Разное

Что это скептицизм: Недопустимое название — Викисловарь

Содержание

Скептицизм — это… Что такое Скептицизм?

Скептици́зм (от др.-греч. σκεπτικός — рассматривающий, исследующий) — философское направление, выдвигающее сомнение в качестве принципа мышления, особенно сомнение в надёжности истины. Умеренный скептицизм ограничивается познанием фактов, проявляя сдержанность по отношению ко всем гипотезам и теориям. В обыденном смысле скептицизм — психологическое состояние неуверенности, сомнения в чем-либо, заставляющее воздерживаться от высказывания категорических суждений.

Секст Эмпирик в работе «Три книги пирроновых положений» отмечал, что скептицизм не рассматривает сомнение как принцип, а использует сомнение как полемическое оружие против догматиков, принцип скептицизма — явление. Следует различать обыденный скептицизм, научный и философский скептицизм. В обыденном смысле скептицизм — воздержание от суждений, обусловленное сомнениями. Научный скептицизм — последовательная оппозиция учениям, не имеющим эмпирических доказательств.

Философский скептицизм — направление в философии, выражающее сомнение в возможности достоверного знания[1]. Философский скептицизм рассматривает философию, в том числе и скептическую, как род наукообразной поэзии, но не науки. Отличительный признак[источник не указан 756 дней] философского скептицизма — утверждение «Философия — не наука!».

Античный скептицизм

Античный скептицизм как реакция на метафизический догматизм представлен прежде всего Пирроном (испытавшем влияние раннего буддизма[нет в источнике][2]), затем средней академией (Аркесилай) и т. н. поздним скептицизмом (Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик). Энесидем указывает десять принципов (тропов) скептицизма: первые шесть — это различие живых существ; людей; органов чувств; состояний индивида; положений, расстояний, мест; явлений по их связям; последние четыре принципа — это смешанное бытие воспринимаемого объекта с др. объектами; относительность вообще; зависимость от количества восприятий; зависимость от уровня образования, нравов, законов, философских и религиозных взглядов.

Критика скептицизма

Скептик говорит, что знание требует уверенности. Но как он может об этом знать? Об этом пишут Теодор Шик и Льюис Вон: «Если скептики не уверены, что знание требует уверенности, они не могут знать, что это так». Это даёт серьёзное основание сомневаться в утверждении, что знание требует уверенности. Согласно законам логики, опираясь на это высказывание, можно сомневаться в скептицизме и оспорить скептицизм в целом. Однако реальность не состоит исключительно из законов логики[3] (в которой существуют неразрешимые парадоксы, сводящие все вышесказанное на нет), поэтому к подобной критике необходимо относиться осторожно. (Пример: абсолютных скептиков не бывает, поэтому совсем необязательно, что скептик будет сомневаться в очевидных вещах)

Важнейшие представители:

Примечания

Литература

Ссылки

Почему критическое мышление — это не всегда хорошо и как научиться выключать скептицизм

Можно пройти сотни курсов по всевозможным темам, но даже они не спасут нас от факапов. Это человеческий фактор, и он есть везде. Что же с ним делать?

Вместе с «Люксоптика» мы поговорили о самых громких, смешных и любимых факапах Даниила Ваховского, Саши Жиляева и Сергея Вовка. Они их не стесняются, а наоборот — благодарят за опыт. А теперь и вы сможете научиться на этих историях, как правильно относиться к факапам и стать чуточку круче.

Даниил Ваховский: «Ищу мотив факапа»

Управляющий партнер Havas PR Kyiv

10 лет назад мы с командой считали бюджет на видеопродакшн проекта. Я подтвердил его, и мы передали бумаги клиенту. Он все подписал, а потом оказалось, что договор показали в гривне, а продакшн посчитал его в долларах. Этот нюанс увел проект в жесткий минус. С тех пор в бюджетах сверху я пишу строчку валюты, в которой все посчитано.

У меня всегда не складывались отношения с документами. Я был одним из немногих менеджеров на «Новой почте», из-за которого компания получала налоговые штрафы. Мы не успевали регистрировать налоговые накладные, потому что я не туда засовывал документы. Так я научился никогда не работать с бухгалтерскими бумагами. Я в этом точно не эффективен.

В команде мы рассматриваем кейсы факапов и делаем выводы. Я никогда не проявляю эмоции, когда они случаются: не ругаю, а разговариваю с командой на равных. Пытаюсь искать мотив факапа.

Даниил Ваховский

Когда я издавал журнал, у нас вышел PR-материал с клиентом — крупной дорожной компанией. Мы неправильно написали фамилию героя — «Тимофеев». Статья выходила на украинском, и там были нюансы в переводе. Есть два варианта, как писать фамилию в переводе: через «е» или «є». Мы написали не так, как он привык. При этом в официальных документах он пишет так, как сделали мы.

Когда материал вышел, клиент очень расстроился, а его PR-менеджер звонил нам с упреками. Мы извинились и предложили в следующем номере журнала сделать еще один выход с героем, в котором исправим фамилию.

Перед отправкой номера в печать корректор снова исправила фамилию на такой же неправильный вариант. Мы вышли со старой ошибкой. Они снова нам позвонили, на что я ответил: «Мы сделали все, что смогли».

Ошибки допускают все. Важно пройти опыт болезненных ошибок, чтобы не испытывать тяжелых эмоций, когда не получилось, как хотели.

Для меня главное быть настоящим. Я всегда говорю себе и коллегам, что я хорош настолько, насколько хорош мой последний проект. Если он близок к совершенству, но в нем есть недочеты, это не страшно. Ведь мой следующий проект будет без этих ошибок.

И помните: идеальных людей нет, кроме Криштиану Роналду.

Сергей Вовк: «Гладенько не бывает»

Co-founder & CCO Kyiv Academy of Media Arts 

У меня было много профессий и работ. Одна из первых с трудоустройством, книжкой и зарплатой — журналист харьковской газеты «Время».

Факап был смешной: меня аккредитировали как журналиста на киевском кинофестивале «Молодость» в 2004 году. Он открывался фильмом «Настройщик» Киры Муратовой. Во время самого фестиваля мне даже удалось пообедать с режиссеркой и ее мужем.

По возвращению я должен был сделать материал о фильмах-победителях в разных номинациях. Но на «Молодости» я познакомился со своим кумиром, Вадимом Рутковским, редактором журнала «ОМ». И мы в местном кафе пили коньяк и ели пирожные, а на показах фильмов спали.

По возвращении в Харьков у меня возникли проблемы. Фильмов я не видел, а значит написать ничего не мог. Я предложил редактору написать, как обедал за одним столом с Кирой Муратовой. Так вместо материала о «Молодости» вышел материал о Муратовой. Это нормальный факап, в советское время меня бы уволили.

Я вырос в то время, когда в заголовках бизнес-книг было «самое ценное, что может с вами случиться, — ваши ошибки». Я из поколения, которое впитало, что все приходит через ошибки в поисках идеального результата, гладенько не бывает.

Сергей Вовк

Я работал в двух рекламных агентствах, из которых меня уволили. Это, наверное, мои главные факапы.

В Leo Burnett меня уволили за некорректный комментарий в Facebook. Когда Паша Вржещ, Ярослав Сердюк и Егор Петров уходили делать Banda, под постом Паши я написал «мочи козлов». Директор расценил мои слова как оскорбление. Это была осознанная бессмысленность, я имел в виду козлов глобально и локально.

Спустя время я извинился, ведь Leo Burnett многому меня научило: там я освоил рекламу, завел друзей и поехал учиться в Miami Ad School, что вдохновило на КАМА.

Это молодость: горячим двусмысленным комментом я заставил себя уволить. Пока я шел от кабинета директора к столу, у меня уже забрали ноутбук и закрыли доступ к почте, чтобы я не написал еще какую-то чушь. Я был лидером мнений в компании, все любили мои письма.

В Ogilvy я карьерно и ментально уперся в потолок. Я не выполнял работу и довел дело до увольнения. Это случилось, когда мой босс делал за меня тендерные презентации. Просто я оттягивал дедлайны и специально доводил до последнего момента. После третьего случая мне сказали: «Сергей, вали нафиг».

Но я был непростым парнем, оформил это как увольнение. Заявил, что не хочу сам уходить и мне выплатили три зарплаты. Их хватило на две недели отдыха в Стокгольме.

Когда мы открывали КАМА, произошел забавный случай. Люди пришли, послушали официальную часть, выпили на баре. Тем временем Слава Балбек с работниками еще монтировали туалеты. Посетители уже выстроились в очередь и думали, что там кто-то закрылся и долго сидит.

Для меня это все не факапы, а жизнь. Факап — это процесс эволюции. Это классика драматургии: герой — тот, кто идет к своей цели, преодолевая сложности. Факапы позволяют чувствовать себя героем.

Саша Жиляев: «Расстраиваюсь, но понимаю, что без факапов никуда»

Head of Marketing Multiplex

Как говорил мой бывший руководитель в Comfy: все, что нас не убивает, делает нас сильнее. И не ошибается тот, кто ничего не делает.

У меня случилось много факапов в Comfy. В 2006 году мы открывали магазины в Донецке. Я сделал офигенную рекламную кампанию, в которую вложили кучу денег. Но кампанию запустили за три дня до мероприятия. Это слишком маленький срок, она не сработала, как ожидалось.

Я благодарен моим боссам, что не уволили меня. Все факапы обсуждались с ними не в назидательном тоне. Главное, что мы вынесли, — понимание, что мы сделали и больше никогда такого не делали.

Ошибки — это всегда болезненно. Когда не ты виноват в факапе, а ответственность частично или полностью падает на тебя, я сильно переживаю.

Саша Жиляев

В Prom у нас случился карантинный факап, который не зависел от меня напрямую. Мы хотели снять рекламу для Prom с «Похитителем Ароматов» Похититель Ароматов фешн-блогер . Мы все утвердили, но он не мог сниматься в Украине. Блогер живет в Британии, а границы закрыты. Мы к нему прилететь тоже не могли. Единственная страна, где могли снимать, — Молдова.

Мы организовали съемочную группу в Кишиневе, купили «Похитителю» билет из Британии. Но нашей группе по пути в Молдову пришло письмо. Выяснилось, что у «Похитителя» COVID-19, и его не выпускают из страны.

Конечно, мы могли предусмотреть второго героя, но тогда это было нереально. Мы полностью отменили съемку, потратив расходы на подготовку. Это была лажа.

Я переживаю факапы эмоционально — расстраиваюсь, но понимаю, что без них никуда.


У нашего партнера «Люксоптика» есть все самые новые модели солнцезащитных очков. Приходите в магазины сети, чтобы почувствовать себя крутыми.

Скептицизм и мудрость как лучшие друзья аналитика

(перевод статьи Авинаша Кошика)

Вот кое-что важное, что я постиг за все то время, когда работал с данными и изменял компании своими идеями: Великие Аналитики — всегда скептики. Воистину.

Это всегда было так, конечно. Но за последние годы, когда глубина, широта, объем и любые другие метрики, которые можно применить к объему данных, переживают взрывообразный рост, навыки скептицизма и мудрости стали критичными для успеха работы. Просто слишком много данных. Слишком много таблиц, графиков, «инсайтов» проталкиваются к вам в голову. Кроме того, количество «экспертов» тоже растет взрывообразно.

Если вы не будете скептиком, то вы непременно умрете (с профессиональной точки зрения).

И все же… Скептицизм не должен парализовать решения. В какой-то момент все равно придется принимать решение (и прыгать в неизвестность), или вы будете мертвы (с профессиональной точки зрения).

Давайте разобьем эту статью на две части.

Первая: призыв быть скептиками везде и во всем, проиллюстрированный примером данных одного из самых уважаемых источников. Дальше я приведу рекомендации, как принять решение и не оказаться одним из тех несчастных аналитиков, которых постиг «паралич принятия решений».

Во второй части, раз уж мы говорим о великих аналитиках, хочу поделиться способом понять, являетесь ли вы одним из таких. И если да — то в чем ваша ценность для компании.

Заинтригованы? Конечно!

#1A: Скептицизм — ваш лучший друг, навсегда

Как-то раз я встретил две цифры: 42% онлайн-покупателей просматривают видео до покупки продукта и 64% используют YouTube для поиска информации о продуктах.

Немедленно после того, как я это узнал, я понял, что эти цифры — полная шляпа.

Однако они преподносились как неоспоримые факты, буквально как Моисеевы заповеди.

Возможно, у вас еще недостаточно навыков, чтобы сразу распознавать, можно ли верить конкретной цифре, возможно вы развиваетесь. Но если вы действительно инвестируете усилия в собственное образование, осознанность, если голодны до всего, что можно раскопать чуть поглубже, то вы сможете распознавать такие «шляпные цифры» очень быстро.

Возможно, вы читали исследование NADA (национальная ассоциация автомобильных дилеров — прим.ред.), в котором сообщается: «85% покупателей принимают решение о покупке автомобиля до того, как выходят из дома, чтобы совершить покупку». Ваш радар скептика должен начать бибикать: биип, Биип, БИип, БИИп, БИИИП, и вам следует остановиться и послушать его. Не имеет значения, насколько большая контора эта NADA, сколько аналитиков там работает — поскольку принятие неточной информации может разрушить вашу карьеру.

Вот прекрасный пример, как быстро научиться «надевать шапочку скептика».

[ОБНОВЛЕНИЕ: Как Мауро Авелло заметил ниже, этот пример мог быть первоапрельской шуткой команды журнала The Economist. Я обратил внимание на дату, когда я писал свой пост, прочел комменты и пост-обсуждение под статьей и не нашел никаких признаков того, что это действительно была шутка. Поэтому я привожу эту ситуацию в качестве примера ниже. Уроки, которые вы выучили, все равно останутся с вами, но, пожалуйста, примите во внимание, что этот пример все-таки может оказаться шуткой.]

Команда визуализации данных The Economist подготовила вкуснейшую статью: Мороженое и IQ.

Сложно на такое не кликнуть, правда?

Это короткая статья, содержащая небольшой график, на котором отражается объем потребления мороженого по оси Х и уровень чтения по шкале PISA (международная программа по оценке образовательных достижений учащихся — прим.ред.).

Зависимость уровня чтения по шкале PISA от объема потребления мороженого.

Команда (на которую ссылается статья, как на авторов) очень серьезно подошла к визуализации утверждения, что большое потребление мороженого может являться причиной плохой успеваемости студентов. Они аккуратно сравнили австралийцев с финнами, отдали должное канадцам и утопили перуанцев в дерьме.

Итак. Вы же Умный Аналитик.

Ваш первый «флажок скептика» должен быть следующим: так, в заголовке они говорят про IQ. Давайте-ка быстренько загуглим, можно ли по PISA судить об уровне IQ? Ответ — нет!

Красный флаг!

Ваш второй «флажок скептика»: если внимательно посмотреть на набор данных, то он скорее опровергает, чем подтверждает основную гипотезу. Обратите внимание на Гонконг, Сингапур — их соседи имеют низкое потребление мороженого, но очень высокий рейтинг PISA.

Красный флаг!

Ваш третий «флажок скептика» (для Умных Аналитиков этот флажок должен быть первым) — это базовая парадигма: корреляция и причинно-следственная связь — не одно и то же!

Вы читаете статью, чтобы убедиться, что это правило не было нарушено. Есть ли что-то, показывающее наличие причинно-следственной связи? Нет.

Гигантский красный флаг!

В этом месте некоторая часть читателей должна была умереть, так как они очень любили эту команду из журнала The Economist.

Для обычных людей (не аналитиков) эта статья и график выглядят вполне убедительно. В конце концов, это весьма уважаемый источник и крутая команда с отличной репутацией. Да и смотрите-ка, тут есть красная линия, которая похожа на доверительный интервал и R-квадрат! Большинство обычных людей воспримут это как истину (и многие из них начнут комментировать статью и веселиться над «доказанной» связью IQ и мороженого).

Вам не следует это делать.

Единственное, над чем вам следует задуматься — это… причинно-следственная связь. Почему такое могло случиться?

Вот, например, одна гипотеза: люди, которые действительно заботятся об образовании своих детей, происходят из семей, где достаток родителей — чуть больше среднего, они могут позволить себе фокусироваться на детях. Такие семьи часто вознаграждают детей за успехи в учебе. Логично предположить, что мороженое может быть частым вариантом награды!

Помните, это всего лишь гипотеза. Мы можем поискать еще данные. И если вдруг окажется, что это правда… то выяснится, что причиной высоких рейтингов окажется не мороженое, а определенный доход семей. Или то, что такие семьи в целом лучше структурируют свое время, что дает родителям больше времени на контроль или самостоятельное обучение детей.

Помимо этих может быть масса других причин. Погода. Количество женщин в стране. Долгота. Количество работающих детей. Уровень преступности. Честно говоря — что угодно.

Смотрите на причинно-следственные связи. Их отсутствие — преступное использование данных против человечества.

И в качестве вишенки на торте — еще один пример, чуть более забавный.

Есть очень плотная взаимосвязь между бюджетом, который США тратят на науку, и самоубийствами через повешение… R-квадрат=0.097 (высокая связь между показателями — прим. перев.).

Корреляция между бюджетом США на науку и самоубийствами через повешение.

Если вы еще со мной, то тоже уже наверное кричите во весь голос, что между этими двумя факторами нет причинно-следственной связи!

И вы наверняка правы. Большие траты на науку (да, потратьте еще больше!) не приводят к большему числу самоубийств. Эти факторы связаны ничуть не больше, чем пара любых других вещей в природе.

[График выше — от Тайлера Вайгена. Его сайт и книга — «Ложные Корреляции» (Spurious Correlations) просто великолепны. Вы найдете там гораздо больше таких корреляций и будете рыдать и смеяться, потом опять рыдать и опять смеяться. Начните с того, что фильмы с участием Николаса Кейджа заставляют людей топиться!]

Давайте посмотрим еще на один пример, просто потому что он совсем свежий, только из печатного станка.

Все мы путешествуем, и для нас особенный интерес представляет то, какие авиакомпании имеют наивысшие «рейтинги качества», когда дело доходит до их использования.

Рейтинг качества авиакомпаний.

Большинство упоминаний в прессе, которые вы прочтете про эти рейтинги, будут без остановки рассказывать о позициях и о том, как изменилась позиция той или иной авиакомпании в рейтинге. И ни одного упоминания о том, как именно этот рейтинг был рассчитан. Но вы же Умный Аналитик с включенным радаром скептика, и вы будете копать!

Вашей начальной точкой поиска может быть вот этот пресс-релиз из источника. Там гораздо больше данных, которые можно раскопать.

Потом вы переключитесь на понимание того, как оценивается своевременность вылетов и прилетов — кто задает эти стандарты и формулы, какой контроль используют авиалинии, когда планируют расписание рейсов, кто решает, какие данные использовать для построения рейтинга, кто аудирует их и много еще других деталей до того, как вы согласитесь с выводами.

Когда вы начнете копать, вы обнаружите, что на самом деле нет единого определения «задержки рейса». Авиалинии самостоятельно определяют, случилась у них «задержка рейса» или нет, кроме того, они вольны самостоятельно менять длительность полета. К примеру, мои перелеты в JFK (международный аэропорт имени Джона Кеннеди — прим.ред.) на United регулярно прибывают «вовремя», несмотря на то, что отправляются с задержкой на 20 минут, так как United добавляет полчаса к «запланированному времени полета». Это размывает данные, которые включаются в отчет (в итоге — в отчет попадает ерунда). Среди авиакомпаний нет стандарта, как должно рассчитываться время в пути между двумя пунктами назначения — так что, строго говоря, приведенный выше рейтинг — это сравнение мартышек, яблок и астероидов. Авиакомпании, такие как Frontier, которые выставляют самые короткие времена перелетов, фактически наказываются низким рейтингом за свою честность.

И это только начало проблемы.

Очень скоро вы осознаете, что рейтинги в общем и данные, на основе которых они построены — в основном бесполезный мусор. И, в конце концов, если цель этих данных — помочь вам принять решение, то эта цель безнадежно провалена по причинам, описанным выше.

Скептицизм. Хорошая черта Аналитиков, т.к. вы знаете, что можно использовать в качестве источника информации для принятия решения, а что — нет.

Большинство данных, которые вы встретите в реальном мире, необязательно будут настолько же кривыми, как и перлы, собранные Bad Fox Graphics. Примеры, которые вы встретите, будут более тонкими и изящными, будут выглядеть так, как будто они действительно имеют смысл. Они будут поступать из источников, которым вы доверяете, из инструментов, которыми вы пользуетесь, и, мало того, самостоятельно внедрили и т.п. Это тот момент, когда вам особенно нужно проявить бдительность, чтобы оставаться Отличным Аналитиком.

Вот несколько приемов, которыми можно пользоваться:

  1. Посмотрите, есть ли связь вывода («инсайта») с теми данными, которые использованы для его подтверждения. Это займет всего несколько минут, честно говоря.
  2. И вот важный вопрос: откуда взялись эти данные? Инструменты, страны, люди, устройства и так далее. Известные ограничения по использованию этих данных (это только частично подходит для digital-мира).
  3. Еще одно, что вам точно понравится: какие могут быть допущения в данных? Допущения в примере (выборке)? Допущения при отборе выборки? Что может привести к тому, что данные неполноценны?
  4. Какие принципы, которым вы обучены, нарушаются приведенным анализом? Причинно-следственная связь, например — мы это разбирали выше.
  5. Всегда, всегда, всегда задавайте вопрос: какие предположения сделаны во время этого анализа?
  6. Ваш личный опыт. У вас его — море. Просто не дайте ему превратиться в мусор.
  7. (добавлено из комментария): Кто выигрывает и кто проигрывает от этого анализа? Подумайте про политику, деньги, власть и вещи, связанные с ними.

Пункты с 8 по 12 подсказаны Айаном Францем:

  1. Правда ли, что был подготовлен план сбора данных, и данные собирались в соответствии с планом?
  2. Данные изначально готовились для этого исследования, или они побочный продукт какой-то другой деятельности?
  3. Учтено ли затухание при сборе данных заданным способом?
  4. Были ли установлены статистически разумные границы, когда выбирались произвольные данные?
  5. Если вы передадите мне все исходные данные, порядок действий, софт, использованный для расчета, смогу ли я воспроизвести результат?

Пункты с 13 по 16 подсказал Род Джека:

  1. Проясните причину исследования.
  2. Протестируйте альтернативные объяснения, которые могут быть извлечены из данных или исследования.
  3. Попробуйте расковырять цепочку влияний и следствий. Последует ли это, если … произойдет из-за …?
  4. Ну и перед всеми вопросами — вопрос, который поставлен перед исследователями 🙂

Пункты с 17 по 24 подсказаны Джоном Брейзером:

  1. Если исходные данные представлены в соотношениях, то какие были абсолютные цифры (50% рост количества атак акул может оказаться ростом абсолютного количества атак с 2 до 3).
  2. Если данные представлены в исходном, сыром виде, то какие соотношения? (На станции метро, через которую я прохожу каждый день, висит предупреждение, что в год там случается 19 инцидентов, связанных с эскалатором. Поскольку в год на этой станции случается порядка 90 миллионов входов-выходов, число инцидентов ничтожно мало.)
  3. Могло быть такое, что выборка исследовалась несколько раз (если вы десять раз прогоните группу из 20 женщин через тест продукта по уходу за волосами, вы наверняка найдете прогон, который покажет достаточно высокую удовлетворенность, чтобы ее рекламировать).
  4. Возникают ли проблемы из-за закона больших чисел? (веб-сайт в UK подготовил статистику о времени отклика членов парламента Британии. В среднем, «Зеленая партия» отзывалась быстрее всех, но их результаты были собраны только за год, а по остальным партиям — за 50 лет).
  5. Не получается ли, что пропорция данных может показать вас в невыгодном свете? (Ваша невероятно крутая конверсия в 60% на веб-сайте может разрушиться, если сайт попадет в новости, и на него свалится трафик в 100 000 некачественных визитов? Что, кстати, может и неплохо!)
  6. Вы делаете правильное сравнение? («Просмотры» на Facebook — это совсем не то же самое, что «просмотры» на YouTube)
  7. Что вам могли не договорить? (Если в новости о благотворительном событии не говорится об объеме собранных средств, скорее всего, его стараются спрятать, так как он оказался слишком скромен.)
  8. Человек, который обрабатывает статистику, действительно понимает ее? (Статистика из вторых рук часто не содержит критически важных оговорок. )

Я уверен, что еще есть много других техник.

Когда вы видите фрагмент данных из вашей компании или откуда-то снаружи, будьте скептиком. Это хорошая привычка для Аналитика.

#1B: Скептицизм не должен парализовать вас

Вам может показаться, что я сейчас спущу все сказанное выше в унитаз. Попробуйте проследить за моей мыслью, пожалуйста.

Мир несовершенен, и вам платят за то, чтобы ваша компания (коммерческая или некоммерческая) принимала наилучшие, самые умные решения каждый день (ну, я надеюсь). И какой же фактор у нас начинает участвовать в игре? Решение, которое необходимо принять.

Новички-аналитики нередко попадают в ловушку «паралича решений» из-за скептицизма, потому что если ты чуть-чуть заглянешь «под капот» цифровой аналитики, то способ, которым собирались данные, может напугать настолько, что того и гляди душа покинет тело. Оффлайн-аналитика? В миллион раз хуже! И размеры выборок в разы меньше — это как гвоздь в крышку гроба.

Отличные Аналитики особенно хороши в одном из самых критических мест: своевременности. Способности донести инсайт (специфическую рекомендацию) в тот момент, когда она сможет оказать влияние на бизнес.

Ошибка, которая чему-то научила — это гораздо лучше, чем вообще отсутствие каких-либо действий.

Наша работа — быть скептичными, копать и разбираться, подталкивать и направлять, отбрасывая возмутительно неправильное, и разбираться с тем, как собрать из не очень неправильного то, что поможет принять осознанное решение.

Этот пост — родом из 2006 года: Data Quality Sucks, Let’s Just Get Over It, из него вы сможете научиться шести шагам, которые помогут преодолеть вам паралич принятия решений.

Вот простой путь, как все-таки принимать решения, оставаясь скептиком:

  • Если вы на 100% уверены в своих данных, то вам немедленно стоит рекомендовать вашей компании начать строительство лунной колонии.
  • Если вы на 80% уверены в своих данных, то вам стоит порекомендовать компании изменить стратегию в пользу начала с коротких визитов на Луну с международной космической станции.
  • Если вы на 40% уверены в своих данных, вам стоит порекомендовать инвестировать средства в земные предприятия, которые изучают вопросы проживания на Луне.
  • Если вы на 20% уверены в своих данных, то вам следует вернуться к своей команде и разобраться с тем, что же нужно сделать, чтобы получить, как минимум, 40% уверенности.

Это ровно то, что я подразумеваю под «быть скептиком» — ваш квест в том, чтобы научиться более точно ощущать, где же лежит определенность. Под тем, чтобы не быть парализованным в поисках совершенства, я понимаю способность давать рекомендации, отражающие степень уверенности в данных, потому что бизнесу нужны решения, привязанные к срокам.

Мы все стремимся стать Отличными Аналитиками. Вот еще один путь к этому, вдобавок чуть расширяющий тему статьи.

#2: Разница между Знанием, Инсайтом и Мудростью

Как некоторые из вас знают, я веду короткую рассылку, которая выходит дважды в неделю: «Пересечение маркетинга и аналитики». Вы можете (должны!) подписаться на нее.

Я часто обнаруживаю, что люди, в должности которых есть слово «аналитик», на деле являются этакими «сборщиками данных» или «трансформаторами данных», вся добавленная ценность от работы которых — это сведение данных в результирующие таблички или графики.

В одной рассылке я поделился восхитительным скетчем, очень точно показывающим разницу между данными, информацией, знаниями, инсайдом и мудростью. Этот скетч, смею сказать, добавил еще один уровень понимания — выделив ценность работы, зарплаты и того, насколько вы незаменимы, как сотрудник.

Вот эта рассылка, я предлагаю посмотреть вам на эту историю теперь с другой стороны.

почему мы не можем во всём сомневаться — Нож

«Я ни в коей мере не вступлю в противоречие с разумом, если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец», — писал в XVIII веке философ Дэвид Юм.

Нет никаких разумных причин выбрать синюю, а не черную ручку, рубашку в клетку, а не в полоску. Разум может бесконечно перебирать аргументы в пользу того или иного решения. Но само решение, как показывает случай Эллиота, он может принять только вместе с телом и эмоциями.

Разум не может устранить всех сомнений — он лишь дает им новую пищу.

Задолго до современной нейробиологии этот факт хорошо поняли античные философы-скептики. Они утверждали, что познавательные способности человека несовершенны и ограниченны. Мы не можем доказать даже того, что мир существует — и уж тем более, что он обладает какими-то определенными характеристиками. Как бы странно это ни звучало, скептики сделали метод радикального сомнения способом достижения счастья. Ради счастья эпикурейцы предлагали уклониться от мира, стоики — войти в согласие с ним. Скептики отвергли и то и другое, сомневаясь во всем.

Скептицизм сделает вас счастливым (или нет)

Основоположник школы скептицизма Пиррон советовал всем, кто стремится к счастью, обратить внимание на три обстоятельства: во-первых, какова природа вещей; во-вторых, как следует к ним относиться; и в-третьих, к чему это должно привести.

Вещи сами по себе, пишет Секст Эмпирик, «безразличны, неопределенны и неподсудны». Мы не знаем, что они собой представляют, потому что видим не вещи, а лишь явления вещей.

Мед кажется сладким, а соль — соленой. Но каковы они сами по себе? Этого мы знать не можем. Следовательно, стоит воздержаться от суждений, следовать за ощущениями и не приписывать вещам дополнительных оценок.

Воздерживаясь от суждений, скептик достигает желанной невозмутимости — а для греков это и есть главное условие счастья.

Греческий культ невозмутимости кажется прямой противоположностью современных представлений о счастье. Но на самом деле скептики пытаются сообщить нам одну важную вещь: жить можно как угодно, но к философии и науке это не имеет никакого отношения.

Античный скептик может жить, как все остальные люди: есть, когда захочется; спать, когда возникнет потребность; надевать клетчатые рубашки, если ему нравится именно этот узор. Ни одно из этих действий невозможно обосновать, основываясь лишь на разуме. Теоретически можно доказать, что движения не существует, как это сделал Зенон в знаменитом парадоксе об Ахиллесе и черепахе. Но люди, пишет Секст Эмпирик, «предпринимают путешествия пешком и морем, строят корабли и дома и рожают детей, не обращая внимания на рассуждения против движения и возникновения».

Теоретически мы можем сомневаться во всем. Но на практике сделать это невозможно.

Антонио Дамасио называет чувства, которые направляют наши мысли и решения в ту или иную сторону, соматическими маркерами. Предвкушение удовольствия от хороших выходных, чувство голода, разочарования, гнева или удовлетворения — всё это выражается в определенных состояниях тела.

Человек следует не за вещами, а за феноменами, отражениями вещей, утверждают скептики. Он руководствуется не знаниями, а соматическими маркерами, мог бы добавить Дамасио.

В своем крайнем виде скептицизм всегда приводит к иррационализму. Если ничего нельзя доказать, то все абсурдно. А если все абсурдно, в реальность можно только верить. Неудивительно, что аргументы скептиков охотно использовали Отцы Церкви в полемике против древней философии и языческих верований.

В XVI веке в Европе впервые опубликовали немногие сохранившиеся сочинения скептиков. С этого началась мода на пирронизм, которая могла приобретать самые разные формы. Автор знаменитых «Опытов» Мишель Монтень, признавая слабость человеческих познаний, вовсе не отвергает веру. Не делает этого и Рене Декарт, который строит основу научной философии, пользуясь методом радикального сомнения.

Декарт говорит: предположим, что мир создан злым демоном, который контролирует все мои впечатления. Если даже у меня нет тела, даже если каждое мое воспоминание и ощущение — ложь и обман, я все-таки не могу усомниться в том, что тот, кто сомневается, действительно существует.

Немногие способны довести свой скептицизм так далеко, как Декарт. Но процедура радикального сомнения встречается даже в примитивных культурах, которым мы обычно отказываем в рациональности.

Индонезийцы с острова Були, которых исследовал антрополог Нильс Бубанд, приписывают все свои тяжелые несчастья ведьмам. Но нельзя сказать, что они верят в существование ведьм — скорее, они постоянно в этом сомневаются. Ведьмы могут принять любую форму и обитают где-то на границах познания, оставаясь неразрешимым противоречием. Никто не знает, верить в них или нет. В начале XX века индонезийцы приняли христианство — с помощью новой религии они надеялись раз и навсегда избавиться от злых духов. Но если тот, кто сомневается в существовании ведьм, может сам оказаться ведьмой, сделать это не так уж просто.

Всё не то, чем кажется

К 1939 году гипотеза о том, что мир действительно существует, всё еще оставалась недоказанной: в конце концов, всегда можно было предположить, что существует только Рене Декарт.

В этом году британский философ Джордж Эдвард Мур представил свою скандальную работу «Доказательство внешнего мира».

Вот одна рука, а вот другая, рассуждает Мур. Я знаю, что мои руки существуют — это эмпирически очевидный факт. А если существуют руки, то существует и вся Вселенная.

Людвига Витгенштейна, как и многих других, это доказательство не убедило. Когда мы говорим «я знаю», это утверждение можно подтвердить или опровергнуть. Но как мы можем подтвердить или опровергнуть существование рук Джорджа Эдварда Мура? Мы можем их потрогать, но это ничего не докажет: может быть, мы просто спим или бредим. В качестве обоснования того, что его руки (а, следовательно, и Вселенная) действительно существуют, Мур предлагает только одну причину — собственную убежденность в том, что его знание достоверно. Но эта убежденность и сама нуждается в обосновании.

На философском уровне радикальный скептицизм был опровергнут только в феноменологии восприятия Мориса Мерло-Понти. Если всё, что мы воспринимаем, — иллюзия, тогда должен быть некий неиллюзорный мир, хотя бы для сравнения. Иллюзия — это лишь эффект восприятия, она не может заменить его целиком. Если я — мозг в банке, на который воздействуют электрохимическими импульсами, то у меня нет возможности поделить восприятия на истинные (электрохимические импульсы) и ложные (весь мир и моя жизнь). Мир — это и есть то, что мы воспринимаем.

Научный скептицизм не претендует на открытие абсолютно достоверного знания. Наука стремится не к истине, а к согласованным, эффективным и функционально простым объяснениям.

Любая теория может оказаться неверной, если ее опровергнет лишь единственное доказательство. Если ученые найдут одного летающего единорога, многие физические и биологические законы придется подвергнуть ревизии. Но пока этого не произошло, разумнее считать существующие теории верными, а существование единорогов — маловероятным.

Как показал историк Стив Шейпин, ценности экспериментальной науки во многом были позаимствованы из джентльменской культуры XVII столетия. Джентльмен в отличие от купца или придворного обладает высоким статусом и материальной независимостью, и потому может себе позволить говорить правду. Пускай некоторые джентльмены и ученые лгут и прелюбодействуют, но честность остается идеалом и для тех, и для других. Поскольку джентльменская честь тесно соприкасалась с научной честностью, обвинения в подтасовке данных в некоторых случаях могли привести к вызову на дуэль.

Современный скептицизм имеет мало общего с античной традицией. Люди, которые сегодня называют себя скептиками, руководствуются познавательными принципами, которые еще не были знакомы древним грекам. Если античный скептик ничего не утверждал, то сегодня скептики постоянно занимаются опровержением популярных заблуждений. Они критикуют веру в телепатию и астрологию, веру в бесов и колдовство, в действенность гомеопатии и альтернативной медицины, новую хронологию и теорию плоской Земли. В то же время, как и в античности, скептики не ограничиваются теорией и порой претендуют на создание определенного образа жизни.

Скептик должен беспристрастно рассматривать доказательства в пользу той или иной теории, избавляться от когнитивных ошибок и руководствоваться в первую очередь фактами.

Принципы современного скептицизма хорошо суммировал Бертран Рассел:

1) если эксперты пришли к согласию, противоположное мнение не может считаться верным;
2) если они не пришли к согласию, не-эксперты не должны считать верным никакое мнение;
3) когда все эксперты решили, что нет достаточных оснований для определенного мнения, обычному человеку лучше всего воздержаться от суждения.

Как ни странно, ближе всего к радикальному скептицизму сегодня находится не наука, а теории заговора. Как пишут исследователи Майк Вуд и Карен Дуглас, все конспирологические теории отталкиваются от предпосылки, что «существует два мира: один настоящий и в основном невидимый, а другой — вредная иллюзия, которая направлена на сокрытие правды». Какова эта правда — до конца остается неясным. Заговоры всегда что-то утаивают, окончательная истина всегда остается нераскрытой. Какие-то крайне могущественные силы управляют этим миром. Они не дадут нам выяснить всю правду.

Официальные объяснения событий и научные аргументы — всего лишь часть этого глобального господства. Поэтому теории заговоров зачастую оказываются сложнее реальности, которую они объясняют.

Психологам хорошо известен феномен избирательного скептицизма: мы чаще применяем критическое мышление к тем утверждениям, которые нам интуитивно не нравятся.

Как показали эксперименты Рольфа Ребера, чем короче и яснее изложена информация, тем чаще ее считают верной. Чем она сложнее и запутаннее, тем больше вызывает недоверия. В одном эксперименте участникам давали прочесть описание конспирологической теории, набранное двумя шрифтами: четким и неразборчивым. Люди, которые читали разборчивый шрифт, склонны были сильнее верить в написанное. Конечно, они при этом не думали: «Хм, это красивый шрифт, наверное, то, что здесь написано, — правда». Даже если само сомнение рационально, его основа находится за пределами сознания.

О чем бы мы ни говорили, у нас всегда останется почва для сомнений. Большинство из нас не сомневается в существовании внешнего мира, но в рамках философского спора это сомнение может оказаться вполне оправданным.

В теории Ахиллес никогда не догонит черепаху, а Джордж Эдвард Мур никогда не докажет существование Вселенной, указывая на свои руки. Но радикальный скептицизм сегодня можно реализовать только в стенах психиатрической клиники или на страницах философских журналов. В обыденной жизни нам остается довольствоваться умеренным сомнением.

В чем бы мы ни сомневались, мы не можем сомневаться во всем — это противоречит нашей врожденной склонности хотеть и верить. Без нее мы не смогли бы даже подняться с кровати. Действительно, есть ли для этого разумные основания?

Почему люди предпочитают руководителей-скептиков — Ведомости

Всем нравятся вдохновляющие, великодушные и оптимистично настроенные руководители. Но в последние 10 лет число начальников, известных злобным, едким и негативным нравом, только растет. Это противоречие заставляет задуматься, как позитивная или негативная риторика влияет на наше восприятие лидера. Проведенные мною исследования показывают: мы только верим, что предпочитаем лидеров, полных энтузиазма, инстинктивно нас тянет именно к скептикам.

Люди создают социальные иерархии, чтобы поддерживать порядок и предсказывать поведение сильных мира сего. В ходе эволюции мы стали особо чувствительны к поведенческим сигналам, которые связаны с властью и влиянием. Я решила изучить, воспринимают ли люди негативные высказывания – отрицание, опровержение или критику (без явно выраженного намерения обидеть собеседника) – как сигналы силы и власти.

Результаты 11 проведенных экспериментов показали, что причинно-следственная связь между негативными высказываниями и восприятием власти действительно существует. В ходе исследования я попросила 518 американцев, имеющих право голоса, прочитать четыре пары заявлений, сделанных кандидатами в президенты США во время теледебатов с 1980 по 2008 г. Участники эксперимента не знали ни имен кандидатов, ни года проведения конкретных дебатов. Каждая пара включала в себя одно позитивное и обнадеживающее заявление касательно будущего Америки (например, в 1988 г. Джордж Буш-старший сказал: «Я прошу вашей поддержки. Работая вместе, мы сможем сделать много прекрасного на благо Соединенных Штатов и всех стран свободного мира») и одно критическое и негативное заявление (например, высказывание Джона Андерсона 1980 г.: «Это было время иллюзий и ложных надежд, и чем дальше, тем опаснее становится наше положение»). По этим цитатам участники должны были оценить, насколько сильным и влиятельным им представляется каждый кандидат, его предполагаемую эффективность на посту президента и сказать, за кого из каждой пары они бы проголосовали.

Участники эксперимента не только сочли негативно настроенных кандидатов более влиятельными, но и предсказали им больший успех на посту президента. Они также были более склонны проголосовать за скептически настроенного кандидата, а не за политика-оптимиста.

Этот эффект распространяется не только на политическую сферу. В последующих исследованиях мы просили участников оценить отзывы на художественные произведения и мнения по социальным вопросам. Всякий раз негативные высказывания ассоциировались с силой и авторитетом. И хотя скептики нравились участникам меньше и они не считали их более компетентными, чем оптимистов или тех, кто высказывался нейтрально, люди все равно предпочитали видеть скептиков в роли лидеров, о каком бы сообществе ни шла речь – от дискуссионной группы в интернете до правительства США. Результат оставался неизменным, даже когда участникам говорили, что им самим придется подчиняться скептикам.

Так почему люди одобряют и поддерживают негативно настроенных лидеров? Причина в человеческой психологии. Когда скептик активно критикует, отрицает или опровергает слова другого человека или организации, нам кажется, что он действует независимо, по своему собственному усмотрению, а это один из ключевых признаков власти и авторитета. Данные, полученные в четырех проведенных нами исследованиях, подтверждают: свобода мысли – один из ключевых факторов, которые лежат в основе этого феномена.

Но помогает ли негативный настрой самим лидерам чувствовать себя более влиятельными? Я провела серию экспериментов, в которых участники играли роли скептиков, оптимистов или нейтрально настроенных людей. Результаты показали, что скептики действительно чувствовали себя сильнее и увереннее, чем участники двух других групп, хотя сам факт негативного высказывания не вызывал у них ощущения компетентности в обсуждаемой области.

Связь власти и негативного поведения особенно актуальна в цифровую эпоху: огромная часть коммуникации происходит удаленно и в текстовом формате, поэтому риторика сильнее, чем когда-либо, влияет на наше восприятие.

Амбициозным руководителям может показаться, что критическая риторика – наиболее эффективный вариант взаимодействия с окружающими. И все же надо быть крайне осторожными. Хотя люди способны изначально принять свободу мысли за силу и могут выбрать скептика на роль лидера вне зависимости от его компетентности, со временем они, возможно, изменят мнение. Также люди вряд ли будут поддерживать критика в долгосрочной перспективе, ведь из-за сплошного негатива окружающие будут воспринимать его как слишком раздражительного и нерассудительного человека.

Об авторе: Эйлин Чоу – доцент кафедры государственной политики в Школе лидерства и государственной политики им. Баттена при Виргинском университете

что это и в чем подвох?

Автор публикации

Не секрет, что во многих профессиях объективность и непредвзятость являются одними из ключевых ингредиентов для достижения успеха. Например, медицина, аналитика, журналистика, – эти специальности требуют экспертов, способных отгородиться от собственных чувств и трезво взглянуть на ситуацию. В сфере финансов это качество играет еще более важную роль, ведь от непредвзятости и нейтральности аудитора зависит результат финансовой ревизии. Без развитого профессионального скептицизма продвижение по карьерной лестнице может значительно осложниться.

Что же такое профессиональный скептицизм?

Понятие профессионального скептицизма получило особое внимание политиков и регуляторов после глобального финансового кризиса. Профессиональный скептицизм имеет отношение к сфере когнитивистики1, поэтому для его менеджмента необходимо учитывать психологические особенности человека.

В рамках международных аудиторских стандартов это понятие определяется как подход, при котором аудитор критически оценивает весомость полученных доказательств. Осуществление этого подхода подразумевает под собой критический склад ума, а также способность выявлять условия, которые могут свидетельствовать о возможных несовпадениях в результате ошибки или мошенничества.

Профессиональный скептицизм можно определить, как совершенно необходимое качество аудитора, которое помогает избегать неверных выводов. Иными словами, профессионалы отдают себе отчет в том, что в силу различных объективных и субъективных обстоятельств ситуация может представать в ложном свете и содержать различные ошибки.

Многие считают, что профессиональный скептицизм – это особый склад ума, состояние души. Отчасти это справедливое утверждение, однако, критическому мышлению зачастую препятствуют так называемые когнитивные искажения, своего рода, систематические ошибки в мышлении человека или шаблонные отклонения. Некоторые из них являются следствием эволюционной адаптации, другие возникают из-за отсутствия соответствующих навыков мышления.

Существует три основные причины появления когнитивных искажений в сфере финансов и аудита:

  • Слишком большой объем информации для анализа;
  • Неоднозначность полученной информации;
  • Необходимость решительных действий в условиях ограниченного времени.
Кроме того, важно принимать в расчет другие структурные ограничения, мешающие рабочему процессу. Фактически, аудитор всегда находится в состоянии недостатка ресурсов. Отчасти это и объясняет, почему аудит дает разумную, но не абсолютную, гарантию:
  • Информационная асимметрия. Клиент всегда знает о своем бизнесе больше, чем аудитор.
  • Временные ограничения. У аудитора всегда гораздо меньше времени для формирования представления о ситуации.
Когнитивные искажения бывают разных типов и могут появляться в любых сферах жизни. Однако в аудите наиболее часто проявляют себя следующие:
  1. Эффект знания задним числом: привычка переценивать предсказуемость событий после того, как они уже произошли. Академические исследования выявили, что этот эффект может воздействовать на представителей органов, контролирующих аудиторскую деятельность. В России функцию контроля осуществляют уполномоченный федеральный орган исполнительной власти, определенный Правительством РФ, и внешние аккредитованные профессиональные аудиторские объединения. У представителей этих органов из-за знания о вероятных недочетах и упущениях может создаться впечатление, что подобные ошибки можно было предвидеть и не допускать.
  2. Отклонение в сторону результата: склонность судить о решениях по их результатам, вместо того чтобы оценивать качество решений по обстоятельствам того момента времени, когда они были приняты. Например, при оценке умений младших аудиторов проверяющие – то есть старшие аудиторы – могут делать выводы об успешности проделанной работы, основываясь на том, удалось ли младшему персоналу выполнить задание. Таким образом, из-за этого искажения те, кто не выполнил или выполнил не до конца, подвергаются критике. Это может повлиять на уверенность младших аудиторов в своих действиях и воспрепятствовать стремлению прояснить возникшую ситуацию. В случае если подобная тенденция будет наблюдаться в дальнейшем, это может привести компанию к неэффективной, излишне скрупулезной работе. 
  3. Склонность к подтверждению своей точки зрения: феномен, при котором люди переоценивают аргументы, подтверждающие их точку зрения, и недооценивают аргументы, которые эту точку зрения опровергают. В случае, когда аудитор уверен в отсутствии противоречий и ошибок, он может недооценить доказательства, говорящие об обратном.
  4. Эффект первенства: первичная информация видится более весомой, чем вся последующая. 
  5. Эвристика доступности: склонность переоценивать значимость доступной информации. Проявление этого искажения заключается в иллюзии, что доступной информации достаточно для принятия взвешенного решения и дополнительные материалы не нужны.
  6. Феномен группового мышления: стремление людей достичь единого решения без достаточной критической оценки. Ситуация, когда в коллективе желание сохранить гармонию преобладает над рациональностью.
  7. Эффект сверхуверенности: переоценка собственных возможностей. Негативно влияет на все этапы аудита. Также проявляется  в том, что старший аудитор считает свою точку зрения более правильной, нежели точку зрения младшего аудитора.
  8. Эффект новизны (так называемая аберрация близости): последняя и свежая информация воспринимается более существенной, чем предыдущая.
  9. Эффект субаддитивности: частные случаи представляются более вероятными, чем общие. Анализируя риск материальных ошибок, аудитору могут представляться более вероятными специфичные риски.
  10. Селективное восприятие: ожидания влияют на восприятие информации. Например, в случае, если аудитор считает, что в документах имеют место быть проявления обмана, он будет более внимателен и вдумчив.
  11. Стереотипизация: ожидание от члена группы определённых характеристик без знания какой-либо дополнительной информации о его индивидуальности.
  12. Эффект слепого пятна: тенденция думать, что когнитивным искажениям подвержены только другие люди, неприятие собственных искажений.
Принятие решений без учета когнитивных искажений может стать контрпродуктивным, особенно если оно в конечном итоге непреднамеренно усиливает эти предубеждения, подрывая основную цель аудита: вынести решение о достоверности финансовой отчетности аудируемых лиц в соответствие с законодательством. Поддержание надлежащего уровня профессионального скептицизма требует большей бдительности в отношении возможных искажений в некоторых областях и меньшей бдительности в других.

Разумеется, полностью избавиться от когнитивных предубеждений вряд ли представляется возможным, так как этот механизм развивался на протяжении нескольких сотен лет. АССА стремится к тому, чтобы все заинтересованные стороны относились реалистично к этой особенности профессии. Аудиторы могут либо адаптировать стандарты для создания более детализированной и глубокой системы оценки рисков, либо смириться, как с обязательным условием, и продолжать уделять больше внимания самым сложным аспектам. Кроме этого, есть некоторые практические шаги, которые участники могут предпринять для уменьшения воздействия когнитивных искажений на всех этапах процесса, такие как: планирование, сбор данных за пределами аудиторской фирмы, коллективный просмотр документов, контроль качества и курирование аудита.

______________
1 — междисциплинарное научное направление, объединяющее теорию познания, когнитивную психологию, нейрофизиологию, когнитивную лингвистику и теорию искусственного интеллекта.

Поделиться ссылкой на статью в соцсетях:

Происхождение мышления: скептицизм и радикальное сомнение

Владимир Мацкевич. Введение в философию. Цикл лекций

Цикл лекций под общим названием «Введение в философию» был прочитан беларусским философом и методологом Владимиром Мацкевичем в рамках Минского методологического семинара сезона 2008-2009 года.

Лекция 1. Иллюзия знания и право судить об ошибках

ЛЕКЦИЯ 2. Происхождение мышления: скептицизм и радикальное сомнение

18.09.2008

Происхождение мышления: проблемы дискретности и непрерывности

На первой лекции я пытался рассуждать о том, что такое философия и говорил, что философия – это разговор и рассуждение. Причем, акцент делался на процессуальности в разговоре и в рассуждении. И в тени оставался результат или продукт разговора и рассуждения. Я собирался сегодня говорить об этом. И для меня из прошлой лекции важны несколько моментов или аспектов. Во-первых, это странное отношение философии и философствования со знанием. Другим важнейшим моментом является времённость, темпоральность разговора и размышления, потому что третьим важным аспектом будет происхождение того, что было объявлено в прошлый раз содержанием или одной из тем моего философствования – мышления. И сегодня я начинаю разговор о происхождении мышления или об истории мышления.

Когда мы говорим об истории чего-то, то сам исторический заход предполагает, что мы мыслим время, и время имеет определенную структуру, и это не астрономическое время без начала, без конца, а историческое время. Оно обязательно имеет начало, какое-то течение, изменение и, может быть, конец. Про конец я вообще мало знаю, а вот про начало непременно приходится говорить. И одна из главных проблем начала, или обсуждения начала, носит некоторый онтологический оттенок. А что есть то, что начало быть? Что было до того, как это начало быть?

То есть если мы говорим про историю чего-то, имея в виду происхождение и начало, то, мы должны говорить и о том, что было время, когда то, что мы обсуждаем, исторически не существовало. В данном случае: было время, когда мышления не было. Что означает для нас этот тезис? Это означает не просто обсуждение того, а что бывает без мышления. Он означает, что оно (мышление) как-то должно было возникнуть, из чего-то возникнуть, возникнуть само или могло быть создано из чего-то. Но беда по отношению к мышлению в данном случае заключается в том, что все это, включая и само мышление, и то, что было до мышления, мы мыслим, т.е. это все существует в самом мышлении. Это, похоже на то, как маленький ребенок начинает размышлять о том, где он был, когда его не было. И до чего додумывается ребенок, когда он начинает спрашивать у родителей, где он был, когда его не было? Какие ответы он получает? Понятно, что сам разобраться с этим ребенок не успевает. Может, и удалось кому-нибудь до чего-нибудь в этом плане додуматься, но обычно ребенку рассказывают, где он был, до того как его не было. И тем самым ему задают какую-то картину мира, большую, чем он сам, чем его маленькая жизнь. А кто может извне мышления вложить в мышление ответы такого взрослого, которые будут аналогичны ответам ребенку о том, что было, когда его не было?

Размышление о происхождении мышления, об истории мышления – все это осуществляется в самом мышлении и извне в мышление взять знания об этом неоткуда. У мышления нет «взрослого», нет свидетеля, который давал бы ответы, как взрослые рассказывают ребенку о том, что было до него. Мир без мышления помыслить можно, и даже очень просто. Наука мыслит мир именно таким, не потому, что мир таков, а потому, что наука его себе таким постулирует – природа это мир без мышления, и именно природу наука сделала своим объектом познания, одновременно объявив, что природа не зависит от познания. Но ведь независимость природы (законов, по которым она живет, функционирует и эволюционирует) от познания и мышления – это допущение и постулат самого мышления. Причем, странный и весьма искусственный постулат, поскольку наука, и ее порождение – инженерия, претендует не только на познание, но и на преобразование природы. Значит, познание и мышление влияют на природу, значит, природа как-то же зависит от познания и мышления! Мы мыслим мир и природу без мышления инструментально, так нам удобно. Помыслить же природу и мир с мышлением гораздо сложнее. В этом причина проблем и парадоксов наук об обществе, о культуре, о духе, о технике, всех неестественных наук. Приходится мыслить не о чем-то, а что-то, мышлению приходится мыслить самоё себя.

Предыдущие попытки мыслить мышление, его происхождение, его историю в основном сводятся к двум типам. Первый тип – эволюционный, когда говорится, что мышление отличается от не-мышления не качественно, не субстанционально, а количественно. То есть мы мышление можем обнаружить не только у человека, например, но и у животных. У животных просто мало мышления, а у человека много мышления. И деконструируя это до оснований, приходиться говорить, что в этом случае мышление отождествляется с некой способностью индивида. У одних обнаруживаются только зачатки этой способности, а у других мы можем говорить об этом в развитой форме. Например, у обезьян мало мышления (или ума, если его отождествляют с мышлением), а вот у человека его гораздо больше. И весь эволюционный подход базируется на таких полаганиях и ходах: необходимо найти какие-то зачатки, которые обсуждаются как мышление у немыслящей субстанции, затем найти характеристики развития этого, а дальше уже обсуждать все это в развитых формах. При этом предполагается некоторая непрерывность этого самого мышления или ума.

Эта прерывность-непрерывность – одна из проблем эволюции как метода, как взгляда на жизнь в природе, в мире и т.д. Дело в том, что эволюционный взгляд на мир предполагает сохранение всех естественнонаучных постулатов, которые касаются природы. Ну, в частности, постулата о том, что ничего из ничего не возникает. Все, что существует, имеет в прошлом определенную причину и определенный материал, из которого возникают новые вещи. Это представление о непрерывности эволюционного процесса упирается в очевидное несоответствие. Мы имеем дело всякий раз с какими-то новыми сущностями, которых раньше не было даже в зачаточном виде. Все попытки в рамках такого эволюционного подхода  найти промежуточные звенья, переходные этапы между обезьяной и человеком,  или между неорганической материей и жизнью  упираются в проблемы. Либо в этих местах существуют разрывы непрерывности и поэтому необходимо какое-то внешнее вмешательство. Либо мы должны простроить модель, проследить непрерывный процесс, при котором неорганическая материя, неорганическое вещество становится вдруг органическим, или неживое уже живет. Как определить момент, когда обезьяна, наконец, выбросила палку, а вместо палки взяла орудие – палку-копалку. Перестала относиться к чему-то как к просто подручному материалу, взятому из природы, а создала собственное орудие, технику. Противники эволюционного подхода, с той или иной степенью рефлексивности, апеллируют к каким-то внешним толчкам, говоря о том, например, что  жизнь была занесена на Землю из космоса или, что она была сотворена. В любом случае, такие подходы требуют рассматривать разрывы в том, что эволюционистский подход рассматривает как непрерывное, обосновывают дискретность процессов против их континуальности.

По отношению к мышлению тоже самое: мы можем пытаться рассматривать происхождение мышления в континуальном подходе, т.е. вычленять, конструировать, придумывать какой-то непрерывный процесс, когда из несовершенного развивается совершенное; из недомышления – мышление. Или мы должны допустить дискретность, что нечто возникает заново, а не из чего-то уже существующего. И это второй тип мышления о мышлении или второй подход – дискретный или прерывный. В рамках такого взгляда необходимо говорить о каком-то периоде, когда мышления не было как такового и о том, когда мышление возникло, а затем дальше развивалось, совершенствовалось, эволюционировало или что-то еще. Всякое полагание дискретности этого процесса приводит к полному разрыву или дуализму природ, т.е. есть природа немышления, или без мышления, и есть природа с мышлением. Ну, в частности, такой дуализм приписывают в истории философии Декарту, говоря, что Декарт полагал мышление совершенно иной субстанцией, нежели материю (природную субстанцию). Он полагал, что они сосуществуют, не вытекая друг из друга. Материализм, которому учили в советской школе, в советской философии – он учит иначе. Существует только материя, а вот сознание, мышление – это есть только особая форма организации этой самой материи или форма ее существования. Примерно такой же позиции придерживался современник Декарта Спиноза, который полагал субстанцию единой, а материю (природу) и мышление он полагал разными модусами этой единой субстанции.

И раз уж я взялся излагать тут свою философию, я декларирую, что моя позиция в этом вопросе лежит во втором подходе или типе мышления – в признании дискретности или прерывности происхождения мышления. Поэтому рассуждая об этом, мне не нужно апеллировать к зачаточным, несовершенным, предшествующим формам, мне приходиться говорить о мышлении, как о том, что уже есть как таковое. Следовательно, можно и необходимо говорить о каком-то моменте, когда мышление стало, когда мышление появилось. Не развилось из предшествующих форм, но появилось. Эта установка, эта декларация – может быть охарактеризована как метафизическая декларация. Метафизическая, догматическая, т.е. не основанная на логических выводах, или эмпирических обоснованиях. Но в данном случае дело не в догматизме как таковом, а в том, что после такой декларации  возникают специфические вопросы, уже не метафизического порядка, а предметно-методического или методологического. Например, как найти, как обнаружить в истории (большей, чем история мышления), то место, ту историческую эпоху, когда мы собственно можем говорить о том, что мышление уже возникло? И это вопрос не метафизики, это вопрос исторического метода.

Исторический метод

По отношению к историческому методу я также обозначу два подхода или два пути. Первый путь – это метод псевдогенетической реконструкции, когда мы с помощью логики, с помощью каких-то идеальных построений пытаемся создать модель интересующего нас явления или процесса, и, исследуя эту модель установить, обнаружить то, что нас интересует. Другой путь – путь эмпирической истории, когда мы пытаемся исследовать исторический процесс как бы непосредственно, то есть таким, какой он был на самом деле. И тогда нам нужно уже не модельные конструкции и схемы, нам нужны факты. История требует фактического материала для своего наполнения. Другое дело, что там уже возникают свои, другие вопросы. А что считать фактом? И тогда требуется обращение к другим методам, в том числе, к логическим и философским методам, феноменологической редукции и т.д. Псевдогенетическая реконструкция не требует исходных фактов, она требует проверки и фальсификации модели, которая построена.

Приближаясь к теме сегодняшней лекции – «происхождение мышления», которое я связываю и с происхождением философии и философствования как такового – приходится говорить и о разного рода псевдогенетических реконструкциях мышления, и об истории философии, которая опирается на фактологию. Комплексирование этих двух подходов, или этих двух отношений и задает собственно коллизию темы происхождения мышления. Можем ли мы представить себе (как схему или модель) этот разрыв или это место и время, такой хронотоп, когда еще вчера мышления не было, а сегодня оно возникает? Или мы должны непременно указать на факт происхождения, появления этого? Вот смотрите, мышления не было, а сейчас это возникает. Псевдогенетическая реконструкция апеллирует к некоторой идеальной модели объекта (мышления), тогда как история философии, альтернативная этому подходу псевдогенетической реконструкции, оперирует фактами, или апеллирует к фактам. Проблема комплексирования состоит в том, чтобы найти меру между историей философии, с одной стороны, и методом псевдогенетической реконструкции, с другой. И тот и другой методы являются чисто философскими, а не научными. И не следует принимать историю философии за науку, в том же смысле, в котором является наукой сама история как таковая, и история физики, например, или математики. История философии и философия истории не могут быть различены так же, как история математики и философия математики. История философии и философия истории, может быть, и не одно и тоже, но не существуют по отдельности, они вложены друг в друга, как стороны ленты Мёбиуса.

Представление или модель, которая лежит в основании моего рассуждения о происхождении мышления исходит из того, что мышление возникает и существует только в определенной сфере – в сфере идей. Сама сфера существования идей и является основанием зарождения и развития мышления. Там, где идей нет или нет сферы идеального, там ни о каком мышлении говорить не приходится. Чтобы такое заявление не носило метафизического характера, мы должны разобрать некоторые следствия, которые из этой модели проистекают. И главным следствием является то, что  любое оперирование знаками или образами к мышлению отнесено быть не может.

В традиционной психологии мышление всякий раз рассматривается как некая надстройка или высшая форма психических процессов. Базовым психическим процессом является сенсорика, получение ощущений, над ним надстраивается перцепция, построение из ощущений образов. Дальше идет разветвление, в одном случае мы имеем непосредственное оперирование с образами – перцепция или восприятие,  а в другом с оперированием знаками этих образов, остающимися в памяти или воображении. И только уже на памяти и воображении строится более высокий процесс – мышление. Этот процесс не исключает и непосредственное восприятие, но, все равно, над ним. Но не вся психология представляет дело именно таким образом. В свое время Вюрцбуржская школа постулировала своеобразный дуализм в психологии, утверждая, что мышление точно так же первично, как и ощущение. Но когда я говорю, что мышление строится на сфере идеального, то это означает, что мы оставляем ощущения за пределами мышления. Мы не распространяем категорию мышления на оперирование всем, чем угодно, за исключением идей. И это очень принципиальное отношение к мышлению. Оно означает, что исследование мышление возможно только за пределами психологии, вне ее компетенции. В этом отношении важна критика концепции психических процессов Льва Веккера. Веккер дальше всех, видимо, продвинулся в теории психических процессов, но с м мышлением у него возникли непреодолимые трудности. С одной стороны, в его теории с большой натяжкой возможно отделить процессы мышления от культурно детерминированных форм перцептивных процессов, от восприятия. С другой стороны он вынужден определять мышление как перевод с языка на язык, с языка образов язык семантики, и в семантике привлекать различные языки. Непризнание мышления внепсихической реальностью у Веккера можно объяснить только дисциплинарным «патриотизмом», или психологическим холизмом.  

Радикальность такого представления о мышлении базируется на разотождествлении ума и мышления. Даже в лингвистике различают речь и язык, а вместе они составляют рече-языковую действительность. Если уж рассуждать по аналогии, то следовало бы изобрести некий термин, например умо-мышление. Но отношение между мышлением и умом значительно сложнее, чем отношение между языком и речью. Хотя и есть нечто общее в этих отношениях. Ум и речь в большей степени принадлежат индивиду, чем мышление и язык. Индивид может в какой-то степени владеть своей речью, управляться своим умом, но не языком, и не мышлением. Об этом Георгий Петрович достаточно часто говорил, перефразируя Гумбольдта: «Не человек овладевает мышлением, а мышление человеком». Он говорил даже резче: «Мыслит мышление посредством человека, а не сам человек». Поэтому, задумавшись о происхождении мышления, мы не станем выяснять, кто из людей и когда впервые помыслил. Нас будет интересовать, как и когда возникает «идеальный план» – пространство, где живут идеи, возникает сопричастность человека идеям, умение оперировать не образами или знаками, а идеями.

Соответственно, исследуя или задаваясь вопросом о происхождении мышления, мы должны найти в истории время, когда не существовало идей или не существовало идейного пространства, идеального плана.

И здесь мне придется вспомнить одну идею, которую, по-своему интерпретируя, я заимствую у Ясперса — категорию «осевого времени». В данном случае для меня важна, в первую очередь, метафорика, которая стоит за этой категорией. Осевое – имеется в виду время, поворачивающееся вокруг некой оси. Поворот – это мягкая форма задания прерывности или дискретности, это когда возникает этот самый разрыв. Разрыв, при котором мы можем говорить, что до этого осевого времени чего-то не было, затем произошел поворот и там все изменилось. Может быть, изменилось не совсем все, в смысле логической категории, много чего осталось, но все, что осталось, в связи с этим приобрело другой статус, другой вид, другой смысл. И вот эти вот поворотные моменты истории нам предстоит обнаружить, предстоит схватить.

В псевдоисторической реконструкции эти поворотные моменты схватываются за счет введения некоего фактора или, сначала конструирования этого фактора, а потом попытки найти какие-то исторические, фактические, эмпирические корреляции этого фактора в истории. Или мы можем поступать другим способом – исследовать историю, интерпретировать некоторые, найденные нами факты как таковые. Историку философии тоже иногда нужны модели, но для чего? Для того чтобы разобраться: найденное что-то является фактом или не является?

Например, мы сейчас знаем, что колесо в природе не существует. Это типичный артефакт, его нельзя заимствовать в непосредственно готовом виде ни из какого природного прототипа, его можно только сделать. Дальше мы говорим: «Раз его можно только сделать, то кто-то должен быть автором этого колеса». Но при этом мы точно знаем, что никогда не узнаем, кто был первым изобретателем колеса. И мы тогда строим модель – модель логическую, объясняющую, из чего могло появиться колесо. Иногда такого рода модели – как происходили первые открытия человечества – показывают в мультиках. Но там точно понятно, что никаких фактов за этим мы восстановить не можем и не нужны нам факты. Как они не нужны были Туру Хейердалу в его путешествии на «Ра». Он смог переплыть Атлантику на модели египетской лодки, проверил возможности своей модели. Но это никак не доказывает, что египтяне бывали в Америке, как, впрочем, и не опровергает этого. И другое дело, когда мы находим, например, Стоунхендж, или пирамиды и т.д. Мы говорим: «Вот есть такая штука. А как можно было взгромоздить такой тяжести камень и поставить его на два других вертикальных камня?» И мы ищем фрагменты обработки этого камня, археологические остатки орудий, с помощь которых это делалось, либо мы берем и пытаемся смоделировать и объяснить технологический процесс, с помощью которого эти вещи строились. Но первичны здесь факты, которые затем требуют объяснений.

Эти два разных подхода по отношению к истории постоянно употребляются. Надо иметь определенные модели, схемы или представления и там, и там, потому что ни один факт не может быть проинтерпретирован без соответствующих моделей. Но историко-философская установка и установка на псевдогенетическую реконструкцию – они очевидно различаются. В одной обнаруживаются  факты, а потом их интерпретируют и объясняют, а в другой сначала строится абстрактная модель, а потом под это дело может искать какие-то подтверждения. Но эти подтверждения не фактические, а логические.

Вот Михаил Петров[1] в своей статье о «школе европейской мысли» размышляет, у кого первого появился идеальный план: у пиратов, которые бросались на разграбление городов, или, наоборот, у тех, которые никуда не бросались, а устраивали заговор против капитана. Я говорю: «И то и другое – домыслы». Любая псевдогенетическая реконструкция – это домыслы и ничего другого. Но и почтенная наука, основанная на археологических данных, текстах и т.д.  – тоже домыслы. Они одного поля ягоды. И я, рассуждая о происхождении мышления, буду заниматься и тем, и другим. В точности как философ, который работает там, где нет знания. Я в своем поиске «начала мышления» принимаю сначала историко-философский заход и буду иметь дело с фактами. Но, будучи философом, я философствую в том самом ключе, который я изложил в первой лекции – я  буду обходится с фактами легко. Они мне нужны только для того, чтобы начать размышление.

Итак, возвращаемся к «осевому времени». Как только мы начинаем обсуждать, когда что-то возникло в истории, мы всякий раз попадаем в ситуацию, уязвимую для критики: почему мы решили, что в это время что-то возникло. И вот здесь в помощь привлекаются эти самые два метода: исторический метод, или предметная история, и псевдогенетическая реконструкция. Мы должны совместить их каким-то образом, для того чтобы из всего непрерывного исторического потока, исторического времени выделить определенные времена, с которыми надо разбираться.

Недавно я читал продолжение «Основания» Айзека Азимова, где он пытается описать, как Гарри Селдон дошел до своей психоистории. Когда он начал как математик лезть в историю, он обнаружил очень интересную вещь, для себя, по крайней мере. Оказывается, из огромного числа объектов в историю попадают от силы несколько десятков. Остальные вроде бы и существуют, но в истории их как бы нет. Историки пишут множество книг про какие-то периоды, а все остальное время как бы и отсутствует. Гарри Селдон говорит историкам: «Что это вы делаете такое? Одним все увлекаются, а про остальное забывают? Надо заняться этим». А ему популярно объясняют, что этим невозможно заняться, так как материалов про другие времена просто нет, они стерты за ненадобностью. Есть какие-то вещи, которые не представляют какого-то интереса, а другие почему-то представляют интерес.

И, действительно, скажем, конец 18-го века. Во всех странах что-то происходит, большой культурный подъем. Но как только начинают заниматься 18-м веком, все обязательно упираются в огромный массив информации про Французскую буржуазную революцию, ну и немножко про что-нибудь другое. Если вы пойдите в исторические музеи и библиотеки Беларуси, то вы обнаружите, что 85% всей этой литературы и исторических материалов приходится на период Второй мировой войны или Великой Отечественной войны.

«Осевое время» и зарождение мышления

Когда мы сталкиваемся с этими временами прерывности, ищем точку происхождения, мы должны хоть как-то для себя обосновать, почему мы сосредотачиваем свое внимание на определенном времени и почти игнорируем другое время. Тот же Ясперс, выделяя или называя некоторое время осевым, когда вообще история повернулась, дает очень большой диапазон от 8-го до 2-го века до нашей эры. То есть на это самое осевое время длится 600-700 лет. Представляете, с какими скрипом и с какой скоростью вертится история, если исторический поворот занял столько времени. Например, Джон Рид пишет книжку «10 дней, которые потрясли мир». Там 10 дней, а тут 6 веков. И что же произошло в эти 6 веков?

Упомянутый мной Петров, в своих псевдогенетических реконструкциях о происхождении мышления говорит именно об этом времени. Жители острова Крит сажали своих молодых людей на пентакантеры, как раз в этот самый промежуток времени, в осевое время.

С другой стороны, существует некоторая письменная история, зафиксированные факты, которые говорят, что первые люди, имеющие собственные имена, то есть исторические персонажи, по крайней мере, в тех культурах и цивилизациях, которые нам известны до сегодняшнего дня, появляются в те же времена (с точностью до шестисот лет). И главными именами в это время являются люди, создавшие философию, или хотя бы имеющие какое-то отношение к философии. В частности, Конфуций в Китае, Будда в Индии, пророки израильские, досократики или мудрецы Древней Греции. Да и сами философы древней Греции попадают в этот же промежуток времени. К этому же времени относятся первые тексты, имеющие философское значение до сих пор. В это время записаны Гомеровские и Гесиодовские поэмы, которые доходят до нас, в это время записаны изречения Конфуция, в это время сочинены истории про Будду, Заратустру и т.д.

То есть, ориентируясь на реконструированное в псевдогенетическом подходе время, когда что-то повернулось, мы попадаем в ситуацию, когда про это же время у нас есть определенный набор фактов. Причем, надо заметить, что  псевдогенетическое моделирование в свете фактов выглядит, мягко говоря, сомнительно. Ну, например, Петров говорит, что идеальный план возник тогда, когда пираты вылезали из своих кораблей и шли на разграбление города, реализуя план, который им вложил в голову командир. Все это происходит в тот момент, когда стоят пирамиды, когда Вавилонская башня уже разрушена, когда Минойский лабиринт на Крите, дворец Минотавра, не только построен, но уже пережил свои лучшие времена и начал разрушаться и т.д. А что, для построения пирамид не нужны были идеальные планы? Но с другой стороны, уязвима и фактология. Кто читал Гомера в оригинале? Считается что первые оригинальные тексты Библии, которые можно зафиксировать как артефакты, отстают от времени, которое приписывается их появлению, на несколько столетий, если не больше. Книги того же Гомера (в материальном воплощении), относится уже к нашей эре. До этого они существуют либо в цитатах, либо как переписаные с каких-то других.

Очень мало достоверных источников, по которым мы может утверждать, что что-то существовало. Тот же самый Конфуций, который жил в 6-5 веке до нашей эры, только после падения империи Цин, уже при следующей династии императоров Хань, становится главным и доминирующим философом древнего Китая. Спрашивается, а с чего мы взяли, что ханьцы не придумали некий персонаж в древности, которого там не существовало? Мы считаем существование Конфуция фактом, при том, что он, точно также как и Сократ не написал ни одной книжки, и точно также не был популярен в то время, когда жил, а стал популярным в гораздо более позднее время. Почему мы считаем его непременно историческим, а не мифическим персонажем? И то же самое, такие же сомнения могут быть по отношению к любому персонажу осевого времени.

Мне этот ход с осевым временем, и с проблемами псевдогенетической реконструкции и истории философии нужен, чтобы найти время, с которого мы можем начать отсчет для появления мышления. Но мышление я связываю с определенного типа философствованием,  и пик этого философствования непременно должен быть развернут и представлен в истории философии. Все, что не может быть представлено в истории философии, может быть развернуто в псевдогенетической реконструкции, но не становится предметом истории философии.

Что может попасть в историю философии? Следы или результаты философствования. И эта точка «осевого времени» мне нужна для того, чтобы зафиксировать результаты философствования, при этом дать им определенную оценку. Все, что я буду дальше говорить о зарождении скептицизма, оно же в данном случае зарождение философии, и оно же – первые следы существующего мышления, все это связано с важным состоянием или характеристикой этой эпохи. В какой-то момент времени в разных местах мира люди переживают состояние катастрофичности происходящего.

Молодой Конфуций, человек аристократического происхождения, который в новых условиях утрачивает привычные формы жизни и  в 19 лет должен устроиться кладовщиком, чиновником, при этом даже не в столице, а в каком-то провинциальном поселении. И что же обнаруживает этот чиновник, работая на каком-то незначительном складе? Он обнаруживает, что, взвешивая зерно, разные люди кладут на одну и ту же меру разное количество этого зерна. Он обнаруживает, что разные меры не совпадают друг с другом. Он обнаруживает, что разные люди не просто ошибаются в измерениях, но еще и врут, преследуя свои корыстные интересы. Кроме того, их невозможно разоблачить. И он начинает сомневаться во всем том, что до этого момента считал нормальным знанием. Он был, видимо, человеком довольно аутичным и доверчивым, его интересовали ритуалы и всякие  древние традиции. И занимаясь всем этим, он обнаруживает, что верить ничему нельзя.

Коллизия осевого времени состоит в том, что люди столкнулись с тем, что все источники знания не несут истинного знания. Чувства лгут, вместо божественного откровения бывают дьявольские наваждения, вместо продвижения в разуме к правильным выводам, мы приходим к ошибкам сплошь и рядом, или к таким вещам, как апории. И не имея развитой эпистемологии, гносеологии, логики и т.д., люди этого времени, которые оказались на границе незнания, вынуждены были решать вопрос о вере и доверии. А чему можно доверять в этой ситуации и есть ли вообще что-либо, чему можно доверять? Это основной вопрос философии эпохи возникновения скептицизма, то есть даже не эпохи скептицизма и сомнения, а эпохи разочарования во всем том, что люди знали до этого. Фактически осевое время приходится в каждой цивилизации на какое-то одно поколение людей. И когда мы посмотрим в истории философии на знакомые нам имена, персоналии – это, фактически,  современники. Например, Лао-Цзы – старший современник Конфуция. Одновременно с Фалесом существуют «семь» мудрецов. Сократ, который выступает полумифическим персонажем для целого ряда греческих авторов, оставляет после себя 10 или 12 сократических школ. Осевое время – это  время поворота от того, что казалось незыблемым, понятным, истинным к тому, что ничто не истинно, ничто не достоверно. И это время занимает от одного до трех поколений людей.

У этого радикального сомнения мы замечаем нестираемые следы до сегодняшнего дня. Среди тех персонажей, которых я называл (Конфуций и Лао-Цзы в Китае, Шакья-Муни или Сиддхартха Гаутама в Индии, Заратустра, древнееврейские пророки и греческие мудрецы), за исключением греческих мудрецов и философов, все остальные являются не просто персонажами из истории философии, а создателями крупных религиозных систем. И при поиске ответа на основной вопрос тогдашней философии — а чему же можно доверять? – философы или вот эти скептики того времени, в основном давали догматический ответ: доверять можно  тому-то и тому-то. Конфуций дал один вариант ответа, Лао-Цзы – другой, Будда – третий, Заратустра – четвертый, еврейские пророки – пятый. И в Греции в это же время зарождается своя религия. Не та, которую придумали Гесиод с Гомером (скептик Ксенофан говорил, что всех богов придумали эти два автора), а реальная религия древних греков. Там были соответствующие мистерии, посвященные Деметре, Дионису, орфические мистерии и т.д..

Фактически эти персонажи осевого времени или родоначальники скептицизма заложили последующие цивилизации. Почему мне это важно? Потому что ответы на вопросы о том, чему можно доверять, сформировали способы мышления и отношения к миру, которые потом породили не сходящиеся, а существующие автономно цивилизации.

Но для того, чтобы это действительно произошло, кроме самих сомнений, нужна была какая-то другая форма общественной, мыслительной, интеллектуальной, ментальной деятельности – а именно, практическая деятельность. Чем занимались все эти первые философы? И Будда, и Конфуций, и Сократ – почти никто из них не писал своих книжек. Они разговаривали. Разговаривали на те темы, которые наверняка, тогда волновали многих людей. Ничему нельзя верить. И как с этим быть? Ничего из того, что мы знаем, не является достоверным. И они предлагали – кто-то знание, а кто-то способы мышления, кто-то особое отношение к таким вопросам. И только потом это было записано и стало основой тех традиций, которые дальше уже не прерывались. А потом люди стали конфуцианцами, буддистами, зороастрийцами и т.д. Но для того, чтобы они ими стали, нужно было, чтобы действовала еще вторая интенция – воплощение этого всего в практике, приведение хаотического мира в соответствие с тем, что диктует предлагаемый способ отношения к миру. Фактически эти философии формировали общественно-политическую практику.

Здесь, наверное,  нужно упомянуть две такие попытки. Первую попытку предпринял «правнучатый ученик» Сократа  – Александр Македонский, которого учил Аристотель, учителем которого был Платон, учителем которого был Сократ. Александр Македонский попытался реализовать видение мира в практическом плане.  После того, как возникло сомнение и скепсис, любое утверждение о том, чему можно верить, требовало проверки. А проверка возможна только в одном случае: если привести мир в соответствие с предлагаемым знанием об этом мире или об истиной сути вещей. И первые попытки установления больших империй были направлены на упорядочивание мира. Александр Македонский начинает упорядочивать свой мир, начиная с Греции в четвертом веке до нашей эры. А затем империя Александра Македонского распространяется на Малую Азию, Египет, Месопотамию с Палестиной, Персию и Индию. Это огромная ойкумена с попыткой установления единой империи. Во всем этом мире начинается процесс эллинизации. Причем в этом процессе сохраняются остатки исконных культур, в зависимости от того, насколько они (культуры и народы) прошли через сомнение и формирование ответов на главные скептические вопросы вот в это самое осевое время. В этом смысле цивилизации древнего Египта и Месопотамии не выжили под напором эллинизма. Потому что эллинизм пришел с ответами, а эти цивилизации даже этих вопросов не поставили.

И только Китай не оказался в сфере этой экспансии Александра Македонского. Но зато в третьем веке, более чем через сто лет после Александра Македонского, эпоха воюющих царств в Китае была прекращена экспансией одного из этих царств, последний представитель которого – Шихуанди – смог объединить силой и хитростью весь Китай и утвердить там какое-то единое пространство. При этом были уничтожены около пяти сотен конфуцианцев, или последователей Конфуция. Кого утопили, кого отправили строить великую китайскую стену, кого – гробницу этого самого Шихуанди. Это вообще очень интересный персонаж китайской истории, не только китайской, но и мировой истории, много с ним всего связано, но по крайней мере, что делает Александр Македонский чуть раньше, а потом Шихуанди в Китае чуть позже? Они начинают рационализировать мир. Помните, я говорил про Конфуция, который, работая на складе, столкнулся с тем, что каждый меряет меру чего-то полезного – зерна там, или чего-нибудь еще – по-своему? Шихуанди стандартизовал меры в Китае.  То, что в Европе было сделано только после французской буржуазной революции, в Китае стандартизация началась при Шихуанди. Стандартизовалась каллиграфия, то есть написание иероглифов, стандартизировались меры и т.д., много всего другого. Он рационализировал Китай. Делалось это жестоко, но тем не менее как-то это делалось. Что делал Александр Македонский? Александр Македонский делал то же самое. Он приходил в каждую новую область, или на новую территорию с зачатками какой-то цивилизации, и там строил новую столицу, по эллинистическому образцу, с эллинской архитектурой, эллинскими институтами и т.д. поэтому на всем протяжении «анабасиса», или вот этого вот хождения Александра до Индии, строились города Александрии. Иногда они могли называться как-нибудь по-другому, но, тем не менее, там, где они строились, там возникали очаги эллинизации, проникновение греческой цивилизации в эти страны, и фактически вплоть до Средней Азии и Северной Индии установилось это обэллинистичивание цивилизаций. Но в отличие от жесткой рационализации, которую делал Шихуанди, Александр Македонский пытался не просто установить там греческие порядки, но еще и что-то заимствовать, обогащать греческую цивилизацию заимствованиями из других культур.

Поэтому судьба этих двух империй принципиально различна. Империя Шихуанди, не смотря на конец и пресечение его династии, затем продолжилась, и Китай уже больше никогда не распадался. Фактически вся та ойкумена (китайцы говорят Поднебесная), которую объединил Шихуанди, осталась, после чего конфуцианские ответы на все важные вопросы стали определяющими для этой цивилизации. Как известно, Александр Македонский не сумел установить единую империю, потом это делали, уже гораздо позже, римские диктаторы, римские цезари, тоже не совсем так, как это было в китайской ойкумене, но, тем не менее, эти попытки, похожие по замыслу, по происхождению своему, имели очень разную судьбу. И разная судьба во многом связана с целым рядом политических событий, но сейчас я не буду анализировать историю войн и т.д., я сейчас просто говорю про первую установку на рационализацию в философии. Дело в том, что на западе, то есть в Греции, скептицизм имел продолжение, а ответы, данные Конфуцием, Лао-Цзы в Китае, продолжения не имели. Поэтому дальнейшее развитие, изменение, совершенствование, а также деградация мира связаны с взаимодействием этих двух вещей: 1) технического отношения или рационализации беспорядочного мира, приведения его к рациональному виду, или рационализация в смысле поиска ответов, суждения; и 2) разговор о каких-то сложных вещах в виде философии. И если этот самый скептицизм продолжается, если наступает время от времени новое поворотное время (осевое), когда все старые ответы обнуляются и начинается поиск новых ответов – там одна ситуация складывается. А если этого не происходит, там складывается другая ситуация.

Этапы развития скептицизма

Я сейчас цивилизационный подход развивать не стану (оставим это Тойнби и Гегелю), но обозначу в общем виде несколько этапов развития этого самого скептицизма. Итак, после распада империи Александра Македонского скептицизм стал основной формой философского рассуждения в древней Греции, пока не был остановлен новым догматизмом. Новый догматизм был привнесен христианством с Ближнего Востока, распространился, и фактически наступила религиозная эпоха, в которой базовые и главные ответы на сложные вопросы были даны. Поэтому люди могли долгое время пребывать в рамках незыблемого знания, фундаментального знания, фактически вплоть до Нового времени. В Новое время, примерно также, как в то осевое время, которое я описывал, люди вдруг усомнились во всем, что имеет место в их жизни и деятельности. И началась так называемая в Европе эпоха Реформации, с одной стороны, и Возрождения с другой стороны. По-своему в эту эпоху в Европе повторялось почти конфуцианское отношение. Сам Конфуций, в одном лице собирая в себе размышление, рассуждение и говорение осевого времени, с одной стороны, сомневался во всем, а с другой стороны, выставлял в качестве ответа на все вопросы старину, которой нет. Поэтому конфуцианская апелляция к старине, производству ритуала и т.д. фактически была воспроизведена в Новое время в Европе, когда возрожденцы, ну или гуманисты Возрождения, в ответ на полное разоформление существующего порядка и сомнение в том, что их окружает, предлагали в качестве ориентира и образца классическую Грецию и Рим. То же самое христианские реформаты – в ответ на все, что их окружало: деградацию католической церкви, церковных институтов, деградацию монастырей и т.д., предлагали возвращение к апостольскому христианству – они знали ответы, находили их в древности. Сомнения у них были, но они ответы предлагали.

И к этому же времени примерно относится этапный человек или этапный знак скептицизма, радикального сомнения Нового времени – это Рене Декарт, который, будучи человеком, воспитанным в иезуитском коллегиуме, то есть плоть от плоти христианства, в тоже время, будучи достаточно подготовленным и образованным в светском плане, усвоив гуманистическую культуру, не мог принимать на веру ни того, что делают одни, ни того, что делают другие, и тем более, басен про какую-то там старину. Поэтому Декарт доходил (опять же, не анализируя сейчас его философию) доходил в своем рассуждении до этого радикального сомнения. Сомнению подлежит все, кроме одного – как он останавливал свое радикальное сомнение – «cogito ergo sum», «мыслю, следовательно существую». Сомнению подлежит все, кроме того, что сомнению подлежит все. Сомнению подлежит все, кроме самого факта сомнения.

И вот смотрите, какая штука происходит. Датировать появление мышления и/или сомнения можно в первую осевую эпоху (когда усомневается знание как таковое, и ищется ответ на вопрос, а во что можно верить), а замыкает  собой этот период существования скептицизма Декарт. Но сам период очень богат всевозможными сомнениями. Если заниматься историей философии, поднимать Секста Эмпирика, Зенона Китийского, который был главой скептической школы, скептиков внутри христианства, и внутри схоластической философии – там масса всего интересного. Фактически,  мышление возникает в осевое время через сомнение, но осознает себя только в сомнении Декарта. Отсюда, Декарт принимает несомненным только существование самого сомнения, и фактически его же объявляет мышлением. И поэтому, заимствуя уже у Мамардашвили декартовский вопрос, если я приписываю осевому времени – началу – вопрос «чему можно верить, чему можно доверять?», то у Декарта это звучит иначе: «Что я могу знать?». Собственно, все знание недостоверно, достоверно только то, что я могу в этом всем сомневаться, вот это сомнение конституирует некоторую новую реальность, которая есть мышление, и, собственно, теперь надо куда-то это мышление пристроить, дать ему какое-то применение. Декарт сам на этот вопрос ответа дать не мог. Он занимался помимо собственно рассуждения и разговора еще много чем, математикой, немножко физикой и т.д., но в самой философии он такого ответа не дает.

И проходит еще достаточно большое время – но уже не такое большое, как два тысячелетия до Декарта – проходят десятки лет, пока Кант не оформляет, или не обозначает собой следующую стадию радикального скептицизма. Кант начинает усомневать сами по себе способы отношения к познанию. Он по очереди  усомневает чувственный опыт, разум, мышление, откровение тем более, и прочие вещи, и понимает, что, например, невозможно построить синтетического суждения. То есть невозможно, ни опираясь на разум, ни опираясь на опыт, ни опираясь на какие-то факты откровения, совместить разные факты разума, опыта и откровения между собой и вывести что-то новое. И поэтому у него возникает та самая критическая стадия, когда Декарт постулирует само сомнение как существующее,  и на этом базирует появление новой реальности и мышления, а Кант начинает критиковать само мышление, поэтому и критика чистого разума, и критика практического разума замыкают собой эту историю.

Ну и, последним элементом этого всего, в рассмотрении радикального сомнения, необходимо достаточно быстро поставить следующего за Кантом Гегеля, который возводит невозможность построения какого-либо достоверного знания, достоверного подхода в мышлении в принцип. Этот принцип он называет диалектикой, и в этом смысле совсем процессуализирует само мышление и саму философию. Процессуализирует в том смысле, что если раньше люди философствовали в поиске хоть какого-то ответа, хоть какого-то результата – древние философы осевого времени в поиске того, во что верить, Декарт и современники Декарта – в поиске того, что можно знать, Кант – в поиске того, что можно делать – Гегель со своей диалектикой, будучи таким немецким долдоном, фактически отвечает: а ничего. Надо просто все это обмусоливать, рассуждать и т.д. Не зря Гегеля считают этаким «закрывателем» философии, в плане этой самой радикальности.

Теперь, после философов Нового осевого времени, Декарта, Канта и Гегеля вся философия существует исключительно локально. Больше никого не интересуют вот эти все радикальные вопросы: во что верить, что знать, что делать. Сама по себе постановка таких вопросов утрачивает смысл. После Гегеля начинается философствование в локальных ситуациях.

И так начинается методология. Собственно, Декарт в своем рассуждении о методе это и начал делать: «что я могу знать? И как познавать?» И к концу 18 века начинается слияние знания и техники. И возникает собственно практика, общественно-историческая практика, о которой Маркс и марксисты потом начали кричать на всех углах. Именно в это время, конец 18-го века, в период французской революции абстрактное рассуждение и философский разговор, порождающий целый ряд разворотов и иллюзий, сошлись с практической деятельностью. Попытки такого рода предпринимались и раньше, но они никогда не приводили к такому сочленению, к этому прегнантному комплексу. Ну, например, все, кто размышляет на эту тему, любят ссылаться на примеры греческих инженеров, того же Герона, Архимеда, ну а совсем уже любимым персонажем в этом смысле является Леонардо да Винчи, который, отрываясь от написания Джоконды, изобретал всякие летательные аппараты и прочие штуки. Но до школы, которую создал Гаспар Монж в революционном Париже было еще очень далеко.  Там в Политехнической школе и в Эколь Нормаль инженеров, которые должны были строить паровые машины, фортификационные сооружения и корабли, начали учить философии и теории. Это происходит тоже примерно в одно время, при жизни одного поколения – Кант еще жив, Гегель еще молод, Гаспар Монж в расцвете сил, Маркс еще не родился, и все это оформляется в начале 19 века. После чего радикальный скептицизм превращается в локальный скептицизм, более того, он превращается из экзистенциального отношения к жизни в метод. И этот метод с одной стороны, направлен на практику, а с другой стороны, фундирован философским способом отношения к миру.

Без философии в этом смысле практика невозможна. Ну а одна из таких наиболее ярких практик, в которой философия выступает главным элементом – это практика образования, или практика формирования индивидуального человека. Если наука, возникшая после Декарта, оккупировала очень многие локальные ситуации со знанием, накопила массу знаний про всякие общие вещи, про то, о чем раньше философы только рассуждали, наука прекратила эти рассуждения и заполнила это знанием. То единственное место, где философское рассуждение, сомнение и разговор остаются в абсолютно чистом, неприкосновенном виде, и никаким знанием заполнены быть не могут – это воспитание индивидуальности. Поэтому педагогика есть практическая философия в одном смысле, и второе место, где в этом смысле философия находит себе место – это политика и управление. В большом смысле управление. Не управление ларьком, продающим фрукты, а управление общественными процессами. То есть там, где управление напрямую связано с политикой. И то и другое отличаются от всего остального мира только одним: вот этой самой индивидуальностью, которая не подлежит идеализации.

И вот, заканчивая сегодняшнюю лекцию, я бы хотел обратить внимание на следующее. Мышление базируется на идеальном, то есть на том, что оторвано от всяких частных, случайных вещей, где факты, случайности не имеют никакого значения, но применима философия  со своей фундированностью мышлением, построенном на идеальном плане, только к экезмлификатам, которые не поддаются идеализации. А это либо какие-то общественные явления, которые сугубо ситуативны («здесь и сейчас»), либо к индивидуальности человеческой, то есть воспитанию и формированию человеческой индивидуальности.

После Гегеля особой необходимости в радикальном сомнении нет. Сомнение перемещается в локальные вещи и ситуации, в экземплификаты. Нет необходимости сомневаться в глобальных каких-то вещах. За нас отсомневался Конфуций, Декарт, Кант и Гегель. Но сомневаться в каждом фрагменте знания, особенно когда это касается некоторых вещей, которыми ты занимаешься. Поэтому я сегодня обозначил два приложения философии: это воспитание и образование индивидуального человека и это общественно-политическая и управленческая деятельность, которая тоже имеет дело с экземплификатами идей, с индивидуальностями. Проблематизация Беларуси и практическая философия в воспитании и образовании – вот здесь сегодня живет философия.

__________________________________________________________

[1] Петров М.К. ПЕНТЕКОНТЕРА. В ПЕРВОМ КЛАССЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ШКОЛЫ МЫСЛИ // Альманах «Восток», Выпуск: N 1\2 (25\26), январь-февраль, 2005. http://www.situation.ru/app/j_art_739.htm

__________________________________________________________

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ:

Лекция 3. Идеальный план и основа европейского мышления

Рабочие материалы всего цикла лекций

 

Что такое скептицизм — CFI

Слово «скептицизм» происходит от древнегреческого skepsis, что означает «исследование». Таким образом, скептицизм — это не циничное неприятие новых идей, как гласит популярный стереотип, а, скорее, позиция как непредвзятого, так и критического взгляда.

Древние скептики просто сомневались, что люди могут достичь определенных знаний, и предпочитали быть агностиками в отношении ряда понятий, которые, по их мнению, мы просто не усвоили надежно.

Эта философская традиция в конечном итоге послужила основой для зарождения науки в XVII и XVIII веках, и лучше всего ее отражает совет Дэвида Юма, согласно которому мудрые люди соизмеряют свои убеждения с фактами.Или, как выразился Карл Саган много позже, экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств.

Современное скептическое движение — это массовое явление, цель которого — помочь общественности ориентироваться в сложных пограничных областях между смыслом и бессмыслицей, наукой и псевдонаукой.

Скептицизм делает это посредством исследования предполагаемых экстраординарных явлений, внимательного развития критического мышления и честного отношения к интеллектуальному исследованию.

Бремя скептицизма

Ниже приводится отрывок из архива Skeptical Inquirer (т.12 Выпуск №1), где Карл Саган описывает скептицизм своими словами.

Что такое скептицизм?

Ничего особенного. Мы сталкиваемся с этим каждый день. Когда мы покупаем подержанную машину, если мы хоть немного мудры, мы проявим некоторые остаточные скептические силы — все, что нам оставило наше образование. Можно сказать: «Вот честный парень. Я просто возьму все, что он мне предложит.

Или вы можете сказать: «Ну, я слышал, что иногда при продаже подержанного автомобиля случаются небольшие обманы, возможно, непреднамеренные со стороны продавца», и затем вы что-то делаете.Пинаешь шины, открываешь двери, заглядываешь под капот. (Вы можете пройти через движения, даже если не знаете, что должно быть под капотом, или можете привести с собой механически склонного друга.)

Вы знаете, что требуется некоторый скептицизм, и понимаете, почему. Обидно, что вам, возможно, придется не соглашаться с продавцом подержанных автомобилей или задавать ему вопросы, на которые он не хочет отвечать. При покупке подержанного автомобиля есть хотя бы небольшая степень межличностного противостояния, и никто не утверждает, что это особенно приятно.Но для этого есть веская причина — потому что, если вы не проявляете некоторого минимального скептицизма, если у вас есть абсолютно неограниченная доверчивость, вероятно, вам придется заплатить некоторую цену позже. Тогда вы пожалеете, что не слишком рано проявили скептицизм. Это не то, что вам нужно пройти четыре года в аспирантуре, чтобы понять.

Все это понимают. Проблема в том, что подержанный автомобиль — это одно, а телевизионная реклама или заявления президентов и партийных лидеров — другое.Мы скептически настроены в одних областях, но, к сожалению, в других нет.

Скептики и отрицатели науки

Публичное обсуждение научных тем, таких как глобальное потепление, сбивает с толку из-за неправильного употребления термина «скептик». В статье New York Times от 10 ноября 2014 г. сенатор Джеймс Инхоф неправильно назван «выдающимся скептиком изменения климата». Двумя днями позже Скотт Хорсли из Morning Edition NPR назвал его «одним из ведущих отрицателей изменения климата в Конгрессе». Это не эквивалентные утверждения.

Есть опасения, что слова «скептик» и «отрицатель» были объединены. Правильный скептицизм способствует научному исследованию, критическому исследованию и использованию разума при рассмотрении спорных и экстраординарных утверждений.

Это основа научного метода. С другой стороны, отрицание — это априорное отклонение идей без объективного рассмотрения.

Как научные скептики, мы хорошо осведомлены о политических попытках подорвать климатологию со стороны тех, кто отрицает реальность, но не занимается научными исследованиями и не рассматривает доказательства того, что их глубоко укоренившиеся мнения ошибочны.

Наиболее подходящим словом для описания поведения этих людей является «отрицание». Не все люди, называющие себя скептиками изменения климата, отрицают это.

Скептики — это те, кто посвятил большую часть своей карьеры практике и продвижению научного скептицизма.

CFI и скептицизм

CFI стремится к научному скептицизму как части нашей основной миссии.

В рамках нашей программы TIES CFI предоставляет учителям средних школ инструменты, необходимые для эффективного обучения детей эволюции.Наше видение состоит в том, чтобы создать поколение мыслителей, которые смотрят на мир природы через призму науки.

Если вы нашли это определение полезным, вы можете помочь Центру расследований, разместив его в Facebook или Twitter.

Метаэпистемологический скептицизм — Философия — Oxford Bibliographies

Введение

В эпистемологии скептицизм — это точка зрения, согласно которой знание чего-либо (или обоснованное убеждение) невозможно.Современное внимание к скептицизму имеет тенденцию к скептицизму по поводу внешнего мира, тезису о том, что знание (или обоснованное убеждение) о внешнем мире невозможно. «Мета-эпистемологический скептицизм» — это термин, который используется для обозначения множества скептических позиций в современной эпистемологии. Мы можем разделить использование «метаэпистемологического скептицизма» на те, которые (а) выделяют определенный набор метаэпистемологических вызовов ряду антискептических теорий (в частности, ответы на скептицизм из эпистемологического экстернализма), или те, которые (b ) выделить определенный набор метаэпистемологических тезисов по проблеме радикального скептицизма. Мета-эпистемологический скептицизм как вызов Проблема в том, что несколько антискептических теорий не соответствуют этим требованиям. Desiderata может включать выполнение внутренних требований доступа, таких как объяснение того, как возможно рефлексивное знание; что это ревизионный, а не условный ответ на скептицизм или ревизионную эпистемологическую теорию.Он обеспечивает интеллектуальную уверенность в том, что наши убеждения истинны, объясняет, насколько возможны обоснованные утверждения о знании, не является эпистемически замкнутой теорией и удовлетворяет эпистемическим требованиям приоритета и требованиям объективности. Мета-эпистемологический скептицизм как позиция как позиция — это мета-эпистемологический скептицизм, направленный на эпистемологические явления более высокого порядка, такие как удовлетворительная философская теория познания или удовлетворительная философская теория того, как возможно познание внешнего мира.Возникает вопрос о том, в какой степени разногласия в философии вызывают скептицизм в отношении философского знания и обоснования. Эта статья построена вокруг основных причин, по которым современные эпистемологи выступают за или против метаэпистемологического скептицизма.

Общие обзоры

Хотя нет исчерпывающих обзоров метаэпистемологического скептицизма, доступны некоторые важные тексты и полезные обзоры определенных метаэпистемологических проблем.Эти тексты служат справочным материалом для понимания метаэпистемологического скептицизма и его актуальности для современной проблемы скептицизма. Страуд 1984 считается важным чтением для нескольких метаэпистемологических проблем, возникающих из современной скептической проблемы. Страуд утверждает, что любой ответ на современную скептическую проблему будет ревизионным и, следовательно, неудовлетворительным с философской точки зрения. Страуд 1989 приводит доводы в пользу метаэпистемологической дилеммы любой теории о том, как возможно знание определенного вида.Он утверждает, что теория либо будет эквивалентна скептицизму, либо не будет полностью общей теорией. В любом случае Страуд утверждает, что полученная теория неудовлетворительна с философской точки зрения. Nagel 1986 утверждает, что у нас есть естественное интеллектуальное желание улучшить наше субъективное видение мира и наши знания о нем. Это интеллектуальное желание приводит нас к тому, чтобы преобразовать наши субъективные взгляды в более объективные. Проблема в том, что предел этого интеллектуального упражнения — «взгляд из ниоткуда», бесперспективный взгляд, которого мы желаем, но не можем достичь.Таким образом, Нагель утверждает, что удовлетворительное с философской точки зрения объяснение того, как возможно наше познание мира, должно быть «взглядом из ниоткуда», и что такое объяснение невозможно. Fumerton 1995 предоставляет исчерпывающий набор аргументов в пользу точки зрения, согласно которой экстерналистские теории знания и обоснования не могут предоставить удовлетворительное с философской точки зрения объяснение того, как возможно знание и обоснованная вера. Вильямс 1991 предоставляет подробный обзор и анализ скептических аргументов и критически взаимодействует со Страудом 1984, Страудом 1989 и Нагелем 1986.Гаскойн 2014 критически обсуждает аргументы Страуда 1984, Нагеля 1986 и Уильямса 1991 и помещает их взгляды в контекст современных дебатов по проблеме скептицизма.

  • Фумертон, Ричард. Метаэпистемология и скептицизм . Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 1995.

    Фумертон исследует традиционные скептические аргументы и утверждает, что существуют ограничения на удовлетворительный ответ на них. Он утверждает, что экстерналистские теории познания и оправдания не соответствуют этим ограничениям.Эта работа обеспечивает существенный фон для проблем, связанных с экстерналистскими реакциями на скептицизм.

  • Гаскойн, Нил. Скептицизм . Абингдон, Великобритания: Routledge, 2014.

    Первоначально опубликовано в 2002 году. Обширный и четкий обзор некоторых основных метаэпистемологических проблем, связанных с проблемой скептицизма. В частности, Гаскойн дает полезные объяснения аргументов Страуда 1984, Нагеля 1986 и Уильямса 1991 и помещает их взгляды в контекст современного скептицизма.

  • Нагель, Томас. Вид из ниоткуда . Нью-Йорк: Oxford University Press, 1986.

    Нагель противопоставляет субъективную точку зрения объективной точке зрения на наше отношение к миру. Он утверждает, что, поскольку мы принимаем объективную точку зрения, мы не можем познать отрицание скептических возможностей, и заключает, что не существует удовлетворительного способа разрешить противоречие между нашей субъективной точкой зрения и нашей объективной точкой зрения.

  • Страуд, Барри. Значение философского скептицизма . Нью-Йорк: Oxford University Press, 1984.

    . DOI: 10.1093 / 0198247613.001.0001

    Подробное исследование скептического аргумента Декарта и его связи с нашими эпистемическими практиками. Суть аргумента Страуда состоит в том, что скептический аргумент Декарта ставит эпистемологов перед мета-эпистемологической проблемой. Мета-эпистемологическая проблема состоит в том, что условие Декарта о знании, кажется, основано на наших эпистемологических практиках, но ведет к скептицизму.Это ставит эпистемологов перед парадоксом, в котором они должны пересмотреть свои эпистемологические принципы и концепции.

  • Страуд, Барри. «Понимание человеческих знаний в целом». В г. Знание и скептицизм . Под редакцией Марджори Клэй и Кейт Лерер. Боулдер, Колорадо: Вествью, 1989.

  • Уильямс, Майкл. Неестественные сомнения: эпистемологический реализм и основы скептицизма . Кембридж, Массачусетс: Блэквелл, 1991.

    Уильямс всесторонне исследует несколько скептических аргументов.Уильямс утверждает, что скептические аргументы «неестественны»; Скептические аргументы зависят не только от нашей естественной интуиции и наших народных эпистемологических концепций и принципов. Это полезный критический помощник Страуд 1984, Страуд 1989 и Нагель 1986. См. Вводный обзор Гаскойн 2014.

к началу

Пользователи без подписки не могут видеть полный контент на эта страница. Пожалуйста, подпишитесь или войдите.

Как подписаться

Oxford Bibliographies Online доступен по подписке и постоянному доступу к учреждениям. Чтобы получить дополнительную информацию или связаться с торговым представителем Оксфорда, щелкните здесь.

Перейти к другим статьям:

Артикул

.

Вверх

  • Априорное знание
  • Похищение и объяснение
  • Способность
  • Аборт
  • Абстрактные объекты
  • Действие
  • Аддамс, Джейн
  • Адорно, Теодор
  • Эстетический гедонизм
  • Эстетика, аналитические подходы к
  • Эстетика, континентальный
  • Эстетика, История
  • Африканская философия, Contemporary
  • Александр, Самуэль
  • Аналитическое / синтетическое различие
  • Анархизм, Философский
  • Права животных
  • Анскомб, Г.Э. М.
  • Антропный принцип.
  • Прикладная этика
  • Фома Аквинский, Фома
  • Отображение аргументов
  • Искусство и эмоции
  • Искусство и знания
  • Искусство и нравственность
  • Артефакты
  • Утверждение
  • Атеизм
  • Августин
  • Аврелий, Марк
  • Остин, Дж.Л.
  • Автономия
  • Бэкон, Фрэнсис
  • Байесовство
  • Красота
  • Вера
  • Бергсон, Анри
  • Беркли, Джордж
  • Биология, философия
  • Больцано, Бернар
  • Скука, Философия
  • Британский идеализм
  • Бубер, Мартин
  • Буддийская философия
  • Бердж, Тайлер
  • Деловая этика
  • Камю, Альбер
  • Кентербери, Ансельм из
  • Карнап, Рудольф
  • Причинно-следственная связь
  • Кавендиш, Маргарет
  • Уверенность
  • Химия, философия
  • Китайская философия
  • Познавательная способность
  • Когнитивная феноменология
  • Когнитивная наука, философия
  • Когерентизм
  • Цвет
  • Коммунитаризм
  • Вычислительная наука
  • Компьютерные науки, философия
  • Конт, Огюст
  • Концепции
  • Семантика концептуальных ролей
  • Условные
  • Подтверждение
  • Конфуций
  • Коннекционизм
  • Сознание
  • Конструктивный эмпиризм
  • Современный гиломорфизм
  • Контекстуализм
  • Контрастивизм
  • Кук Уилсон, Джон
  • Космология, философия
  • Критическая теория
  • Культура и познание
  • Даосизм и философия
  • Дэвидсон, Дональд
  • де Бовуар, Симона
  • де Монтень, Мишель
  • Смерть
  • Теория принятия решений
  • Делез, Жиль
  • Демократия
  • Описание
  • Деррида, Жак
  • Декарт, Рене
  • Декарт, Рене: чувственные представления
  • Описания
  • Дьюи, Джон
  • Диалетеизм
  • Инвалидность
  • Несогласие, эпистемология
  • Дизъюнктивизм
  • Диспозиции
  • Делать и позволять
  • дю Шатле, Эмили
  • Даммит, Майкл
  • Аргументы голландской книги
  • Ранняя современная философия, 1600-1750 гг.
  • Образование, философия
  • Эмоции
  • Инженерия, философия и этика
  • Философия окружающей среды
  • Эпикур
  • Эпистемическая базовая связь
  • Эпистемическое поражение
  • Эпистемическая несправедливость
  • Эпистемическое обоснование
  • Эпистемическая философия логики
  • Эпистемология
  • Эпистемология и активный экстернализм
  • Эпистемология, байесовская
  • Эпистемология, Феминистка
  • Эпистемология, интернализм и экстернализм в
  • Эпистемология, Мораль
  • Эпистемология образования
  • Этический консеквенциализм
  • Этическая деонтология
  • Этический интуиционизм
  • Евгеника и философия
  • События, Философия
  • Свидетельство
  • Доказательная медицина, философия
  • Отношение доказательной поддержки в эпистемологии,
  • Зло
  • Эволюционные разоблачительные аргументы в этике
  • Эволюционная эпистемология
  • Экспериментальная философия
  • Объяснения религии
  • Тезис о расширенном разуме
  • Экстернализм и интернализм в философии разума
  • Вера, концепции
  • Фатализм
  • Феминистская философия
  • Фейерабенд, Пол
  • Фихте, Иоганн Готлиб
  • Художественная литература
  • Художественная литература
  • Художественная литература в философии математики
  • Фильм, Философия
  • Фут, Филиппа
  • Предвидение
  • Прощение
  • Формальная эпистемология
  • Фуко, Мишель
  • Свободная воля
  • Фреге, Готтлоб
  • Гадамер, Ханс-Георг
  • Геометрия, эпистемология
  • Бог и возможные миры
  • Бог, аргументы в пользу существования
  • Бог, существование и атрибуты
  • Грайс, Пол
  • Хабермас, Юрген
  • Рай и ад
  • Гегель, Георг Вильгельм Фридрих: Эстетика
  • Гегель, Георг Вильгельм Фридрих: Метафизика
  • Гегель, Георг Вильгельм Фридрих: философия истории
  • Гегель, Георг Вильгельм Фридрих: философия политики
  • Хайдеггер, Мартин: Ранние произведения
  • Герменевтика
  • Высшее образование, философия
  • История, философия
  • Гоббс, Томас
  • Хоркхаймер, Макс
  • Права человека
  • Юм, Дэвид: эстетика
  • Юм, Дэвид: моральная и политическая философия
  • Гуссерль, Эдмунд
  • Идеализации в науке
  • Идентичность в физике
  • Изображений
  • Воображение
  • Воображение и вера
  • Невозможные миры
  • Несоизмеримость в науке
  • Индийская философия
  • Незаменимость математики
  • Индуктивное мышление
  • Инфинитизм
  • Инструменты в науке
  • Интеллектуальное смирение
  • Интенциональность, Коллективность
  • Интуиции
  • Джеймс, Уильям
  • Японская философия
  • Кант и законы природы
  • Кант, Иммануил: эстетика и телеология
  • Кант, Иммануил: Этика
  • Кант, Иммануил: теоретическая философия
  • Кьеркегор, Сорен
  • Знания
  • Эпистемология, ориентированная на знания
  • Знание-Как
  • Кун, Томас С.
  • Лакан, Жак
  • Лакатош, Имре
  • Лангер, Сюзанна
  • Язык мысли
  • Язык, философия
  • Латиноамериканская философия
  • Законы природы
  • Юридическая эпистемология
  • Правовая философия
  • Юридический позитивизм
  • Лейбниц, Готфрид Вильгельм
  • Левинас, Эммануэль
  • Льюис, К.Я.
  • Свобода
  • Литература, философия
  • Локк, Джон
  • Локк, Джон: личность, личности и личность
  • Логика
  • Лотерея и парадоксы предисловия.
  • Лукреций
  • Макиавелли, Никколо
  • Маркс, Карл
  • Материальная конституция
  • Математическое объяснение
  • Математический плюрализм
  • Математический структурализм
  • Математика, философия
  • Математика, Визуальное мышление в
  • Макдауэлл, Джон
  • МакТаггарт, Джон
  • Смысл жизни,
  • Механизмы в науке
  • Смерть с медицинской помощью
  • Медицина, современная философия
  • Средневековая логика
  • Средневековая философия
  • объем памяти
  • Психическая причинность
  • Мереология
  • Мерло-Понти, Морис
  • Мета-эпистемологический скептицизм
  • Метаэпистемология
  • Метаэтика
  • Метаметафизика
  • Метафилософия
  • Метафора
  • Метафизическое заземление
  • Метафизика, Современность
  • Метафизика, Феминистка
  • Мидгли, Мэри
  • Милл, Джон Стюарт
  • Разум, метафизика
  • Модальная эпистемология
  • Модальность
  • Модели и теории в науке
  • Модульность
  • Монтескье
  • Мур, Г.Э.
  • Моральный договор
  • Моральный натурализм и ненатурализм
  • Моральная ответственность
  • Мультикультурализм
  • Мердок, Ирис
  • Музыка, аналитическая философия
  • Национализм
  • Естественные виды
  • Натурализм в философии математики
  • Наивный реализм
  • Неоконфуцианство
  • Неврология, Философия
  • Ницше, Фридрих
  • Несуществующие объекты
  • Нормативная этика
  • Нормативные основы, философия права:
  • Нормативность и социальное объяснение
  • Объективность
  • Окказионализм
  • Обоняние
  • Онтологическая зависимость
  • Онтология искусства
  • Обычные объекты
  • Другие умы
  • Пацифизм
  • Боль
  • Панпсихизм
  • Парадоксы
  • Партикуляризм в этике
  • Паскаль, Блез
  • Патернализм
  • Патриотизм
  • Пирс, Чарльз Сандерс
  • Восприятие, познание, действие
  • Восприятие, проблема
  • Перфекционизм
  • Упорство
  • Личная личность
  • Феноменальные концепции
  • Феноменальный консерватизм
  • Феноменология
  • Философия для детей
  • Фотография, аналитическая философия
  • Физикализм
  • Физикализм и метафизический натурализм
  • Физика, Эксперименты в
  • Платон
  • Плотин
  • Политическая эпистемология
  • Политическое обязательство
  • Политическая философия
  • Поппер, Карл
  • Порнография и объективация, аналитические подходы к
  • Практические знания
  • Практический моральный скептицизм
  • Практическая причина
  • Прагматика
  • Прагматизм
  • Вероятностные представления веры
  • Вероятность, интерпретация
  • Проблема Божественной Скрытности.
  • Проблема зла,
  • Предложения
  • Психология, философия
  • Наказание
  • Пирронизм
  • Qualia
  • Квиетизм
  • Куайн, В.В. О.
  • Гонка
  • Расистские анекдоты
  • Рационализм
  • Рациональность
  • Ролз, Джон: моральная и политическая философия
  • Реализм и антиреализм
  • Реализация
  • Причины в эпистемологии
  • Редукционизм в биологии
  • Справка, Теория
  • Рид, Томас
  • Релятивизм
  • Релайабилизм
  • Религия, философия
  • Религиозные верования, эпистемология
  • Религиозный опыт
  • Религиозный плюрализм
  • Рикёр, Поль
  • Права
  • Риск, философия
  • Рорти, Ричард
  • Руссо, Жан-Жак
  • Следование правилам
  • Рассел, Бертран
  • Сартр, Жан-Поль
  • Шопенгауэр, Артур
  • Наука и религия
  • Наука, теоретические достоинства в
  • Научное объяснение
  • Научный прогресс
  • Научный реализм
  • Научное представительство
  • Научные революции
  • Скот, Дунс
  • Самопознание
  • Селларс, Уилфрид
  • Семантический экстернализм
  • Семантический минимализм
  • Семиотика
  • Сенека
  • Чувства,
  • Принцип чувствительности в эпистемологии
  • Единственная мысль
  • Расположенное познание
  • Ситуационизм и теория добродетели
  • Скептицизм, Современник
  • Скептицизм, История
  • Оскорбления, уничижительные и разжигающие ненависть высказывания
  • Смит, Адам: моральная и политическая философия
  • Социальные аспекты научного знания
  • Социальная эпистемология
  • Социальная идентичность
  • Звуки и слуховое восприятие
  • Пространство и время
  • Речевые акты
  • Спиноза, Барух
  • Стеббинг, Сьюзен
  • Структурный реализм
  • Самоубийство
  • Суперрогация
  • Супервентность
  • Тарский, Альфред
  • Технология, философия
  • Свидетельство, эпистемология
  • Теоретические термины в науке
  • Философия религии Фомы Аквинского
  • Мысленные эксперименты
  • Время и напряжение
  • Путешествие во времени
  • Терпимость
  • Пытка
  • Трансцендентные аргументы
  • Тропы
  • Доверять
  • Правда
  • Истина и цель веры
  • Установление истины
  • Тест Тьюринга
  • Двумерная семантика
  • Понимание
  • Уникальность и вседозволенность в эпистемологии
  • Нечеткость
  • Ценность знаний
  • Венский круг
  • Эпистемология добродетели
  • Этика добродетели
  • Добродетели, Интеллектуальные
  • Война
  • Слабость воли
  • Вайль, Симона
  • Благополучие
  • Уильям Оккам
  • Уильямс, Бернард
  • Мудрость
  • Витгенштейн, Людвиг: Ранние произведения
  • Витгенштейн, Людвиг: Поздние произведения
  • Витгенштейн, Людвиг: Средние произведения
  • Уоллстонкрафт, Мэри

Вниз

Скептиков и скептицизм | Наука и скептицизм

Я был несколько сбит с толку, увидев что-то совершенно ошибочное, появившееся в собственном блоге Guardian Science Notes & Theories.Было это:

Несколько слов о различии между скептиками и скептиками. Типовые «скептические» вопросы принятые убеждения. Таким образом, у нас есть скептики «человек не летал на Луну». (Некоторые люди ни во что не поверят.) Скептики разные: они придерживаются подхода, основанного на доказательствах, и находят, что мир во многих отношениях чего-то желает.

Ура! Как справедливо заметил один из первых комментаторов, скептическое / скептическое написание — это просто варианты для Великобритании и США, хотя более поздние комментаторы отрицали это и продолжали увековечивать ошибку.Каким-то образом британское правописание теперь обозначает «плохой» скептицизм (то есть ставит под сомнение научный консенсус по таким разнообразным темам, как вакцинация, высадки на Луну и изменение климата), а правописание в США отождествляется только с «основанным на фактах подходом» к… чему-то или другому .

Это правда, что движение скептиков с заглавной буквы «S» использует американское написание даже в Великобритании, но это чрезвычайно ограниченное использование слова. Это то, что не является широко известным или понятным за пределами определенных сообществ.Примерно до 2010 года, когда я начал вести блог и использовать Twitter, я никогда не сталкивался с этим (и я говорю, что как человек, интересующийся наукой, является атеистом и пытается принимать решения рационально и на основе доказательств).

Чтобы усложнить ситуацию, это написала Дебора Хайд, редактор журнала The Skeptic. Непонимание смысла и истории названия вашей публикации — повод для беспокойства.

Скептицизм или скептицизм — это не отрицание и не движение.Основываясь на греческом « skeptomai », что означает «думать или размышлять», это обычно означает сомнение или недоверие по поводу определенных идей или более широкое представление о невозможности обладать определенным знанием. Эта неопределенность является философской позицией, и философский скептицизм включает попытки справиться с ней посредством систематических сомнений и проверки идей.

Итак, давайте проясним. В США можно скептически относиться к климату. В Великобритании вы можете считать себя скептиком и скептически относиться к знаниям.Также кажется, что можно быть скептиком, но не быть скептиком. В скобках Хайда: «Некоторые люди ничему не поверят» — игнорирование «плохих» скептиков предполагает очень слабое понимание того, что на самом деле означает скептицизм.

Это лежит в основе недавней критики скептиков, часто исходящей изнутри самого движения. Обвинение состоит в том, что многие самоидентифицированные скептики не относятся должным образом скептически (или скептически) к позициям, которые занимают они или их ведущие фигуры.Скорее, развивается трайбализм или групповое мышление, в котором — бездумно — определенные позиции осуждаются или одобряются.

Было бы неправильно обвинять каждого самоидентифицированного Скептика одной и той же кистью. Однако слишком часто сторонним наблюдателям приходит довольно узкая и повторяющаяся сосредоточенность на определенных темах и, что более важно, снисходительный, излишне самоуверенный тон при взаимодействии с теми, кто не согласен или мало задумывается о таких вещах.

Эти вещи имеют значение, если скептики действительно заинтересованы в изменении или открытии умов, а не в том, чтобы собраться вместе и посмеяться над дурацкими убеждениями.В статье Хайда говорится, что первое имеет приоритет:

Многие скептики сохраняют уровень энтузиазма любителя разоблачения экстрасенсорных способностей или историй о привидениях, и именно здесь началось движение. Но тема стала более серьезной и политической. В последнее десятилетие самыми грозными противниками альтернативной медицины были не государственные регуляторы, а скептики.

Она добавляет вакцинацию, преподавание эволюции в школах, права геев и права на аборт.Она утверждает, что скептики или ботаники (или вундеркинды) — это «люди, обладающие лучшими интеллектуальными инструментами для опровержения традиционных постулатов». Я бы спросил, означает ли ее «ботаник» группу, выбранную самостоятельно (и не обязательно опытную или квалифицированную), которая могла бы идентифицировать себя с этим термином. В нынешнем виде они также могут быть не лучшей (и, конечно, не единственной) группой, которая пытается довести проблемы до более широкой общественности.

Я закончу просто напоминанием о том, что этимология скептицизма подразумевает исследование и размышление, а не пренебрежение.

Скептицизм | Философия в гуманитарных науках

Декарт и методический скептицизм

Первым великим философом современной эпохи был Рене Декарт, чей новый подход принес ему признание некоторыми как основоположника современной философии. Стремление Декарта к математической и научной истине вскоре привело к глубокому отказу от схоластической традиции, в которой он получил образование. Большая часть его работы была связана с обеспечением надежной основы для продвижения человеческих знаний через естественные науки.Однако, опасаясь осуждения церкви, Декарт был справедливо осторожен в публичном выражении своих радикальных взглядов в полной мере. Поэтому философские сочинения, благодаря которым он запомнился, чрезвычайно осторожны в трактовке спорных вопросов.

После многих лет частной работы Декарт наконец опубликовал предварительное изложение своих взглядов в «Рассуждениях о методе правильного ведения разума» (1637). Он утверждал, что, поскольку математика действительно достигла той уверенности, к которой стремятся человеческие мыслители, мы справедливо обращаемся к математическим рассуждениям как к модели прогресса в человеческих знаниях в более общем плане.Выражая полную уверенность в способности человеческого разума обретать знания, Декарт предложил интеллектуальный процесс, не менее тревожный, чем разрушение архитектуры и восстановление целого города. Чтобы быть абсолютно уверенными в том, что мы принимаем только то, что действительно достоверно, мы должны сначала сознательно отказаться от всех твердых, но сомнительных убеждений, которые мы ранее приобрели благодаря опыту и образованию . (30)

Прогресс и уверенность математического знания, как предполагал Декарт, обеспечили эмулируемую модель не менее продуктивного философского метода, характеризуемого четырьмя простыми правилами :

  1. Принимать за истину только несомненное.
  2. Разделите каждый вопрос на отдельные части.
  3. Начните с самых простых вопросов и переходите к более сложным.
  4. Просматривайте достаточно часто, чтобы сразу сохранить весь аргумент.

Эта квазиматематическая процедура получения знания типична для рационалистического подхода к эпистемологии.

В этом контексте Декарт дал краткое описание своего собственного опыта с правильным подходом к знанию. Начните с отказа от всякой веры, в которой можно усомниться, включая особенно свидетельство чувств; затем используйте совершенную уверенность в собственном существовании, которая выдерживает это сомнение, как основу для демонстрации провиденциальной надежности своих способностей в целом. Декарт полагал, что значительного познания мира можно достичь только следуя этому эпистемологическому методу, рационализму, основанному на математической модели и устранении отвлечения сенсорной информации с целью демонстрации чистого разума.

Более поздние разделы Дискурса (вместе с дополнительными научными эссе, с которыми он был опубликован) прослеживают некоторые из наиболее значительных последствий следования картезианскому методу в философии.В этих разделах отчетливо проявляются механистические наклонности Декарта с частыми напоминаниями об успехе физического объяснения сложных явлений. Нечеловеческие животные, по мнению Декарта, представляют собой сложные органические машины, все действия которых можно полностью объяснить без всякой ссылки на действие разума в мышлении. Фактически, Декарт заявил, что большая часть человеческого поведения, как и поведения животных, поддается простому механистическому объяснению. Умно спроектированные автоматы могут успешно имитировать почти все, что мы делаем.Так, Декарт утверждал, что только общая способность приспосабливаться к широко меняющимся обстоятельствам — и, в частности, способность творчески реагировать при использовании языка — обеспечивает надежный тест на присутствие нематериальной души, связанной с нормальное человеческое тело.

Но Декарт предположил, что независимо от того, насколько похожим на человека животное или машина может выглядеть в своей форме или действиях, всегда можно отличить его от реального человека по двум функциональным критериям .Он утверждал, что хотя животное или машина может выполнять любое действие так же хорошо (или даже лучше, чем) мы, , каждый человек способен к большему разнообразию различных действий, чем мог бы выполнить кто-либо, лишенный души. . В частном случае этого общего положения Декарт утверждал, что хотя животное или машину можно заставить издавать звуки, напоминающие человеческую речь, в ответ на определенные стимулы, только нематериальная мыслящая субстанция может участвовать в творческом использовании языка, необходимого для надлежащим образом реагируя на любые непредвиденные обстоятельства .Мой щенок — верный товарищ, а мой компьютер — мощный инструмент, но ни один из них не может вести достойный разговор. (30)

Прочтите, пожалуйста, следующие отрывки из Декарта из «Размышлений о первой философии»: «Размышления 1 и 11». Сосредоточьтесь на великих идеях, написанных Декартом. Проходы доступны здесь: (1)

Декартовский скептицизм — Библиография — PhilPapers

Резюме

Картезианские скептики приглашают нас объяснить, как знание (или обоснованное убеждение) о внешнем мире возможно с учетом проблемы, заключающейся в том, что мы не можем знать (или обоснованно поверить) в опровержения скептических гипотез, таких как мечта или мозг. в чане.Источником проблемы является книга Рене Декарта «Размышления о первой философии » и, в частности, «Первая медитация », .

Например, Декарт рассматривает гипотезу о существовании могущественного злого демона, который делает его представления о мире ложными, в то же время заставляя его думать, что они истинны. Проблема, которую ставит Декарт, заключается в следующем: как мы можем узнать, что гипотеза злого демона ложна? Скептицизм внешнего мира — это мнение о том, что знание (или обоснованное убеждение) о внешнем мире невозможно.Скептик внешнего мира — это декартовский скептик , если они апеллируют к скептическим гипотезам, чтобы показать, что мы не можем ничего знать (или обоснованно верить) о внешнем мире. Декартовский скептический аргумент часто представляется следующим образом: (1) Если вы знаете, что утверждение P внешнего мира истинно, то вы знаете, что скептическая гипотеза SH ложна. Но (2) вы не знаете, что SH ложно. Следовательно, (3) вы не знаете, что P.

Ответы на декартовский скептический аргумент можно разделить на те, которые утверждают, что посылка 1 ошибочна, и те, которые утверждают, что посылка 2 ошибочна. Mooreans отвергает предпосылку 2, утверждая, что мы можем знать опровержения скептических гипотез посредством компетентных выводов из наших обычных знаний о внешнем мире. Различные теоретики пытались поддержать точку зрения Мура по-разному (например, догматики, релайабилисты, приверженцы знания и дизъюнктивисты). Теоретики относительных альтернатив утверждают, что скептические гипотезы не являются релевантными альтернативами нашим обычным знаниям. Многие теоретики соответствующих альтернатив отвергают принцип замыкания и, следовательно, предпосылку 2. Контекстуалисты утверждают, что условия истинности наших приписываний знания чувствительны к контексту, допуская, что в обычных контекстах приписывание «S знает, что P» может быть истинным, даже если в скептических контекстах приписывание «S» знает, что P ‘ложны.

Некоторые философы утверждают, что существует прагматических причин с по , поддерживающих наши обычные убеждения, даже если они в некотором роде эпистемически ошибочны, согласно картезианским скептикам. Веридикалисты утверждали, что некоторые скептические гипотезы, такие как BIV или гипотеза симуляции, совместимы с истинностью наших обычных убеждений.

Скептический активизм и критическое мышление

В повседневной жизни мы обычно не объявляем себя «скептиками», даже если у нас есть некоторые недоверие, и мы, безусловно, должны быть уверены в любой информации, которую мы собираемся использовать формальным образом. Мы можем говорить о скептицизме с точки зрения загробной жизни или возможной отмены изменения климата ; но в повседневной жизни мы особенно стараемся проверять информацию, которой располагаем, чтобы предотвратить размышления, которые приводят нас к ошибочным позициям или решениям.

Около трех десятилетий назад движение за информационную грамотность получило значительный импульс для того, чтобы должным образом справляться с растущим объемом информации разного качества, которую мы получаем; синхронно с более популярным движением критического мышления. Цель заключалась в том, чтобы каждый — начиная со школы — думать больше и лучше (хорошо задокументированный, с открытым и гибким умом, более объективно осознавая наши предрассудки), а не получать идеи, которые уже были для нас продуманы.

Конструкция «критического мышления» (к которой относятся философы, психологи, педагоги и т. Д.внесли свой вклад) описал познание, которое было автономным, дотошным, проницательным, дисциплинированным, требовательным к себе — каждый из нас обладал собственным уникальным интеллектом. Вот как нас следует обучать, чтобы более эффективно использовать и применять знания и, конечно же, быть менее подверженными обману, манипуляциям и пост-истине. Без критического мышления нет места для личностного роста и развития.

Движение скептиков

В то время, 30 лет назад, набирало силу другое движение, которое в настоящее время очень хорошо известно: движение скептиков, активисты которого привержены определенному диалектическому активизму.Эта причина используется прежде всего как предупреждение, как своего рода разоблачение так называемых псевдонаук и паранормальных явлений, которые обычно считаются обманчивыми. Есть множество проявлений этой глобальной тенденции, которая также довольно активна в Испании (ARP, Círculo Escéptico и другие платформы). В Интернете мы сразу же встречаем скептиков, придерживающихся самых разных взглядов, иногда даже с жаром.

Эта причина / тенденция представлена ​​нам в строгом соответствии с наукой и научным методом, но также — причина этих параграфов — с критическим мышлением.Да, с этим желанным способом мышления, который понимали по-разному, даже за пределами движения критического мышления. Например, Círculo Escéptico даже считает скептицизм и критическое мышление синонимами, что предполагает специальную интерпретацию последнего.

Скептические сообщения ставят под сомнение достоверность многочисленных тем (гомеопатия, остеопатия, иглоукалывание, психоанализ, гипноз, пилатес, рейки, йога, кинезиология, астрология, инопланетяне, таро, спиритизм, ясновидение, телепатия, уиджа, дома с привидениями и т. Д.). Считая, что у верующих наверняка есть законные основания верить и они будут продолжать верить, раздаются голоса, которые ставят под сомнение намерения или полезность движения. Кажется, это не затрагивает основную тему веры: религия не является одним из приоритетов.

У верующих есть свои законные причины верить, и они будут продолжать делать это. Изображение: Unsplash

Критическое мышление для обучения

Стоит спросить, что общего между обсуждаемым нами критическим мышлением и этим скептически-научным мышлением с определенной направленностью.Возможно, перекрытие небольшое. Действительно, эта связь подчеркивается, и наблюдатели могут в конечном итоге объединить или спутать критическое мышление со скептицизмом, научным методом или упрекающей критикой.

В этом отношении, взглянув на движение критического мышления и осознавая его желание улучшить наше когнитивное образование, может быть полезно указать на следующее в профиле критического мыслителя:

  • Их предрасположенность направлена ​​не на сообщение об обмане или ошибках, а на правильное документирование и получение ответов, которые кажутся убедительными и обоснованными.
  • Они пытаются проверить и подтвердить информацию перед ее использованием, но такое отношение возникает не из-за скептической критики, а из-за желания выполнить задачу правильно.
  • Они думают сами за себя. Они верят в то, во что решили верить, и уважают такое отношение к другим. Речь идет не о навязывании своих позиций, даже если они их настойчиво поддерживают.
  • Они любознательны (но не задают вопросов) в своих запросах и поэтому иногда бывают творческими и новаторскими.
  • Из их интеллектуальных добродетелей выделяются смирение и осторожность, и они, конечно, избегают предполагать, что правы или обладают истиной, даже если они стремятся к обоим.
  • Они осознают свои предубеждения, опасения, чувства, намерения и интересы и размышляют над собственными мыслями. Они не импульсивные или несдержанные мыслители.
  • Они пытаются смотреть на вещи с разных точек зрения, с достаточным сочувствием, осознавая, что показываемая нам реальность временами сложна и относительна.

Вышесказанное вовсе не является попыткой описать профиль критически мыслящего мыслителя. Он просто объясняет, что отличает критического мыслителя от активиста-скептика (чья легитимность и вклад мы не подвергаем сомнению).

Чтобы указать на большее совпадение между обоими профилями, мы должны были бы сделать умы критически мыслящих более жесткими, придать большее доминирование их левому полушарию, приписать им желание руководить убеждениями других и сделать акцент на цели размышления, а не образ мышления.И это уведет нас очень далеко от конструкции «критическое мышление».

Хосе Энебрал Фернандес

Правда и скептицизм | Отзывы | Философские обзоры Нотр-Дама

« Правда и скептицизм» Роберта Алмедера — это героическая книга. Альмедер решает две из самых больших, фундаментальных и извечных проблем эпистемологии: как лучше понять истину и как избежать скептицизма. Утверждая, что эти проблемы связаны между собой, он предлагает неортодоксальное решение, основанное на полной защите эпистемической теории истины.

Эпистемические теории истины, грубо говоря, объясняют истину с точки зрения некоторых эпистемических свойств, таких как оправданность или обоснованная уверенность. Эти теории утверждают, что убеждение (предложение, утверждение и т. Д.) Истинно тогда и только тогда, когда оно в некотором смысле хорошо обосновано. Эпистемические теории истины обычно рассматриваются как довольно далекие от мейнстрима, несмотря на то, что на протяжении многих лет у них были видные защитники (в том числе, в зависимости от интерпретации, К.С.Пирс, Майкл Даммит, Хилари Патнэм и Криспин Райт).[1]

Как заметил Стюарт Шапиро, современные теории истины имеют тенденцию двигаться в одном из двух различных направлений. С одной стороны, есть теории, которые формально подходят к вопросу об истине. Эти теории — аксиоматическая теория Хальбаха и других является хорошим примером — уделяют особое внимание избеганию хорошо известных парадоксов, таких как парадокс лжеца, которые затрудняют попытки определить истину без внутреннего противоречия. К сожалению, эти технические теории часто оставляют нам картину истины, которая намного сложнее, чем относительно прозрачное свойство, которое мы используем — и по большей части, кажется, используем довольно хорошо — каждый день.С другой стороны, в результате появляются теории, которые начинаются с попытки понять, как мы на самом деле используем концепцию истины в нашей повседневной жизни и в разговорах. Эти теории, которые включают в себя старых друзей, такие как теории соответствия, согласованности, прагматические и даже дефляционные теории, также могут стать довольно сложными. Однако, как правило, они не столько зависят от технического мастерства, сколько от апелляции к тому, что интуитивно правдоподобно, учитывая то, как мы используем и понимаем концепцию истины. Хотя это может чрезмерно упростить современные дискуссии, это действительно показывает, что нет консенсуса в отношении наилучшего подхода к концепции истины.Аналогичное замечание можно было бы сделать и в отношении проблемы скептицизма, когда одни эпистемологи стремятся опровергнуть скептицизм, в то время как другие пытаются изменить тему, переложить бремя доказательства или даже признать силу скептических аргументов. В результате и в случае истины, и в случае скептицизма возникают конкурирующие интуиции, и не всегда ясно, как выбирать между ними. Я вернусь к этому позже.

Но перейдем к Альмедеру. Как я упоминал ранее, Альмедер предлагает и защищает эпистемологическую теорию истины.Итак, что — это эпистемическая теория истины? Удивительно, но Алмедер не рассматривает этот вопрос подробно, хотя кое-где есть подсказки. В самом начале он пишет, что «мы можем найти убедительные причины отказаться от нашей общей концепции истины и вместо этого согласиться на некоторую адекватно охарактеризованную эпистемологическую концепцию, выраженную в терминах устойчивой подтверждаемости или полной гарантированной доказуемости » (2, курсив наш). А потом он говорит так:

Для эпистемических теорий, однако, что необходимо и достаточно для истинности «P», так это того, чтобы вера в то, что P была установлена ​​определенным образом, обеспечивает максимальное свидетельство для принятия P как истинного в нашем обычном неэпистемическом смысле «истинного». ‘.(49)

Итак, утверждение Альмедера состоит в том, что P истинно тогда и только тогда, когда существует «максимальное свидетельство», устанавливающее его «определенным образом». Но ему нечего сказать об этом «определенном способе», о том, что составляет «максимальное свидетельство», или о том, как мы можем определить, когда фактически доказательство является максимальным.

Но, возможно, эти придирки можно отбросить. Аргумент Альмедера — это прежде всего атака на неэпистемические теории истины. Если его аргумент окажется успешным, то эпистемическая теория — что бы это ни значило — будет единственной оставшейся игрой в городе.Его аргумент против неэпистемических теорий истины основан на двух условиях: на том, что он называет «принципом непустоты» и «принципом надежности». Их стоит процитировать полностью:

[Принцип непустоты:] любая минимально адекватная теория истины должна обеспечивать непустое объяснение, характеристику или определение истины и, таким образом, позволять нам, по крайней мере иногда, в рамках некоторой минимально надежной процедуры, решить или обоснованно определить, какой суждения (убеждения или утверждения) о мире на самом деле истинны, поскольку теория определяет или характеризует истину.(7)

[Принцип надежности:] Сказать, кроме того, что метод или процедура для определения истинности предложений (или утверждений, или убеждений) минимально приемлемы или надежны, значит сказать, что, по крайней мере в некоторых случаях, кто-то либо делает, либо может , преуспеть, используя такой метод или процедуру, в обоснованном выборе, какие утверждения или убеждения на самом деле истинны в соответствии с предложенным объяснением, характеристикой или определением истины. (7)

Эти два принципа играют решающую роль в аргументе Альмедера против неэпистемических теорий истины.Вот аргумент на примере теории истины по соответствию:

P1. Не существует адекватного метода, процедуры или критерия для надежного определения , какие среди наших надежно подтвержденных (или подтверждаемых) или очень вероятных убеждений на самом деле являются истинными при истолковании соответствия истине; и невозможно представить, чтобы оно когда-либо было.

P2. Если P1, то у нас нет надежного метода или процедуры принятия решения , какие предложений на нашем языке являются истинными при соответствующем определении истины.

P3. Если принцип непустоты строго обоснован и если принцип надежности сильно обоснован, то, если P1 и P2 приемлемы, то теория истины соответствия является непоправимо дефектной для любой не скептической минимально адекватной теории истины.

P4. Принцип непустоты строго обоснован, принцип надежности полностью оправдан, и P1 вместе с P2 приемлемы.

Следовательно: Соответствующая теория истины является непоправимо несовершенной для любой не скептической минимально адекватной теории истины.(18-19)

Несмотря на то, что Альмедер формулирует этот аргумент против теории соответствия истины, его точка зрения гораздо шире: он утверждает, что любая теория истины , которая принимает Т-схему («’p’ истинно, если и только если p») проводит различие между истиной. и оправдание, противоречащее принципу непустоты. В результате он намеревается применить этот аргумент не только к теории соответствия, но также к дискотционным, дефляционным и минималистским теориям, а также ко всему, что между ними.

Очевидный вопрос, учитывая важность его аргумента, состоит в том, следует ли принимать принцип непустоты. Альмедер предлагает несколько причин, по которым мы должны с этим согласиться. Первая причина носит общий характер: можно предположить, что хорошая теория X должна уметь отличать X от не-X. Он утверждает, что если теория не может этого сделать, то это просто не очень хорошая теория. Вторая причина более конкретна: если наша теория истины не может отличить истинные убеждения от ложных, это приводит к «изнурительному скептицизму» (4-5).

Что касается первого утверждения Альмедера — приемлемая теория истины должна уметь отличать истинные убеждения от ложных — один очевидный ответ — провести стандартное различие между теориями истины и теориями оправдания. Традиционно эпистемологи предлагали теории оправдания, чтобы помочь отличить истинное от ложных убеждений, и выдвигали теории истины, чтобы дать объяснение в некотором более узком смысле того, что есть истина на самом деле. Например, можно совместить заочную теорию истины с фундаменталистской теорией оправдания.Последний говорит нам, какие из наших убеждений являются оправданными и, следовательно, вероятными истинными в том смысле, который определен первым.

Но Альмедер не может принять это разделение труда и, как следствие, проводит различие между теорией и определением истины:

Не должна ли минимально адекватная теория истины , в отличие от минимально адекватного определения, характеристики или экспликации концепции истины, служить цели, позволяя нам каким-либо методом или процедурой выбирать, по крайней мере, изредка, какие убеждений, утверждений или утверждений на нашем языке на самом деле верны в соответствии с определением истины, содержащимся в теории? (9, выделено оригиналом)

Похоже, что точка зрения Альмедера заключается в следующем: неэпистемическая теория может предоставить совершенно адекватное определение истины, в то же время не в состоянии отличить истину от ложных убеждений так, как это должна делать адекватная теория .Однако защитники неэпистемических теорий, вероятно, увидят в этом своего рода терминологическую ловкость рук. Назовете ли вы это «теорией» или «определением», они будут утверждать, что то, что требует Альмедер для теории истины , выходит далеко за рамки того, что необходимо, и фактически относится к другой части эпистемологии. Они могут утверждать, что все, что нам действительно нужно от теории истины, — это объяснение того, что такое истина или что означает «истина»; другие вопросы можно решить в другом месте. Итак, называете ли вы это «определением» или «теорией», описание истины не обязательно должно обеспечивать метод различения истинных и ложных убеждений — точно так же, как описание баскетбола (свод правил?) Не должно обеспечивать способ отличить его от боулинга.Определение такого метода, конечно, стоящий проект, но он совершенно отличается от основного вопроса о том, что такое истина.

Вторая причина, по которой Альмедер поддерживает принцип непустоты, заключается в том, что он обеспечивает для любой теории, которая его удовлетворяет, встроенный ответ на скептицизм. Эпистемическая теория истины почти по определению удовлетворяет принципу непустоты: если истинные убеждения — это те, которые надежно подтверждаются, то нет никаких опасений по поводу наличия хорошо обоснованных, но, возможно, ложных убеждений, которые мотивируют скептические мысленные эксперименты.Таким образом, если имеется надежное подтверждение того, что у меня две руки, то, согласно эпистемической теории истины, это правда, что у меня две руки. Из этого также следует, что я не безрукий мозг в чане, и аргументы в пользу скептицизма никогда не сдвигаются с мертвой точки. Я согласен с Альмедером в том, что победить скептицизм — это хорошо, но, опять же, не ясно, является ли это необходимой чертой теории истины в отличие от теории оправдания или знания. То, что правдивый рассказ Альмедера содержит эту особенность, немного похоже на кухонный гаджет, который одновременно является соковыжималкой и кофеваркой.Вы впечатлены изобретательностью, но должны задаться вопросом, сможет ли более специализированный инструмент справиться с этой задачей лучше.

Во второй части книги Альмедер предлагает развернутую защиту эпистемической теории истины. Этот раздел удивительно богат и подробен. Это также показывает, насколько масштабным является его предложение. Например, Альмедер принимает критику (выдвинутую Алстоном и множеством других) о том, что против эпистемической теории истины легко представить, во-первых, насколько надежно подтвержденные убеждения могут быть ложными, а, во-вторых, истинные убеждения могут потерпеть неудачу. подлежит убедительному подтверждению.Альмедер в ответ обвиняет Алстона и др. напрашиваться вопрос:

Мы можем представить себе утверждение, истинное, но не полностью оправданное. . . , только если мы предполагаем с самого начала соответствие или алетическую концепцию истины как правильную концепцию истины . (70, выделено оригиналом)

Затем он утверждает, что эпистемическая теория истины не является «экспликацией или определением нашей общей или обычной концепции истины» (71). Вернее он:

условно конструируя концепцию истины , заменяющую , адекватную идеальной эпистемологии, согласующейся с базовым убеждением, что мы что-то знаем об этом мире, и что нет смысла говорить, что кто-то знает, что «P» и «P» есть, а может быть, ложь.(71, выделено оригиналом)

Таким образом, в ответ на критику Олстоном и аналогичную критику эпистемических теорий истины, Альмедер подчеркивает, что эпистемическая теория , а не , предназначена для улавливания того, что мы обычно подразумеваем под «истинным». Скорее, он предназначен для того, чтобы обойти упомянутый ранее «изнурительный» скептицизм. Этот шаг имеет свои преимущества — кто не хочет ответа на скептицизм? — но столь же ясно, со значительными издержками: дистанцируя эпистемологическую концепцию истины от «нашей общей или обычной концепции истины», Альмедер больше не говорит об истине, как мы обычно используем и понимаем эту концепцию.В этом случае мы вполне можем задаться вопросом, стоит ли польза от избегания скептицизма затрат на то, чтобы подвергнуть сомнению наши повседневные способы использования истины и размышления о ней, особенно когда могут быть другие, менее затратные способы избежать скептицизма.

Как я упоминал ранее, эпистемологи по-разному подходят к концепции истины. У некоторых есть цель избежать таких проблем, как парадокс лжеца. У других есть цель сохранить и прояснить наши обычные способы использования истины.Идя немного дальше, некоторые теории стремятся предоставить критерий истины (прагматические теории могут попадать в эту категорию), некоторые стремятся объяснить, как мы используем концепцию истины (дисквотационные и дефляционные теории), а некоторые стремятся объяснить, что делает вера истинна (теории соответствия). Напротив, цель Альмедера — опровергнуть скептицизм. Это прекрасная цель, но поскольку он затем отвергает нашу «обычную или обычную концепцию истины», он должен пожертвовать некоторыми глубоко укоренившимися интуитивными представлениями об истине и ее отношении к оправданию.

Поскольку жертвы значительны, естественно задаться вопросом, сможет ли Альмедер достичь своей антискептической цели другим способом. Можно даже задаться вопросом, нужно ли вообще достичь его цели: если выбор стоит между скептицизмом или эпистемической теорией истины, возможно, лучше принять скептицизм, чем отвергнуть нашу «обычную концепцию истины».

По этой причине Альмедер называет третий раздел своей книги «Победить скептицизм». Он сосредотачивается в первую очередь на ответах контекстуалистов на скептицизм, которые, как было предложено Китом ДеРоузом и другими, утверждают, что мы законно приписываем знания в контекстах, свободных от скептиков, и отказываемся приписывать знания в контекстах, где стандарты повышены до уровня скептиков.Альмедер не соглашается, утверждая, что контекстуализм предлагает в лучшем случае пиррову победу над скептицизмом, потому что он обеспечивает фундаментальную правильность стандартов скептика. Альмедер возражает против контекстуализма, что мы не имеем права приписывать знание только потому, что скептик вышел из комнаты. [2]

Скорее, Альмедер утверждает, что мы знаем, что мы не мозги в чанах, потому что для получения знаний не обязательно исключать альтернативы, которые возможны только логически.Сосредоточение внимания на скептическом «аргументе от незнания» («Я не знаю, что я не мозг в чане; если я не знаю, что я не мозг в чане, тогда Я не знаю, что у меня две руки; следовательно, я не знаю, что у меня две руки »). Альмедер утверждает, что он« ставит вопрос против своих оппонентов, предполагая без доказательств, что единственное законное значение слова «знает» — это то, что требует для его реализации свободы от логической возможности ошибки »(150).

Конечно, можно надеяться, что Альмедер прав в том, что скептицизм каким-то образом можно опровергнуть и, следовательно, не является реальной альтернативой эпистемической теории истины.Но даже в этом случае непонятно, почему теория истины должна иметь встроенный ответ на скептицизм. Учтите, что Альмедер, кажется, защищает подход, альтернативный скептицизму, — респектабельную линию мысли, которая не зависит от какой-либо конкретной теории истины. Если, как он утверждает, это адекватный ответ на скептицизм, тогда трудно понять, почему нельзя принять этот вывод, считать скептицизм побежденным и вернуться к неэпистемической теории истины. Это позволило бы нам поддерживать общие, обычные концепции как истины , так и знания .Конечно, это отделит проблему скептицизма от проблемы определения истины, но, как мы видели, это правдоподобное разделение.

Аргументы за и против эпистемической теории Альмедера во многом основываются на нашей интуиции: интуиции о том, как исследовать концепцию истины, интуиции о том, как лучше всего опровергнуть скептицизм, интуиции о критериях адекватной теории истины и интуиции о взаимосвязи между теории истины, оправдания и знания.Противоречивые интуиции, как известно, трудно судить, особенно когда, чтобы сохранить одни интуиции, мы должны жертвовать другими. И любое предложение, требующее таких жертв, сталкивается с дополнительным бременем доказательства.

По большей части Альмедер очень хорошо берет на себя бремя защиты своей эпистемической теории истины: например, он отвечает на впечатляюще широкий круг контраргументов. Но местами он также делает те же самые вопросы, в которых обвиняет своих оппонентов.Например, вспомните, что он обвинял своих оппонентов в том, что они задают вопрос о том, может ли убеждение быть максимально оправданным, но все же ложным: это привело к его утверждению, что эпистемическая теория истины обеспечивает замену концепции, которую мы должны принять, даже если это не так. что мы обычно подразумеваем под «истинным». Однако в своем аргументе против скептицизма Альмедер делает тот же ход, вызывающий вопросы. Подводя итог, он пишет, что:

Нам нужно было только показать, что с учетом того, что мы обычно подразумеваем под «знает это», не было бы необходимым условием для пропозиционального знания, что мы исключаем логическую возможность ошибки как релевантную альтернативу любому предположительно действительному утверждению об этом знании. Мир.(175, выделено автором)

Здесь все перевернуто: Альмедер предполагает «то, что мы обычно подразумеваем под словом« знает это »», в то время как скептик предлагает чувство «знает то», которое, как утверждал бы скептик, является более точной и последовательной заменой нашего « обычный или обычный «способ разговора». Непонятно, почему обращение к тому, что мы обычно имеем в виду, уместно в случае «знает это», но не в случае «истинного» — если только главная забота не состоит в том, чтобы победить скептицизм.Но тот — это , безусловно, вызывает вопросы: что хорошо для гуся, хорошо для гусака.

Эпистемическую теорию истины защищать нелегко. Поскольку это противоречит некоторым глубоко укоренившимся и хорошо продуманным интуициям, оно должно нести дополнительное бремя доказательства [3]. Более того, я не уверен, что привязывание этого к аргументу против скептицизма очень помогает, особенно когда есть теории знания и обоснования, которые могут работать так же или лучше.Несмотря на эти опасения, Истина и скептицизм представляет собой широко аргументированное и широкомасштабное исследование эпистемических теорий истины. [4] Чтение этой книги дает отличное представление как о преимуществах, так и о недостатках таких теорий. И хотя я подозреваю, что затраты перевешивают выгоды, это не умаляет впечатляющей и даже героической силы попытки [5].

Список литературы

Олстон, Уильям. 1996. Реалистическая концепция истины. Итака, Нью-Йорк: Издательство Корнельского университета.

Берджесс, Алекс и Берджесс, Джон П. 2011. Истина . Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета.

ДеРоуз, Кит. 1995. Решение скептической проблемы. Философское обозрение 104: 1-52.

Хальбах, Фолькер. 2011. Аксиоматические теории истины. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Хоторн, Джон. 2004. Знания и лотереи. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Мисак, Шерил. 2000. Правда, политика, мораль. Лондон: Рутледж.

Шапиро, Стюарт. 2009. Обзор Истина как один и многие. Философские обзоры Нотр-Дама.

Стэнли, Джейсон. 2005. Знания и практические интересы. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Уильямс, Майкл. 1995. Неестественные сомнения. Princeton, NJ: Princeton University Press.

.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *