕС: Вам приятно, что умный поступок — вроде бы экономически ответственный поступок — также является хорошим поступком и нравственным поступком, а именно не позволять людям просто умирать?

ВИСКУСИ: Да. Было бы еще лучше, если бы мы сделали это раньше. Но, да, это чувствует себя хорошо.

СТИВЕНСОН: У меня определенно был момент, хорошо, это правильный поступок. Это был также момент, когда я понял, что мы можем оставаться закрытыми в течение трех месяцев, и это будет оправдано.

МЭЛОУН: Опять же, экономист Бетси Стивенсон, которая говорит, что сейчас мы поступаем правильно.

ГОНСАЛЕС: Но Бетси говорит, что впереди трудное решение. США снова откроют экономику в какой-то момент, когда она еще не совсем безопасна. Это одно из тех грубых, но необходимых решений.

СТИВЕНСОН: Вы правы в том, что это вызывает отвращение. И я думаю, что общественности будет трудно осознать тот факт, что мы собираемся сделать выбор, чтобы снова открыть экономику, и вы будете продолжать видеть смерти от коронавируса. И это все равно будет правильный выбор.

ГОНСАЛЕС: И это все равно будет правильным выбором, потому что нельзя закрыть экономику навсегда?

СТИВЕНСОН: Мы не можем закрыть экономику, пока не будет ноль смертей.

ГОНСАЛЕС: Сейчас мы этого не делаем.

СТИВЕНСОН: Верно. Мы не делаем этого сейчас.

(ЗВУК БЕНЕДИКА ЛАМДИНА И РИААНА ВОСЛУ «Счастливое путешествие»)

ГОНСАЛЕС: Вы можете написать нам по адресу planetmoney@npr. org. Мы есть в Facebook, Twitter и Instagram. Мы @planetmoney.

МЭЛОУН: Сегодняшнее шоу продюсировали Лиза Йегер и Отем Барнс. Алекс Голдмарк — наш продюсер-супервайзер. Брайант Урштадт редактирует шоу. Джеймс Снид проверил этот эпизод.

ГОНСАЛЕС: На радио очень сложно делать математические расчеты, поэтому мы сильно упрощаем. Если вы хотите узнать больше о том, как вы оцениваете жизнь, в том числе о том, сколько травм равняется одной смерти, у Кипа Вискузи есть книга «Оценка жизни». Если вам понравился этот эпизод, поделитесь им с другом. Я Сара Гонсалес.

МЭЛОУН: Я Кенни Мэлоун. Это НПР. Спасибо за внимание.

Copyright © 2020 NPR. Все права защищены. Посетите страницы условий использования и разрешений нашего веб-сайта по адресу www.npr.org для получения дополнительной информации.

Стенограммы NPR создаются в сжатые сроки подрядчиком NPR. Этот текст может быть не в своей окончательной форме и может быть обновлен или пересмотрен в будущем. Точность и доступность могут отличаться. Официальной записью программ NPR является аудиозапись.

Эвтаназия и внутренняя ценность жизни

Жизнь сама по себе не имеет для нас особой ценности, кроме того, как мы можем получать опыт, и именно этот опыт мы считаем ценным. Люди не придают ценности жизни физическому состоянию простой жизненности, а придают ему ценность благодаря его способности допускать переживания. Жизнь как набор хороших переживаний — это то, что имеет ценность, и наша способность иметь их — это внутренняя ценность жизни.

Наши жизненные ценности исходят из нашего окружения. Самое сильное влияние оказывают наши контакты в повседневной жизни, а также культура и общество, в которых мы живем. Мы, люди, также обладаем определенным чувством человеческого сообщества и, за немногими исключениями, ставим человеческую жизнь выше и отдельно от всей другой жизни. Это разделение придает нашему общему определению жизни внутреннюю ценность, но только благодаря способности чувствовать себя живыми и получать удовольствие от переживаний мы стали придавать человеческой жизни какую-то дополнительную ценность. Таким образом, ценность жизни определяется не нашей способностью существовать физически, а существовать в человеческом опыте и быть частью опыта, который сам по себе считается желательным или хорошим.

Жизнь обретает свою неотъемлемую ценность от способности получать опыт, и эта ценность не сводится к физическому, но физическое содержит потенциал для этих переживаний. Термин «физический» здесь особенно широк, потому что было бы ложно и дискриминационно пытаться включить физические способности в качестве какого-либо стандарта или даже оценить, как из них может исходить опыт, потому что возможности здесь безграничны. Когда физический смысл привязан к понятию качества жизни, он игнорирует то, что оказалось ценным в опыте. Качество жизни, используемое для описания физического состояния человека, представляет собой попытку оценить физическое состояние человека. Когда пытаются придать ценность чему-то другому, кроме того, что мы считаем ценным, вряд ли это будет продуктивно. Внутренняя ценность жизни тогда связана исключительно с опытом.

Применить идею внутренней ценности жизни к эвтаназии; казалось бы, потенциал для жизни, который исходит от работающего тела, которое пока будет состоять, как минимум, из мозга, функционирующего достаточно, чтобы перекачивать кровь, или даже из тела, в основном поддерживаемого машинами, но имеющего пульс. Рабочее определение здесь следует считать достаточно широким, чтобы включить в него тех, кто находится в устойчивом вегетативном состоянии, сильно отсталых, склонных к суициду или нуждающихся в машинах для поддержания биологической функции.

Когда человек находится в устойчивом вегетативном состоянии, его тело функционирует только за счет низших функций мозга и потенциально находится в плохой физической форме, качество его жизни, скорее всего, будет поставлено под сомнение. Что означает качество жизни здесь, так это то, что он потенциально испытывает боль, имеет минимальные функции тела (на самом деле у него может вообще не быть когнитивных, сосудистых, легочных или пищеварительных функций) и очень мало шансов на выздоровление. Аргумент качества жизни апеллирует к нашей сильной эмоциональной привязанности к определению жизни как опыта. По определению живого этот человек имеет по крайней мере некоторые функции мозга и может продолжать демонстрировать основные жизненные признаки, и, следовательно, является живым существом. Толчок к прекращению этой жизни исходит из нашего восприятия того, что условия существования этого человека не соответствуют тому, какой, по мнению других, должна быть жизнь. Если хорошее качество жизни включает в себя наличие близких, финансовую стабильность и удовлетворение основных человеческих потребностей (например, в еде, жилье), то требует ли это от нас рассмотрения вопроса об увольнении добытчика алмазов, который тяжело работает весь день и не не имеют адекватной еды, одежды, воды и крова и могут вообще не иметь семьи? С этим никто не поспорит, но никаких усилий по улучшению качества его жизни не предпринимается. Если этот человек не живет на том уровне, который считается желательным, то почему он менее кандидат? У него есть определенный потенциал для хорошего набора опыта, потому что у него есть рабочее тело, но нет и реальной возможности получить этот ценный опыт. У него может быть потенциал жить на более высоком качественном уровне, но он также вряд ли это сделает. Это означает, что наше нормальное определение качества жизни недостаточно универсально, чтобы считаться стандартом.

Вероятно, обращение к нашим эмоциям, возникающее при взгляде на качество жизни человека, аналогично тому, как мы используем внутреннюю ценность жизни. Наша реакция на каждую точку зрения исходит из двух общих ответов; говорят нам, что человеческая жизнь ценна, а также что существует определенный стандарт, при котором жизнь считается хорошей. Этот конфликт лежит в основе убийства из милосердия; потенциал грабежа может привести к такой же плохой ситуации, как и низкое качество существования. Уровень качества нельзя сделать универсальным стандартом, и он недостаточно краток, чтобы служить точкой измерения. Способы, которыми человек может получать опыт, бесконечны и должны быть, поэтому мы не можем определить, сузить и ограничить их определенным стандартом качества, который обычно используется в аргументе качества жизни. В качестве аргумента позиция качества жизни не может утверждать, что у человека должно быть определенное специфическое качество жизни. Конечно, можно свести это к примеру, когда пациент много лет находится в коматозном состоянии, не имеет реальных шансов на выздоровление, и даже если выздоровление происходит, возможно, он слишком физически ухудшился, чтобы продолжать физически, поэтому имеет низкое качество жизни. и быть кандидатом на эвтаназию. Это опровергается, потому что мы позволяем любому уровню физического существа диктовать, каким может быть наше восприятие ценности этой жизни. Оно проявляется только потому, что у нас есть способность видеть и ощущать физические материи здесь, которые затем, по сути, затмевают наше видение эмпирической стороны. Если бы это использовалось, то это противоречило бы нашему определению, что жизнь ценна на основе опыта, а не физического статуса.

Из этого следует, что жизнь не получает ценности от физического существа, но физическое существо используется в качестве стандарта, по которому можно найти признаки жизни. Поскольку мы можем показать жизнь с помощью физических средств, она становится нашей точкой измерения. Мы могли бы использовать это как основу, чтобы сказать «да» или «нет», когда речь идет об убийстве из милосердия, но это будет игнорировать опыт пациента. Аргумент против эвтаназии, основанный на свидетельствах физической жизни, очень привлекателен, потому что мы чувствуем его, но он не следует нашему пониманию того, что является ценным.

Демонстрировать свидетельства переживаний и психических состояний гораздо труднее, однако, независимо от того, как много или как мало мы можем об этом знать, переживания являются ценным набором здесь. Таким образом, это обеспечивает защиту жизни, которая определяется здесь как набор переживаний, происходящих за пределами любого физического существования. Эта защита основана на возможности получения опыта без непосредственного знания опыта, то есть наше ограниченное знание только мешает нам быть в состоянии подтвердить ментальный опыт так же легко, как и физическое состояние, но не означает, что наша ценность опыта уменьшается в какой-либо степени.