Разное

Экспрессия это в литературе: ЭКСПРЕССИЯ ВИМЕНТИНА В КУЛЬТУРАХ КЛЕТОК ЭПИТЕЛИАЛЬНЫХ ОПУХОЛЕЙ ЧЕЛОВЕКА | Богуши

Содержание

ЭКСПРЕССИЯ ВИМЕНТИНА В КУЛЬТУРАХ КЛЕТОК ЭПИТЕЛИАЛЬНЫХ ОПУХОЛЕЙ ЧЕЛОВЕКА | Богуши

1. Davidson B., Holth A., Hellesylt E. et al. The clinical role of epithelial mesenchymal transition and stem cell markers in advanced-stage ovarian serous carcinoma effusions. Hum Pathol 2015;46(1):1–8. DOI: 10.1016/j.humpath.2014.10.004. PMID: 25455994.

2. Choi Y., Lee H. J., Jang M. H. et al. Epithelial-mesenchymal transition increases during the progression of in situ to invasive basal-like breast cancer. Hum Pathol 2013;44(11):2581–9. DOI: 10.1016/j.humpath.2013.07.003. PMID: 24055090.

3. Heerboth S., Housman G., Leary M. et al. EMT and tumor metastasis. Clin Transl Med 2015;26(4):1–13. DOI: 10.1186/s40169-015-0048-3. PMID: 25852822.

4. Savagner P., Kusewitt D. F., Carver E. A. et al. Developmental transcription factor slug is required for effective reepithelialization by adult keratinocytes. J Cell Physiol 2005;202(3):858–66. DOI: 10.1002/jcp.20188. PMID: 15389643.

5. Thiery J. P., Acloque H., Huang R. Y., Nieto M. A. Epithelial-mesenchymal transitions in development and disease. Cell 2009;139(5):871–90. DOI: 10.1016/j.cell.2009.11.007. PMID: 19945376.

6. Cao L., Shao M., Schilder J. et al. Tissue transglutaminase links TGF-β, epithelial to mesenchymal transition and a stem cell phenotype in ovarian cancer. Oncogene 2012;31(20):2521–34. DOI: 10.1038/onc.2011.429. PMID: 21963846.

7. Wu D. I., Liu L., Ren C. et al. Epithelialmesenchymal interconversions and the regulatory function of the ZEB family during the development and progression of ovarian cancer. Oncol Lett 2016;11(2):1463–8. DOI: 10.3892/ol.2016.4092. PMID: 26893761.

8. Nieto M. A. Epithelial plasticity: a common theme in embryonic and cancer cells. Science 2013;8(342):1–7. DOI: 10.1126/science.1234850. PMID: 24202173.

9. Tsai J. H., Donaher J. L., Murphy D. A. et al. Spatiotemporal regulation of epithelial-mesenchymal transition is essential for squamous cell carcinoma metastasis. Cancer Cell 2012;22(6):725–36. DOI: 10.1016/j.ccr.2012.09.022. PMID: 23201165.

10. Klymenko Y., Kim O., Stack M. S. Complex determinants of epithelial: mesenchymal phenotypic plasticity in ovarian cancer. Cancers (Basel) 2017;9(8):1–32. DOI: 10.3390/cancers9080104. PMID: 28792442.

11. Hay E. D. The mesenchymal cell, its role in the embryo, and the remarkable signaling mechanisms that create it. Dev Dyn 2005;233(3):706–20. DOI: 10.1002/dvdy.20345. PMID: 15937929.

12. Kidd M. E., Shumaker D. K., Ridge K. M. The role of vimentin intermediate filaments in the progression of lung cancer. Am J Respir Cell Mol Biol 2014;50(1):1–6. DOI: 10.1165/rcmb.2013-0314TR. PMID: 23980547.

13. Богуш Т. А., Калюжный С. А., Дудко Е. А. и др. Молекулярные особенности асцитных клеток рака яичников, выявляемые при иммунофлуоресцентном анализе с привлечением проточной цитофлуориметрии. Вестник Московского университета. Сер. 2. Химия 2016;57(5):330–5.

14. Богуш Т. А., Шатурова А. С., Дудко Е. А. и др. Количественная иммунофлуоресцентная оценка с использованием проточной цитофлуориметрии экспрессии эстрогеновых рецепторов β в солидных опухолях человека. Вестник Московского университета. Сер. 2. Химия 2011;52(4):305–12.

15. 15. Bai F., Chan H. L., Scott A. et al. BRCA1 suppresses epithelial-to-mesenchymal transition and stem cell dedifferentiation during mammary and tumor development. Cancer Res 2014;74(21):6161–72. DOI: 10.1158/0008–5472.CAN-14-1119. PMID: 25239453. 16.

16. Strauss R., Li Z. Y., Liu Y. et al. Analysis of epithelial and mesenchymal markers in ovarian cancer reveals phenotypic heterogeneity and plasticity. PLoS One 2011;6(1):1–20. DOI: 10.1371/journal.pone.0016186. PMID: 21264259. 17.

17. Bezdieniezhnykh N., Lykhova A., Semesiuk N. et al. Establishment and characterization of new breast and ovarian cancer cell lines as a model for studying cellular plasticity in vitro. Exp Oncol 2016;38(2):94–100. PMID: 27356577.

Экспрессия гена тиреоглобулина при врожденном зобе | Кадырова

Тиреоглобулин (ТГ) — основной белок, синтезируемый щитовидной железой. Нативный ТГ состоит из двух идентичных 128-субъединиц мол. массой по 330 кД, кодируемых 33S мРНК. мРНК — одна из самых больших матричных РНК, описанных у млекопитающих, ее мол. масса равна 2,8* 106 Д. В норме содержание ТГ составляет 50—60% от общей массы белков тиреоидной ткани. При ряде заболеваний щитовидной железы содержание ТГ в тиреоидной ткани значительно уменьшается, отмечаются изменения и в структуре ТГ [6].

Врожденный зоб является редкой клинической аномалией, приводящей к задержке роста и умственного развития. Эта форма тиреоидной патологии часто сопровождается явлениями кретинизма. Зоб развивается вследствие хронически увеличенного уровня тиреоидстимулирующего гормона, когда причиной заболевания является метаболический дефект одного или нескольких этапов биосинтеза ТГ — предшественника тиреоидных гормонов. При врожденном зобе экстракты щитовидной железы практически не содержат ТГ [7].

Низкий уровень ТГ при зобах a priori можно объяснить нарушениями, происходящими на одном из этапов регуляции биосинтеза белка: 1) транскрипция гена ТГ; 2) созревание мРНКтг в ядре; 3) транспорт мРНКтг из ядра и вхождение в полисомы; 4) трансляция мРНКрр.

Представленные в настоящей работе результаты свидетельствуют о возможном нарушении экспрессии гена ТГ на уровне трансляции при врожденном зобе.

Материалы и методы

Для выделения мРНКур использовали щитовидные железы, удаленные во время операции по поводу врожденного зоба. Контролем служили щитовидные железы людей, погибших в результате несчастных случаев (трупный судебно-медицинский материал), взятые при аутопсии не позднее 6—12 ч после смерти.

Суммарные полирибосомы выделяли магниевым методом [5], суммарную полисомальную РНК — SDS-фенол-хлороформным методом. Полисодержащую мРНК исследовали хроматографией суммарной полисомальной РНК на колонке с поли-У-сефарозой 4В при 30°С в буфере, содержащем 0,1 М NaCl, 0,01 М ЭДТА, 0,01 М трис-НС1 pH 7,5 и 0,2% SDS. Ультрацентрифугирование мРНК проводили в 5—20% сахарозном линейном градиенте при 49 000 об/мин в течение 3 ч (Spinco 2, ротор SW 65). В качестве маркера использовали цитоплазматическую РНК из клеток печени мыши.

Инкубационная смесь для синтеза кДНК содержала: 0,05М трис-НС1 pH 8,3, 0,05М КС1, 0,005 М MgCl2, меркаптоэтанол; 2 мкг/мл мРНКур, 4 мкг/мл олиго-(с!Т)|о, 100 мкг/мл актиномицина D, 24% ед/мл РНК -зависимой ДНК-полимеразы, по 0,5 мМ dATP, dCTP, dTTP, dTTP, 0,1 мМ (3H) dCTP (1719 мкКи/мл) 100 мкг ингибитора рибонуклеазной активности из плаценты человека [9].

Рекомбинантные плазмиды Ph Tg 68, штамм Е. Coli С600, содержали последовательности хромосомного гена ТГ (7,9 т. п. н.), полученные в лаборатории Vassart (Бельгия) и любезно предоставленные нам для исследований. Введение радиоактивной метки в ДНК проводили методом нуклеотидного замещения по R. Rigby и соавт. [11]. Гибридизацию поли-А-мРНК с

3Н-ТГ кДНК проводили по методу, описанному ранее [8].

Результаты и их обсуждение

Данные, характеризующие выход поли-А-содержащей мРНК в зависимости от вида тиреоидной патологии, представлены в таблице.

Наибольшим был выход поли-А-содержащей мРНК из клеток нормальной щитовидной железы; из клеток диффузного токсического зоба он выше, чем из клеток узлового эутиреоидного зоба. Это согласуется с нашими предыдущими данными, полученными при определении размера популяции ТГ-синтезирующих полирибосом в норме и при тиреоидной патологии [1]. Выход поли-А-содержащей мРНК из клеток врожденного зоба не отличается от нормы.

Выход поли-А-содсржащей мРНК из клеток щитовидной железы человека

Объект выделения

Выход поли-

А-содержащей мРНК, мкг/г

Количество ТГ-синтезирующих полисом, %

Содержание ТГ в ткани щитовидной железы, мкг/г

Нормальная щитовидная железа

20,0 ±0,11

16,2 ± 0,40

86,6 ± 0,71

Врожденный зоб

19,5

Не исследовали

0

Узловой эутиреоидный зоб

12,0 ± 0,60

7,6 ± 0,20

70,2 ± 1,40

Диффузный токсический зоб

17,0 ± 0,80

12,6 ± 0,14

87,7 ± 2,00

При ультрацентрифугировании в 5—20% градиенте плотности сахарозы поли-А-содержащая мРНК из клеток врожденного зоба выходила в трех пиках: 33S, 28S, 18S (рис. 1, кривая 2), также как и мРНК

тг из клеток нормальной щитовидной железы (рис. 1, кривая 7).

Нативность поли-А-содержащей мРНК из клеток щитовидной железы при врожденном зобе определяли электроферезом в 1,5% агарозе в присутствии 7 М мочевины (рис. 2). Различий в размере мРНК из клеток нормальной щитовидной железы и при врожденном зобе не обнаружено. Для того, чтобы измерить количество мРНКтг при врожденном зобе и в клетках нормальной тиреоидной ткани, более точно были построены Rot кривые (рис. 3). В нормальной тиреоидной ткани (кривая 7) гибридизуемость достигала 85%, при врожденном зобе (кривая 2) — 82%. Как видно из представленных данных, и этот анализ не выявил разницы в концентрациях мРНКтг в норме и в исследованном нами случае врожденного зоба.

Согласно современным представлениям, первичные механизмы, лежащие в основе недостаточности белков — генных продуктов при ряде наследственных заболеваний, могут быть обусловлены разнообразными внутриили внегенными мутациями, вызывающими полные либо частичные блоки экспрессии генов на различных уровнях этого сложного и многоступенчатого процесса (нарушение информационной специфичности кодирующих после-

Рис. 2. Электрофорез в 1,5% агарозе в присутствии 7 М мочевины.

/ — поли-А-содержащая мРНК из клеток нормальной щитовидной железы; 2 — поли-А-содержащая мРНК из клеток щитовидной железы при врожденном зобе; 3 — цитоплазматическая РНК из печени мыши.

довательностей гена, недостаточность транскрипции, блоки созревания мРНК, трансляционная недостаточность [3].

Ранее нами было показано, что при врожденном зобе наблюдается резкое уменьшение способности образования гибридов: она составляла всего 12%, что указывало на уменьшение содержания мРНКтг в 4,8 раза, нарушение экспрессии гена ТГ происходило на уровне транскрипции [2].

Представленные результаты свидетельствуют о недостаточной экспресии гена ТГ в клетках щитовидной железы при врожденном зобе. В данном случае врожденного зоба значительных изменений в структуре или транскрипции гена ТГ не происходит. Воможно, в этом случае наблюдаются толковая мутация или неправильное соединение, которые ведут к блоку трансляции и к аномальному переносу продуктов трансляции через эндоплазматический ретикулум.

Рис. 1. Ультрацентрифугирование в градиенте плотности 5— 20% сахарозы (Spinco L2, SW 65; 3 ч).

Рис. 3. Кривые гибридизации кДНКтг с поли-А-мРНКтг.

1 — нормальная щитовидная железа; 2 — врожденный зоб. а — прямые кривые; б — логарифмические кривые.

По оси ординат — гибридизация (в %).

/ — поли-А-содержащая мРНК из клеток нормальной щитовидной железы; 2 — поли-А-содержащая мРНК из клеток щитовидной железы при врожденном зобе; 3 — цитоплазматическая РНК из печени мыши.

Нормальный размер мРНКур был обнаружен и при изучении инбредной породы голландских коз с врожденным зобом, обусловленным дефицитом синтеза ТГ [4].

Наличие нормальных количеств мРНКтг при врожденном зобе исключает вероятность того, что дефект синтеза ТГ обусловлен отсутствием экзона 4 за счет мутации в положении С G на участке интрона 3 [12] или является результатом большой делении в гене ТГ либо существенных изменений скорости его транскрипции. Нормальный размер мРНК в данном случае врожденного зоба свидетельствует против дефекта сплайсинга, который был описан при врожденном дефекте сплайсинга ТГ у африканского крупного рогатого скота [10].

Таким образом, полученные данные указывают на отклонения, ведущие либо к блоку трансляции мРНКтг, либо к структурному дефекту молекулы ТГ, который влияет на ее нормальное прохождение через систему клеточной мембраны.

Выводы

  1. Из клеток щитовидной железы в норме и при врожденном зобе выделена и охарактеризована поли-А-содержащая мРНК.
  2. Показано, что при врожденном зобе не происходит снижения содержания мРНК, что свидетельствует о нарушении экспрессии гена ТГ на уровне трансляции.

1. Атаханова Б. А., Кадырова Д. А., Туракулов Я. X., Шипицына Г. И. // Биохимия. — 1989. — Т. 54, № 1. — С. 81—87.

2. Гайцхоки В. С. // Биополимеры и клетка. — 1990. — Т. 6, № 11. С. 31-46.

3. Кадырова Д. А., Атаханова Б. А., Туракулов Я. X. и др. // Биохимия. — 1979. — Т. 44, № 2. — С. 259—263.

4. Кадырова Д. А., Атаханова Б. А., Туракулов Я. X., Шипи цына Г. И. I/ Молекул, биол. — 1989. — Т. 23, № 4. — С. 1101-1106.

5. Лейтин В. Л., Лерман М. И. // Биохимия. — 1969. — Т. 34. — С. 839-850.

6. Туракулов Я. X., Бабаев Т. А., Сайтов Т. С. Йодпротеины щитовидной железы. — Ташкент, 1974.

7. Туракулов Я. X., Атаханова Б. А., Кадырова Д. А. // Пробл. эндокринол. — 1983. — Т. 29, № 5. — С. 38—41.

8. Kafatos F. С., James С. Н. // Nucl. Acids Res. — 1979. — Vol. 7. P. 1541-1551.

9. De Martinoff R. S. E., Vassart G. // Biochem. biophys. Res. Commun. — 1970. — Vol. 93. — P. 645—654.

10. Richets M. H., Pohl V., De Martinoff C. D. et al. // Eur. molec. Biol. Organ. 1985. Vol. 44, N 3. P. 731-737.

11. Rigby R. W. J., Dickman M., Ponder G. // J. molec. Biol. — 1977. Vol. 113. P. 237-251.

12. Sterk A., van Dijk J., Veenber J. M. et al. // Endocrinology. — 1989. Vol. 124, N 1. P. 477-483.


Уровень в сыворотке и почечная экспрессия молекул межклеточной адгезии ICAM-1 у больных с диабетической нефропатией | Бондарь

Диабетическая нефропатия (ДН) – одно из наиболее частых и прогностически неблагоприятных осложнений сахарного диабета (СД). В последние годы ДН заняла ведущую позицию среди причин терминальной почечной недостаточности в развитых странах. В Российской Федерации дополнительные прямые расходы на лечение одного пациента с начальными стадиями ДН составляют 245 $ в год, при наличии ХПН – 2012 $ в год (без учета расходов на гемодиализ и трансплантацию почки). При использовании последних методов стоимость лечения может достигать 45 тыс. $ в год [1].

Ведущими факторами, определяющими развитие и прогрессирование ДН, признаны гипергликемия и связанные с ней метаболические расстройства [2]. Наряду с этим, в последние годы обсуждается роль воспалительных реакций в формировании данного осложнения. Показана роль мигрирующих в почки провоспалительных клеток, прежде всего моноцитов/макрофагов, в развитии гломерулярного и интерстициального фиброза при СД [3–6]. Миграция мононуклеаров и реализация их активности в почках осуществляются в тесной кооперации с резидентными клетками и внеклеточным матриксом. Важнейшую роль при этом играют цитокины и молекулы адгезии [5, 7–9].

Среди адгезивных белков большое внимание привлекли молекулы межклеточной адгезии ICAM-1. Они обеспечивают фиксацию лейкоцитов на поверхности эндотелия и их последующий выход из сосудистого русла в ткани. Данный процесс определяется взаимодействием ICAM-1 с β2-интегринами лейкоцитов [10]. Экспрессия ICAM-1 обнаружена на многих типах клеток, включая эндотелиоциты, гранулоциты, макрофаги, фибробласты и др. В организме ICAM-1 существуют в мембрано-связанной и растворимой форме. Последняя (sICAM-1) обнаруживается в крови и других биологических жидкостях.

При ряде заболеваний почек показана зависимость между изменениями уровня sICAM-1 в крови и почечной экспрессией ICAM-1 [11]. Определения sICAM-1 у больных СД немногочисленны, их результаты не позволяют сделать однозначный вывод о связи уровня sICAM-1 с выраженностью осложнений СД [12–15]. Экспрессия ICAM-1 в почках больных СД не изучена.

Целью настоящего исследования являлось изучение уровня sICAM-1 в сыворотке крови, а также экспрессии ICAM-1 в почках у больных СД 1 с различными стадиями нефропатии.

Материалы и методы исследования

Обследовали 63 больных СД 1 (22 мужчин и 41 женщину, в возрасте 16–54 лет (29,0±9,7 лет)) при длительности заболевания от 1 мес до 34 лет (8,5±8,0 лет). В исследование не включались больные с кетоацидозом, патологией почек недиабетического генеза, с обострением сопутствующих заболеваний. Иссле­довали суточную протеинурию, альбуминурию, мочевой осадок, креатинин крови с расчетом скорости клубочковой фильтрации (СКФ) по Cockcroft-Gault, УЗИ почек, проводили cуточное мониторирование артериального давления (СМАД). Нормальная экскреция альбумина с мочой (ЭАМ) выявлена у 23 обследованных (1-я группа), у 29 зафиксирована микроальбуминурия (2-я группа), у 11 – протеинурия (3-я группа). Нару­шение клиренса креатинина имело место у 7 больных 3-й группы. Клинико-лабораторная характеристика групп представлена в таблице 1. Пациенты с выраженной нефропатией в целом были несколько старше, имели большую длительность СД, более высокие показатели гликемии натощак, протеинурии, креатинина, меньшую СКФ и более высокие показатели АД по сравнению с больными других групп.

Определение концентрации sICAM-1 в сыворотке крови осуществляли методом иммуноферментного анализа с помощью коммерческих наборов Bendek Medsystems, Biosource (Бельгия) с использованием планшеточного ридера «BioRad 680» (BioRad, США) и программного обеспечения Zemfira. Исследования выполнены в гормональной лаборатории ООО «Лабораторная диагностика» (зав. лабораторией – к.м.н. В.В. Романов). Результаты определения sICAM-1 сравнивали с контрольной группой, в которую вошли 10 здоровых лиц (7 мужчин и 3 женщины) 18–44 лет (средний возраст 28,8±9,5 лет).

Типирование ICAM-1 в биоптатах почек проведено у 15 пациентов (5 мужчин и 10 женщин в возрасте 16–41 года, с длительностью СД от 3 мес до 12 лет (в среднем 4,1±3,3 лет). ЭАМ у трех обследованных находилась в диапазоне нормальных значений, у восьми – в диапазоне микроальбуминурии, у одной пациентки выявлена протеинурия (0,8 г/сут). Все больные имели нормальный клиренс креатинина (СКФ от 62,6 до 130,6 мл/мин). Пункционная нефробиопсия выполнялась для оценки выраженности и характера поражения почек при наличии одного или нескольких факторов риска ДН: большая длительность СД, микроальбуминурия, диабетическая ретинопатия и/или артериальная гипертензия. Процедура выполнялась под контролем УЗИ в отделении ультразвуковой диагностики (зав. – А.В. Сасин) Новосибирской Государственной областной клинической больницы. Пациенты давали письменное информированное согласие на проведение биопсии.

Локализацию ICAM-1 в почечных структурах исследовали методом иммуногистохимического типирования c помощью моноклональных антител к CD54 фирмы «Novocastra Laboratories Ltd» (Великобритания). Выраженность иммуногистохимической реакции оценивали полуколичественно. В качестве контроля использовали почки 15 здоровых лиц (5 мужчин и 5 женщин), 25–42 года (средний возраст 33,2±8,1 лет), погибших от черепно-мозговых травм (автокатастрофы). При судебно-медицинском исследовании этих лиц не выявлено признаков хронических заболеваний, отравлений, травматических и иных повреждений почек. Образцы почек забирали не позднее 24 ч от момента биологической смерти.

Протокол исследования одобрен этическим комитетом Новосибирского государственного медицинского университета (протокол заседания № 1/11 от 16.11. 2005 г.).

Статистическая обработка проведена с использованием пакета STATISTICA 6.0. Использованы дисперсионный анализ, корреляционный анализ, многофакторный регрессионный пошаговый анализ. Для оценки межгрупповых различий применяли t-критерий Стьюдента (для двух независимых групп) или ANOVA (для трех или более групп). Критический уровень значимости при проверке статистических гипотез принимали равным 0,05. Данные представлены как средние и стандартные отклонения (M±SD).

Результаты и их обсуждение

Уровень sICAM-1 в крови у больных СД составил 347,2±126,1 нг/мл (153–812 нг/мл), в контрольной группе – 268,3±63,2 нг/мл (170–375 нг/мл). Средний уровень sICAM-1 у больных оказался значимо выше контроля (р=0,02).

Зависимость уровня sICAM-1 от стадии ДН представлена на рис. 1. У пациентов с нормоальбуминурией содержание sICAM-1 практически не отличалось от такового у здоровых лиц (р=0,20). У больных с микроальбуминурией зафиксирована тенденция к повышению уровня молекулы адгезии, хотя и не достигшая степени статической значимости (р=0,07). Достоверное повышение уровня sICAM-1 имело место у больных с протеинурией (р=0,003).

Больные с артериальной гипертензией имели более высокие значения sICAM-1 по сравнению с остальными пациентами (379,8±129,2 и 319,4±118,2 нг/мл соответственно, р=0,04). Содержание sICAM-1 положительно коррелировало с величиной среднесуточного диастолического АД, с индексом времени диастолической артериальной гипертензии (r=0,39; div=0,04 и r=0,38; div=0,05 соответственно), но не с параметрами систолического АД.

Высокий уровень sICAM-1 был характерен для больных с ранним развитием и быстрым прогрессированием нефро- и ретинопатии (371,4±156,3 нг/мл, n=21, р=0,05). Нормальное содержание молекулы адгезии выявлено при медленном развитии микроангиопатий (263,2±64,1 нг/мл). Наличие сопутствующей патологии не оказало влияния на уровень sICAM-1. Не отмечено различий в уровне sICAM-1 в зависимости от курения и особенностей терапии.

При изучении связи между уровнем sICAM-1 и качеством контроля гликемии наименьшие значения sICAM-1 выявлены у пациентов с хорошо компенсированным СД (303,6±100,7 нг/мл, n=14; отличия от контроля незначительны: р=0,35). Если целевой уровень гликемии не был достигнут, то содержание sICAM-1 значимо превышало контроль (355,8±132,6 нг/мл, n=41, р=0,05). Наибольшие уровни sICAM-1 зафиксированы у больных с лабильным диабетом, резкими колебаниями гликемии в течение суток (387,3±123,3 нг/мл, n=8, р=0,02). Уровень sICAM-1 положительно коррелировал с концентрацией глюкозы натощак (r=0,30; р=0,02) и с постпрандиальной гликемией (r=0,34; р=0,007).

Не установлено значимых корреляций между содержанием sICAM-1 и возрастом больных (r=0,16; р=0,01), длительностью СД (r=–0,09; р=0,01), суточной дозой инсулина (r=0,02; р=0,01), уровнем фибриногена (r=–0,02; р=0,01), лейкоцитов (r=0,20; р=0,01) и СОЭ (r=0,21; р=0,01).

При исследовании биоптатов почек выявлены изменения, свойственные начальным стадиям ДН: гипертрофия и гиперклеточность клубочков, очаговое расширение мезангия, расширение просвета и утолщение стенок капиллярных петель, сужение просвета капсулы, утолщение ее париетального листка, дистрофические и атрофические изменения эпителия канальцев, начальные этапы склероза интерстиция и артериол. У двух больных выявлено полное замещение отдельных клубочков соединительной тканью. Объемная доля мезан­гия (соотношение мезангий/клубочек) составила в среднем 22,8±4,8% (13,1–30,8%).

Иммуногистохимическое исследование с помощью антител к CD54 не выявило положительной реакции на ICAM-1 в препаратах почек контрольной группы. Присутствие ICAM-1 в клубочках обнаружено у 7 из 15 больных СД. Реакция во всех случаях была слабоположительной, ICAM-1 выявлялись в отдельных клубочках на периферии капиллярных петель. Наиболее часто присутствие ICAM-1 обнаруживалось в канальцах: в 8 случаях реакция оказалась положительной (отчетливое окрашивание всех канальцев в препарате), в 5 случаях – слабоположительной (частичное окрашивание отдельных канальцев) и только в 2 случаях – отрицательной. Пример положительной иммуногистохимической реакции на ICAM-1 в клубочке и канальцах почки у больного с СД представлен на рис. 2.

Большинство пациентов с положительной реакцией на ICAM-1 имели повышенную ЭАМ: у 4 выявлена микроальбуминурия, у 1 – протеинурия; нормоальбуминурия сохранялась у 2 обследованных. Среди пациентов с отрицательной реакцией на ICAM-1 нормальная ЭАМ зафиксирована у 5 пациентов, микроальбуминурия – у 3. Различий по фильтрационной функции почки между выделенными подгруппами не найдено (табл. 2). Больные с положительной реакцией на ICAM-1 в клубочках имели более высокие цифры мониторного систолического и диастолического АД и более высокий индекс времени диастолической гипертензии. Кроме того, у этих больных зарегистрированы более высокие показатели гликемии натощак. Не выявлено какой-либо взаимосвязи между наличием ICAM-1 и возрастом больных, дозой инсулина, длительностью СД. Обращает на себя внимание возможность появления ICAM-1 в клубочках при небольшой длительности заболевания (в наших наблюдениях наименьший срок от манифестации СД составлял 7 мес). Прослеживалась тенденция к увеличению объема мезангия у больных с положительной реакцией на молекулы адгезии в клубочках в сравнении с остальными пациентами (24,4±2,3 и 20,9±6,5 соответственно, р=0,2).

При сопоставлении уровня ICAM-1 в почках с концентрацией растворимой формы этих молекул в сыворотке крови оказалось, что больные с положительной реакцией на ICAM-1 в клубочках имели достоверно более высокий уровень циркулирующих молекул адгезии по сравнению с пациентами с отрицательной иммуногистохимической реакцией (391,6±96,7 и 266,6±63,3, р=0,02).

Положительная реакция на ICAM-1 в канальцах, зафиксированная у большинства обследованных пациентов, наблюдалась при длительности СД от 7 мес до 12 лет. Взаимосвязи выраженности реакции в канальцах с возрастом больных, дозой инсулина, уровнем АД, креатинина, СКФ не установлено. Микроальбуминурия на нижней границе диапазона (31,6 мг/сут) выявлена у одной больной с отрицательной реакцией на ICAM-1. Четыре пациента со слабоположительной реакцией на ICAM-1 имели нормальную ЭАМ, у 1 выявлена микроальбуминурия. Среди пациентов с положительной реакцией нормальная ЭАМ зафиксирована у 2, микроальбуминурия – у 5, протеинурия – у 1. Уровень гликемии натощак у больных с положительной реакцией на ICAM-1 оказался выше, чем у пациентов со слабоположительной реакцией (10,8±2,4 и 7,0±3,3 ммоль/л, р=0,05). Гликемия после еды показала аналогичную тенденцию (9,3±2,9 и 7,3±1,4 ммоль/л, р=0,13).

Прослеживался очевидный параллелизм в изменении уровня ICAM-1 в клубочках и канальцах. У пациентов с отрицательной и слабоположительной реакцией на ICAM-1 в канальцах, за исключением одного случая, ICAM-1 в клубочках не выявлялись. Напротив, у 6 из 8 пациентов с положительной реакцией на ICAM-1 в канальцах данные молекулы выявлялись и в клубочках.

Проведенные исследования свидетельствуют о том, что развитие ДН у больных СД 1 сопровождается заметным увеличением содержания растворимой формы sICAM-1 в сыворотке крови и усилением синтеза ICAM-1 в клубочках и канальцах почек.

Известно, что sICAM-1 появляются в сыворотке в результате протеолиза и слущивания с ICAM-1-позитивных клеток. Ранее в экспериментах показано возрастание синтеза ICAM-1 в эндотелии при воздействии высокого уровня глюкозы [16, 17]. В работе М.В. Шестаковой и соавт. [18] показано увеличение экспрессии ICAM-1 на гранулоцитах и лимфоцитах крови у больных СД 1, имеющих протеинурию. Можно предположить, что источниками избыточного количества циркулирующих sICAM-1 у больных СД являются клетки сосудистого эндотелия и лейкоциты крови.

Основным фактором, определяющим повышение sICAM-1 в кровотоке, оказался уровень гликемии. Ранее было показано, что улучшение контроля гликемии на фоне интенсивной инсулинотерапии у больных СД 2 сопровождается снижением концентрации молекул адгезии в крови [19]. Это согласуется с результатами экспериментальных работ, показавших стимулирующее влияние супрафизиологических количеств глюкозы на экспрессию молекул адгезии в эндотелиальных клетках [16, 17]. Установлено, что воздействие избытка глюкозы приводит к увеличению адгезии моноцитов [20] и нейтрофилов [16] к сосудистому эндотелию. Аналогичные эффекты оказывают гликированные белки [21]. Таким образом, стимулируя синтез молекул адгезии, гипергликемия запускает развитие иммуновоспалительных реакций в сосудах.

В связи с этим увеличение содержания sICAM-1 в сыворотке крови можно использовать как маркер интенсивности хронического сосудистого воспаления у больных СД. Клиническая значимость данного параметра определяется его тесной взаимосвязью с прогрессированием микроангиопатий. Поскольку содержание sICAM-1 не коррелирует с «традиционными» маркерами воспаления (такими, как количество лейкоцитов, СОЭ и фибриноген), его исследование имеет самостоятельное диагностическое значение.

Как показали наши исследования, уровень sICAM-1 в кровотоке у больных СД 1 в определенной степени отражает активацию синтеза ICAM-1 в клубочках почек. Повышение количества ICAM-1 в почках, однако, обнаруживалось на более ранних стадиях ДН, чем изменения уровня sICAM-1 в кровотоке. Появление ICAM-1 в клубочках и канальцах почек в количествах, выявляемых иммуногистохимическим методом, зафиксировано нами на стадии микроальбуминурии, а в некоторых случаях даже при нормальной экскреции альбумина с мочой.

Полученные данные согласуются с результатами работ, в которых обнаружена повышенная экспрессия ICAM-1 в клубочках [22–25] и тубулоинтерстиции почек [23, 25] на различных экспериментальных моделях СД. Известно, что активация синтеза молекул адгезии является характерным признаком целого ряда заболеваний почек, в патогенезе которых присутствует воспалительный компонент. Повышенная экспрессия ICAM-1 в клубочках обнаружена при различных морфологических формах гломерулонефритов [26, 27], васкулите Шенляйн–Геноха, люпус-нефрите [26]. Активацию экспрессии ICAM-1 в канальцах и/или интерстиции наблюдали при гломерулонефритах [26], тубулоинтерстициальных нефритах [28], реакции отторжения почечного трансплантата [29]. Таким образом, активация синтеза адгезивных белков носит характер универсальной реакции. Вместе с тем факторы, запускающие эту реакцию при разных формах патологии различны.

Проведенные исследования показали взаимосвязь между качеством контроля гликемии и уровнем ICAM-1 в почках. Это соответствует представлениям о том, что гипергликемия является наиболее вероятной пусковой причиной активации синтеза ICAM-1 в почках при СД. In vitro показано, что высокий уровень глюкозы приводит к возрастанию продукции ICAM-1 в эндотелиальных [30] и мезангиальных [31] клетках. Помимо гипергликемии, синтез ICAM-1 в мезангиоцитах может запускать оксидативный стресс [32], а также механическое напряжение в условиях внутриклубочковой гипертензии [33].

Гиперэкспрессия молекул адгезии является необходимым условием привлечения в почки мононуклеарных провоспалительных клеток. Возрастание их числа в клубочках и интерстиции почек при СД зафиксировано в ряде клинических [3, 5] и экспериментальных [6, 22, 23, 25, 34, 35] работ. Инфильтрирующие почки провоспалительные клетки могут включаться в патогенез нефросклероза, вырабатывая фиброгенные факторы роста и цитокины. При СД макрофагальная инфильтрация почечных клубочков и канальцев взаимосвязана с выраженностью фиброза, альбуминурией, артериальной гипертензией и функцией почек [3, 6]. В эксперименте показано, что нейтрализующие ICAM-1 антитела препятствуют развитию макрофагальной инфильтрации клубочков при СД [7]. Мыши линии db/db (модель СД 2) с «нокаутированным» геном ICAM-1, в значительной степени «защищены» от развития нефропатии: у них медленнее нарастает альбуминурия, менее выражены лейкоцитарная инфильтрация и морфологические изменения в клубочках и канальцах, медленнее развивается нефросклероз [8]. Это позволяет рассматривать ICAM-1 в качестве одного из медиаторов, участвующих в развитии ДН.

Дальнейшее изучение роли воспалительных реакций в формировании ДН представляется перспективным для изучения механизмов развития и разработки новых подходов к лечению этого грозного осложнения.

Выводы

1. Выявлена активация синтеза молекул межклеточной адгезии ICAM-1 в почках и повышение растворимой формы данных молекул (sICAM-1) в сыворотке крови у больных СД 1.

2. Активация синтеза ICAM-1 в канальцах и клубочках почек наблюдается на самых ранних стадиях нефропатии, даже при небольшой длительности СД.

3. Повышение уровня sICAM-1 в крови наиболее характерно для клинически выраженных стадий ДН.

4. Активация синтеза ICAM-1 при СД связана с качеством гликемического контроля, степенью альбуминурии, наличием артериальной гипертензии.

5. Изменения экспрессии ICAM-1 в почках и их уровня в кровотоке подтверждают роль воспалительных реакций в формировании ДН.

1. Сунцов Ю.И., Дедов И.И. Государственный регистр больных сахарным диабетом — основная информационная система для расчета экономических затрат государства на сахарный диабет и их прогнозирование. // Сахарный диабет 2005; 2: 2-5.

2. Дедов И.И., Шестакова М.В. Диабетическая нефропатия. М.: Универсум Паблишинг; 2000.

3. Furuta T., Saito T., Ootaka T. et al. The role of macrophages in diabetic glomerulosclerosis. // Am J Kidney Dis 1993; 21 (5): 480-485.

4. Mezzano S., Droguett A., Burgos M.E. et al. Renin-angiotensin system activation and interstitial inflammation in human diabetic nephropathy. // Kidney Int Suppl 2003; 86: S64-S70.

5. Mezzano S., Aros C., Droguett A. et al. NF-kappaB activation and overexpression of regulated genes in human diabetic nephropathy. // Nephrol Dial Transplant 2004; 19 (10): 2505-2512.

6. Chow F., Ozols E., Nikolic-Paterson D.J. et al. Macrophages in mouse type 2 diabetic nephropathy: correlation with diabetic state and progressive renal injury. // Kidney Int 2004; 65 (1): 116-128.

7. Sugimoto H., Shikata K., Hirata K. et al. Increased expression of intercellular adhesion molecule-1 (ICAM-1) in diabetic rat glomeruli: glomerular hyperfiltration is a potential mechanism of ICAM-1 upregulation. // Diabetes 1997; 46: 2075-2081.

8. Chow F.Y., Nikolic-Paterson D.J., Ozols E. et al. Intercellular adhesion molecule-1 deficiency is protective against nephropathy in type 2 diabetic db/db mice. // J Am Soc Nephrol 2005; 16 (6): 1711-1722.

9. Chow F.Y., Nikolic-Paterson D.J., Ozols E. et al. Monocyte chemoattractant protein-1 promotes the development of diabetic renal injury in streptozotocin- treated mice. // Kidney Int 2006; 69 (1): 73-80.

10. Пальцев М.А., Иванов А.А., Северин С.Е. Межклеточные взаимодействия. М: Медицина; 2003 .

11. Lhotta K., Schlogl A., Kronenberg F. et al. Soluble intercellular adhesion molecule-1 (ICAM-1) in serum and urine: correlation with renal expression of ICAM-1 in patients with kidney disease. // Clin Nephrol 1997; 48 (2): 85-91.

12. Fasching P., Veitl M., Rohac M. et al. Elevated concentrations of circulating adhesion molecules and their association with microvascular complications in insulin-dependent diabetes mellitus. // J Clin Endocrinol Metab 1996; 81 (12): 4313-4317.

13. Guler S., Cakir B., Demirbas B. et al. Plasma soluble intercellular adhesion molecule 1 levels are increased in type 2 diabetic patients with nephropathy. // Horm Res 2002; 58 (2): 67-70.

14. Boulbou M.S., Koukoulis G.N., Makri E.D. et al. Circulating adhesion molecules levels in type 2 diabetes mellitus and hypertension. // Int J Cardiol 2005; 98 (1): 39-44.

15. Nelson C.L., Karschimkus C.S., Dragicevic G. et al. Systemic and vascular inflammation is elevated in early IgA and type 1 diabetic nephropathies and relates to vascular disease risk factors and renal function. // Nephrol Dial Transplant 2005 20 (11): 2420-2426.

16. Omi H., Okayama N., Shimizu M. et al. Participation of high glucose concentrations in neutrophil adhesion and surface expression of adhesion molecules on cultured human endothelial cells: effect of antidiabetic medicines. // J Diabetes Complications 2002; 16 (3): 201-208.

17. Altannavch T.S., Roubalova K., Kucera P., Andel M. Effect of high glucose concentrations on expression of ELAM-1, VCAM-1 and ICAM-1 in HUVEC with and without cytokine activation. // Physiol Res 2004; 53 (1): 77-82.

18. Шестакова М.В., Кочемасова Т.В., Горелышева В.А. и др. Роль молекул адгезии (ICAM-1 и Е-селектина) в развитии диабетических микроангиопатий. // Тер архив 2002; 6: 24-27.

19. Albertini J.P., Valensi P., Lormeau B. et al. Elevated concentrations of soluble E-selectin and vascular cell adhesion molecule-1 in NIDDM. Effect of intensive insulin treatment. // Diabetes Care 1998; 21 (6): 1008-1013.

20. Manduteanu I., Voinea M., Serban G., Simionescu M. High glucose induces enhanced monocyte adhesion to valvular endothelial cells via a mechanism involving ICAM-1, VCAM-1 and CD18. // Endothelium 1999; 6 (4): 315-324.

21. Desfaits A.C., Serri O., Renier G. Gliclazide reduces the induction of human monocyte adhesion to endothelial cells by glycated albumin. // Diabetes Obes Metab 1999; 1 (2): 113-120.

22. Sassy-Prigent C., Heudes D., Mandet C. Early glomerular macrophage recruitment in streptozotocin-induced diabetic rats. // Diabetes 2000; 49 (3): 466-475.

23. Usui H., Shikata K., Matsuda M. et al. HMG-CoA reductase inhibitor ameliorates diabetic nephropathy by its pleiotropic effects in rats. // Nephrol Dial Transplant 2003; 18: 265-272.

24. Lee F.T., Cao Z., Long D.M. et al. Interactions between angiotensin II and NF-kappaB-dependent pathways in modulating macrophage infiltration in experimental diabetic nephropathy. // J Am Soc Nephrol 2004; 15 (8): 2139-2151.

25. Qi X.M., Wu G.Z., Wu Y.G. et al. Renoprotective Effect of Breviscapine through Suppression of Renal Macrophage Recruitment in Streptozotocin-Induced Diabetic Rats. // Nephron Exp Nephrol 2006; 104 (4): e147-e157.

26. Lhotta K., Neumayer H.P., Joannidis M. et al. Renal expression of intercellular adhesion molecule-1 in different forms of glomerulonephritis. // Clin Sci (Lond) 1991; 81 (4): 477-481.

27. Nguyen T.T., Shou I., Funabiki K. et al. Correlations among expression of glomerular intercellular adhesion molecule 1 (ICAM-1), levels of serum soluble ICAM-1, and renal histopathology in patients with IgA nephropathy. // Am J Nephrol 1999; 19 (4): 495-499.

28. Shappell S.B., Mendoza L.H., Gurpinar T. et al. Expression of adhesion molecules in kidney with experimental chronic obstructive uropathy: the pathogenic role of ICAM-1 and VCAM-1. // Nephron 2000; 85 (2): 156-166.

29. Andersen C.B., Blaehr H., Ladefoged S., Larsen S. Expression of the intercellular adhesion molecule-1 (ICAM-1) in human renal allografts and cultured human tubular cells. // Nephrol Dial Transplant 1992; 7 (2): 147-154.

30. Baumgartner-Parzer S.M., Wagner L., Pettermann M. et al. Modulation by high glucose of adhesion molecule expression in cultured endothelial cells. // Diabetologia 1995; 38 (11): 1367-1370.

31. Park C.W., Kim J.H., Lee J.H. et al. High glucose-induced intercellular adhesion molecule-1 (ICAM-1) expression through an osmotic effect in rat mesangial cells is PKC-NF-kappa B-dependent. // Diabetologia 2000; 43 (12): 1544-1553.

32. Satriano J.A., Banas B., Luckow B. et al. Regulation of RANTES and ICAM-1 expression in murine mesangial cells. // J Am Soc Nephrol 1997; 8 (4): 596-603.

33. Riser B.L., Varani J., Cortes P. et al. Cyclic stretching of mesangial cells up-regulates intercellular adhesion molecule-1 and leukocyte adherence: a possible new mechanism for glomerulosclerosis. // Am J Pathol 2001; 158 (1): 11-17.

34. Tone A., Shikata K., Sasaki M. et al. Erythromycin ameliorates renal injury via anti-inflammatory effects in experimental diabetic rats. // Diabetologia 2005; 48 (11): 2402-2411.

35. Biswas S.K., Lopes de Faria J.B. Hypertension induces oxidative stress but not macrophage infiltration in the kidney in the early stage of experimental diabetes mellitus. // Am J Nephrol 2006; 26 (5): 415-422.


СВЯЗЬ ОСОБЕННОСТЕЙ ЭКСПРЕССИИ ТРАНСКРИПЦИОННОГО ФАКТОРА GATA3 С ЛИМФОГЕННЫМ МЕТАСТАЗИРОВАНИЕМ ПРИ ЛЮМИНАЛЬНОМ РАКЕ МОЛОЧНОЙ ЖЕЛЕЗЫ | Вторушин

1. Каприн А.Д., Старинский В.В., Петрова Г.В. Злокачественные новообразования в России в 2015 году (заболеваемость и смертность) М., 2017. 250.

2. Cimino-Mathews A., Subhawong A.P., Illei P.B., Sharma R., Halushka M.K., Vang R., Fetting J.H., Park B.H., Argani P. GATA3 expression in breast carcinoma: utility in triple-negative, sarcomatoid, and metastatic carcinomas. Hum Pathol. 2013 Jul; 44 (7): 1341–9. doi: 10.1016/j.humpath.2012.11.003.

3. Byrne D.J., Deb S., Takano E.A., Fox S.B. GATA3 expression in triple-negative breast cancers. Histopathology. 2017 Jul; 71 (1): 63–71. doi: 10.1111/his.13187.

4. Deftereos G., Sanguino Ramirez A.M., Silverman J.F., Krishnamurti U. GATA3 immunohistochemistry expression in histologic subtypes of primary breast carcinoma and metastatic breast carcinoma cytology. Am J Surg Pathol. 2015 Sep; 39 (9): 1282–9. doi: 10.1097/ PAS.0000000000000505.

5. Gonzalez R.S., Wang J., Kraus T., Sullivan H., Adams A.L., Cohen C. GATA-3 expression in male and female breast cancers: comparison of clinicopathologic parameters and prognostic relevance. Hum Pathol. 2013 Jun; 44 (6): 1065–70. doi: 10.1016/j.humpath.2012.09.010.

6. Yoon N.K., Maresh E.L., Shen D., Elshimali Y., Apple S., Horvath S., Mah V., Bose S., Chia D., Chang H.R., Goodglick L. Higher levels of GATA3 predict better survival in women with breast cancer. Hum Pathol. 2010 Dec; 41 (12): 1794–801. doi: 10.1016/j.humpath.2010.06.010.

7. Mehra R., Varambally S., Ding L., Shen R., Sabel M.S., Ghosh D., Chinnaiyan A.M., Kleer C.G. Identification of GATA3 as a Breast Cancer Prognostic Marker by Global Gene Expression Meta-analysis. Cancer Res. 2005 Dec 15; 65 (24): 11259–64.

8. Shahi P., Wang C.Y., Chou J., Hagerling C., Gonzalez Velozo H., Ruderisch A., Yu Y., Lai M.D., Werb Z. GATA3 targets semaphorin 3B in mammary epithelial cells to suppress breast cancer progression and metastasis. Oncogene. 2017 Oct 5; 36 (40): 5567–75. doi: 10.1038/ onc.2017.165.

9. Tkocz D., Crawford N.T., Buckley N.E., Berry F.B., Kennedy R.D., Gorski J.J., Harkin D.P., Mullan P.B. BRCA1 and GATA3 corepress FOXC1 to inhibit the pathogenesis of basal-like breast cancers. Oncogene. 2012 Aug 9; 31 (32): 3667–78. doi: 10.1038/onc.2011.531.

10. Cohen H., Ben-Hamo R., Gidoni M., Yitzhaki I., Kozol R., Zilberberg A., Efroni S. Shift in GATA3 functions, and GATA3 mutations, control progression and clinical presentation in breast cancer. Breast Cancer Res. 2014 Nov 20; 16 (6): 464. doi: 10.1186/s13058-014-0464-0.

11. Hoch R.V., Thompson D.A., Baker R.J., Weigel R.J. GATA-3 is expressed in association with estrogen receptor in breast cancer. Int J Cancer. 1999 Apr 20; 84 (2): 122–8.

Экспрессия звука в поэзии Б. Пастернака курсовая по зарубежной литературе

План Введение Глава 1. Звукоизобразительность и звукосимволизм 1.1 Фоносемантика, как наука, изучающая ассоциативный ореол звука 1.2 Звукоизобразительные и звукосимволические возможности звука Глава 2. Экспрессия звука у Б.Л. Пастернака 2.1 Судьба и творчество 2.2 Экспрессия звука в творчестве Б. Пастернака Заключение Список использованной литературы Введение Темой данной курсовой работы является «Экспрессия звука». Говоря о явлении звуковой экспрессии, нужно учитывать, что это понятие является одним из предметов изучения фоносемантики – науки, которая возникла на стыке лингвистики, социологии, психологии, физиологии, текстологии и др. Фоносемантика, как и всякая другая наука, имеет свои проблемы, актуальные на сегодняшний день. При изучении содержательной стороны звука возникают вопросы, ответы на которые вызывают споры у многих ученых. Имеет ли отдельно взятый звук или группа звуков свой особый смысл? Обусловлен ли психологически выбор звуков в художественном тексте? Какие ассоциации возникают у человека, когда он слышит тот или иной звука? Почему эти ассоциации возникают? Разобраться в этих вопросах мы и попробуем в этой курсовой работе. Фоносемантика стала изучаться в XX в., во время появления особого интереса к содержательной природе звука со стороны поэтов и писателей. Б.Пастернак тоже активно экспериментировал со звуками в своем творчестве, часто использовал прием звукописи для написания стихотворений, что и стало предметом исследования многих филологов. Но вокруг творчества Б.Л. Пастернака дл сих пор ведутся споры. Одни исследователи считают его стихи чересчур манерными, туманными, с затемненным смыслом. Другие, наоборот, считают Пастернака настоящим художником слова. В последнее время большинство ученых склоняется ко второй точке зрения, т.к. появились новые работы о творчестве Пастернака, делающие его стихи более ясными и понятными. Цель этой работы – ознакомиться со взглядами современных лингвистов на содержательную стороной звука, показать, как ассоциативная природа звуков, их выразительность может проявляться в творчестве Б. Пастернака. Для достижения цели решались следующие задачи: каким-то образом выражает сущность предмета, т.е. как бы предопределено для этого предмета заранее, по принципу «каждому по его свойствам». [6, с.6] Древнегреческий философ Платон утверждал, что выбор имени предмета ограничен его свойствами и свойствами звуков речи. По мнению Платона, в речи есть звуки быстрые, тонкие, громадные и т.д. «Быстрые» предметы получают имена, включающие «быстрые» звуки; «тонким» предметам подойдут имена с «тонким» звучанием; в состав имен для «громадных» предметов должны входить «громадные» звуки. В подтверждение этому можно привести такие примеры: при произношении [р] язык быстро вибрирует, поэтому [р] – «быстрый» звук, и слова, обозначающие быстрое или резкое движение, включают, как правило, эти звуки: стриж, река, трепет, стремнина и т.д. М.В. Ломоносов был уверен, что звуки речи обладают некоторой содержательностью, и даже рекомендовал использовать эти свойства звуков для придания художественным произведениям большей выразительности. Однако прямых доказательств того, что звуки имеют смысл, не было. Но сторонники этой теории продолжали искать доказательства своей правоты. Например, у различных языков были отобраны слова, обозначавшие что-то маленькое и что-то большое. Оказалось, что в первом случае в словах чаще встречаются [и] и [е], а во втором – [а], [у], [о]. Но попытка эта оказалась неудачной. Ведь лексический запас развитых языков просто огромен, и среди них найдется множество слов. Которые обозначают что-то маленькое и что-то большое. А какие выбрать? Маленький или мизерный? Карлик или лилипут? Жеребенок или щенок? А ведь от этого зависят выводы. Такая картина наблюдается и в других языках. Один из первых исследователей этой проблемы, И.Н. Горелов, провел такой эксперимент. Он нарисовал несколько картинок, на которых были изображены фантастические существа. Одно было кругленьким, добродушным, толстеньким, а другое – угловатым, злым, колючим. Потом учены придумал названия для этих существ: «мамлына» и «жаваручек». Эти картинки были опубликованы в одной из газет с просьбой угадать, где «мамлына», а где «жаваруга». Большинство людей решили, что добродушная, толстенькая – это, конечно, «мамлына», а колючая и злая – «жаваруга». Видимо, [м], [л], [н], вызывают у нас представление о чем-то круглом, мягком, приятном, а звуки [ж], [р], [г] ассоциируются с чем-то неприятным. Угловатым, страшным. Итак, со временем становится все больше доказательств, что звуки имеют все-таки смысловое содержание и могут ассоциироваться с предметами и явлениями действительности. Возможность звуков речи оказывать психологическое воздействие в полной мере раскрывается, конечно, в поэзии и в художественных текстах. Эту мысль подтверждают слова Ю.В. Казарина: «Развитие науки, связанной с изучением психологических единиц языка и речи, а также исследующей основы, причины и явления языковой деятельности, на начальных этапах всегда обусловлено тем опытом осознания сущности языка, который приобретался в основном писателями и поэтами». [7, 20]. Известный русский ученый А.А. Геннис писал: «Поэзия, настоящая конечно, сгущает реальность, отчего та начинает жить по своим законам, отменяющим пространство и время, структуру и иерархию. Информационная среда уплотняется дл состояния сверхпроводимости, при котором все соединяется со всем. В таком состоянии нет ничего случайного. Тут не может быть ошибки. Бессмысленно спрашивать, правильно ли выбрано слово. Если оно сказано, значит – верно» [7, 32]. Сказанное А.А. Геннисом касается не только слова, но и более мелкой единицы – звука. Действительно, если звук способен вызывать ассоциации на подсознательном уровне, подбор звуков в поэзии не случаен, цель звукового строя поэтического текста – вызвать те ассоциации, которые и хотел вызвать своим творчеством автор. А.П. Журавлев условно делит строение слова на три части. Центральная, основная часть значения слова – понятийное ядро, которое приводится в толковых словарях (лексическое значение). Понятийное ядро окружено оболочкой признакового аспекта значения. По мнению А.П. Журавлева, «она менее определенна, чем ядро, ее мы осознаем недостаточно четко и не всегда можем объяснить, истолковать» [6, 29]. Для объяснения понятия признакового аспекта ученый приводит такой пример. Слова «мать» и «мама» имеют одинаковое понятийное ядро. В словаре так и пишут: «Мама – то же, что и мать». Но мы чувствуем, что это все-таки не одно и тоже. Видимо, эти два значения различаются признаковыми аспектами. Мама – обязательно ласковая и нежная. А мать- не обязательно, может быть, даже наоборот – суровая. Третья часть значения слова – фонетическая значимость – создает некий туманный, расплывчатый ореол вокруг признаковой оболочки. Это, по мнению А.П. Журавлева, «очень неопределенный аспект значения, который нами почти не осознается» [6, 29] Фонетическая значимость (ее наличие) способствует появлению ассоциаций. Е.Замятин писал по этому поводу: «Всякий звук человеческого голоса, всякая буква сама по себе вызывает в человеке известные представления, создает звукообразы. Я далек от того, чтобы приписывать каждому звуку строго определенное смысловое или цветовое значение. Но – Р – ясно говорит мне о чем-то громком, ярком, красном, горячем, быстром. Л- о чем-то бледном, голубом, холодном, плавком, легком. Звук Н – о чем-то нежном-нежном, о снеге, небе, ночи… Звуки Д и Т – о чем-то душном, тяжком, о тумане, о тьме, о затхлом. Звук М – о милом, мягком, а матери, о море. С А – связывается широта, даль, океан, марево, размах. С О – высокое, глубокое, море, лоно. С И – близкое, низкое, стискивающее и т.д. [6, 56] Таким образом, звуки могут ассоциироваться в сознании человека о определенными характеристиками: круглый, мягкий, жесткий, приятный, холодный, теплый и т.д. По мнению многих исследователей, звуки могут вызывать и цветовые ассоциации, обладать колористическим значением. Французский поэт Рембо написал сонет «Гласные» — об их «цвете». А – черный; белый Е; И – красный; У — зеленый О – синий: тайну их скажу я в свой черед, А – бархатный корсет на теле насекомых, можно услышать, как шуршат осенние листья. М.П. Штокмар писал: «в стихе из поэмы «Человек» «Кузниц времен вдыхают меха» звуками ха, проходящими через два последних слова. Несомненно, изображается работа кузничных мехов» [4, 100] Исследователи выделяют два основных вида повторов: аллитерация (повторение одинаковых согласных) и ассонанс (повторение одинаковых гласных звуков). «Звуковая изобразительность, — писал И.Р. Гальперин, — мощное средство эстетико-познавательного характера, и ее недооценка может значительно снизить не только художественную ценность произведения, но и ее эстетическую информацию» [3, 49] В то же время многие исследователи предостерегают от неумеренного использования звуковых повторов. «Использование близких по звучанию, но далеких по значению слов, может привести к затемнению смысла», — говорит А. Квятковский. [8, 113] Пожалуй, одним из самых ярких примеров чрезмерного использования звуковых повторных служит стихотворение К.Бальмонта «Водопад в Ладоре»: Я вольный ветер, я вечно вею, Волную волны, ласкаю ивы, В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею, Лелею травы, лелею нивы. Выделенность звука в стихе постоянно привлекала внимание исследователей. Например, А.Белый разработал понятие «звукообраза», которое исследователь использовал при анализе строки Пушкина «Шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой». А.Белый считал, что «… соединение звуков, вплетаясь в образ, дает звукообраз; и звукообраз гласит несравненно более нам; «Взлетают пробки бутылок шампанского; струя влаги, сначала маленькими толчками, а потом и большими, ниспадает, пенясь, в бокалы, и стоит «шипенье пенистых бокалов»; взлетающий вверх линией поднимается «пунша пламень голубой»… оттеняется влажность «влаги» расплывчатым звуком «ннн»…звуковая регрессия (линия от более высокого звука к низкому) живописует течение струн сверху вниз… звуковая прогрессия «уа» (пунша пламень) живописует взлетающую линию пламени…» [4, 114] Как видно из этого высказывания, кроме звуковых элементов, которые могут напрямую «говорить» о своем содержании, существуют элементы со «скрытым» смыслом. Действительно, о чем может говорить неоднократный повтор [х] в тексте? Этот звук по своим физическим свойствам – придыхательный, глухой, напоминающий вздох, поэтому можно считать его выражающим чувства обличия или горечи, печали и сильнее – страха, боязни (учащенное и шумное дыхание в результате пережитых эмоций и т.п.). поэтому этот звук, в зависимости от количества и качества, может в сочетании с другими звуками и общим смыслом слова выражать соответственно эмоции спокойного, умиротворяющего характера или наоборот, эмоции беспокойного, внушающего страх, характера. Таким образом, исследователи объясняют экспрессивное воздействие некоторых звуков их артикуляционными характеристиками. Например, Б.В. Томашевский связывает экспрессивность [ф] с мимикой: при произношении этого звука происходит напряжение лицевых мускулов, вызывающее у нас особое движение губ (мимическое, выражение неодобрения, брезгливости – «[ф]у!»). Е.В. Невзглядова писала об образной природе звука: «Поэзия – звуковая стихия, и звукосмысловая связь в поэзии приобретает новое качество, позволяющее звуковым образом заменить зрительные представления (чувственного образа) берет на себя звук» [10, 23] Итак, определенным звукам языка могут приписываться «те или иные характеристики в зависимости от способа их образования, общественной репутации или чисто субъективных представлений»[16, 246]. Это явление принято называть звукосимволизмом. Для иллюстрации понятия звукосимволизма О.И. Федотов приводит такой пример. В сказке С.Михалкова «Три поросенка» каждый из трех братьев имеет явно «подходящее» для него имя: Наф-Наф (самый основательный и надежный), Ниф-Ниф (поросенок, средних достоинств) и Нуф-Нуф (самый беспечный и легкомысленный). «Нечего» пытаться эти имена представить, — говорит О.И. Федотов. – Звук «а» широкий, низкий, звук «и» — высокий и узкий, звук «у» еще уже и задвинут внутрь. Они косвенным образом предопределяют парадигму характеров трех поросят…» [16,246] Теория звукосимволизма до сих пор вызывает многочисленные споры. Сторонники этой теории [а] определили как бодрый, [у] – унылый, [л] – нежный, [р] – грозный и т.д. Однако не все исследователи согласны с этим. Однако не все исследователи согласны с этим. «На самом деле, — писал В.Е. Холшевников, — звуки сами по себе лишены и вещественного, и эмоционального содержания» [17]. Для доказательства своей правоты В.Е. Холшевников сопоставляет два отрывка из Н.Некрасова и К. Чуковского: Быстро лечу я по рельсам чугунным, Думаю думу свою… «Железная дорога») Умер, голубушка, умер, Касьяновна – Чуть я домой добрела… («В деревне») В этих отрывках [у] действительно звучит печально и уныло. Но совсем другой характер у этого звука в стихах К. Чуковского: Муха, муха, Цокотуха, Позолоченное брюхо!… («Муха-Цокотуха») Я прохожу по строчечному фронту… («Во весь голос») Итак, на примере стихотворений некоторых авторов были рассмотрены наиболее яркие случаи фонетической экспрессии. Как же фоносемантические процессы отразились в поэзии Б.Л. Пастернака? Глава 2. Экспрессия звука у Б.Л. Пастернака 2.1 Судьба и творчество Борис Леонидович Пастернак родился 10 февраля 1890г. Отец его был известным художником, преподавал в Училище живописи, ваяния и зодчества. Мать поэта была одаренной пианисткой. Очевидно, что Пастернак рос в атмосфере искусства, с детства общался с художниками, музыкантами и писателями, которые регулярно посещали его дом. Гостями Пастернаков были Л.Толстой, Рахманинов, Скрябин, Серов, Врубель… Этот ряд можно продолжать до бесконечности. Еще гимназистом, а затем и студентом Пастернак прошел предметы композиторского факультета консерватории. Ему прочили будущее музыканта, именно музыке он хотел посвятить жизнь в детстве, и кто знает,. может быть, если бы не некоторое высокомерие Скрябина, судьба поэта могла бы быть иной. Весной 1912 г. Пастернак едет в Германию, и весь летний семестр занимается в марбургском университете философскими дисциплинами, но затем, вернувшись в Москву, обрывает занятия и музыкой, и философией, целиком отдается литературной деятельности. В 1913 г. Пастернак издает свою первую книгу стихов – «Близнец в тучах». В эту, начальную пору своего творческого пути, Пастернак испытывает влияние символизма и футуризма. Он вместе с С.П. Бобровым и Н.Н. Асеевым входит в группу «Центрифуги», где участвуют «умеренные футуристы». Контакты с футуристическим крылом литературы – с Маяковским, Хлебниковым, а также с Северяниным очевидно в книге «Поверх барьеров», соответствующей периоду «Центрифуги». В 20-е годы Пастернак полностью отдается поэтическому творчеству, пишет он и прозу тогда же появляются его первые переводы. Широкую известность Пастернаку принесла книга стихов «Сестра моя – жизнь» (1922), посвященная автором Лермонтову. Читая ранние стихи Пастернака, можно подумать, будто он писал стихи, повинуясь случаю, и столь же случайно, на уровне первичных ощущений, возникали в стихах сцепления слов. При этом можно, сослаться на самого поэта: И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд… В.Альфонсов говорит об ошибочности этого мнения: «Случайности в системе Пастернака отведена огромная роль, но это категория целостного миропонимания, выношенного и продуманного». [1, 43] При всей необычности своего творчества Б.Пастернак никогда, даже на раннем этапе «не ставил перед собой заведомо экстремальных задач, подобно Брюсову, форма стихов которого зачастую была заданной: использовать такие-то и такие-то стихотворные средства» [11, 161] Ни «Поверх барьеров», «Ни темы м вариации», ни «На ранних поездах», за некоторыми исключениями, не содержат ничего, что отступало бы от внешних канонов классической формы. «…Он взрывал канон не так, как иные стихотворцы внешне, — писал Л.Озеров, — а изнутри – характером образов и их наполнением, ритмикой, интонацией и особенно – необычностью своего синтаксиса, его приближенностью к живой разговорной речи» [11, 161]. Приближенность стихов Пастернака к разговорной речи подчеркивает и Н. Банников: «Чтобы воссоздать в стихе мысль, картину. Чувство в их слитности и текучести, в их первозданной, незахватанной свежести, поэт вырабатывал ничем не стесняемый, раскованный синтаксис, напоминавший речь удивленного чем-то, внезапно заговорившего человека, у которого слова вырываются как бы стихийно, сами по себе» [2, 497]. Свое увлечение музыкой поэт перенес в стихи. Пастернак заменил звуки музыкальных инструментов на мелодичность звуков поэзии. Многие исследователи говорят об увлеченном использовании Пастернаком звукового рисунка, звукописи в своих произведениях. Некоторые даже упрекают поэта в чрезмерном использовании звукообразов. Например, Л.А. Озеров говорит, что в двустишии: Забором крался конокрад, Загаром крылся виноград. автор «нанизал…на одну звуковую нить. Ему мало было рифмы «конокрад-виноград», он фонетически связал середину строки («крался – крылся») и начало ее («забором – загаром»). Задача фонетическая взяла вверх над другими [12,30]. К. Тарановский отмечает в поэзии Пастернака парономасию. « По определению классической поэтики, — поясняет Тарановский этот термин, — парономасия – риторическая фигура, в которой слова со звуками сходными, но не тождественными, соседствуют друг с другом» [14,211]. Слова, связанные таким повторами, могут приобретать добавочный оттенок значения, объединяющий их, а также подчеркивать сходство или различие смысла сопоставляемых слов. Исследуя в аспекте парономасии стихотворения «Сестра моя – жизнь», К. Тарановский приводит такие примеры. В четверостишии: Сестра моя – жизнь, и сегодня в разливе Расшиблась весенним дождем обо всех Но люди в брелоках высоко брезгливы И вежливо жалят, как змеи в овсе. в словах «люди в брелоках. ..брезгливы» «два последних слова связаны не только звуковым составом, но и дополнительным оттенком значения – скажем, «особая порода снобов»»[14,212] Еще один пример парономасии Тарановский отмечает в последней строфе стихотворения: Мигая, моргая, но спят где-то сладко, И фата-моргана любимая спит… Здесь «перекидывается ложная этимологическая связь между существительным «фата-моргана» и глаголом «мигать», и от этого «фата- моргана» становится образом чего-то мерцающего и зыблющегося» [14,212]. В стихотворении «Из суеверья», в первой строфе повторяются согласные [к], [р], [м], [б], [п] и пучки согласных кр, гр: Коробка с красным померанцем – Моя каморка. О, не об номера ж мараться По гроб, до морга! Таким образом, использование повторов тождественных звуков в поэзии может служить для создания оттенки значения, которое напрямую в тексте не упоминается. Читая стихи Пастернака читатель скорее ощущает, чем видит, изображаемое поэтом А.Лежнев писал по этому поводу: «Пастернак открыл если не новый мир, то новый элемент для поэзии: ощущение. Вещи, раздробленные на ощущения и вновь созданные их соединением, показались уже другими вещами, никогда не виденными. Какой-то помолодевший мир выглянул из стихов Пастернака» [9, 201]. Конечно, обычному читателю сложно ощутить то, что хотел донести до него Б. Пастернак. Отсюда непонятность и туманность его стихов, тайна которых уже в большей мере разгадана исследователями. При этом При чтении стихов Пастернака можно заметить, что самый употребляемый согласны звук – [р]. Это можно объяснить любовью Пастернака к грозовым ливням, «гроза» в его сознании раздваивается на грозу как явление природы и грозу как некое социальное явление. [Р] символизирует раскаты грома и треск молний. Ярким примером этого служит стихотворение «Наша гроза». Гроза, как жрец, сожгла сирень И дымом жертвенным застлала Глаза и тучи. Расправляй Губами вывих муравья Звон ведер сшиблен набекрень. О, что за жадность: неба мало?! В канаве бьется сто сердец. Гроза сожгла сирень, как жрец Во второй строфе использование [з], [с], [ш], [ц] можно истолковать как передачу звуков падающих тяжелых капель дождя. Автор, увлекаясь созданием звукообразов, порой уходит от смысла: Сквозь блузу заронить нары И сняться красной балериной? Всадить стрекало озорства, Где кровь как мокрая листва?! В целом [р] в этом стихотворении выражает «взрывные» эмоции: какое-то озорство, гнев, радость (злобную?), а также помогает определить цветоощущение: цвет пожара, бурый, розовый, бардовый, цвет пожара и румянца. В стихотворении «Двор Пастернак создает звуковой узор повторами [в] и [р]: Видишь, полозьев, чернеются швы, Мерзлый нарыв мостовых расковырян Двор, ты заметил? Вчера он набряк, Вскрылся сегодня, и ветра порывы Валятся, выпав из лап октября, И зарываются в конские гривы Аллитерация звуков [в] и [р] напоминают читателю порывы ветра. Эти звуки можно отметить в изображении ветра и в других стихотворениях: Им ветер был роздан, как звездам – свет, Он выпущен в воздух, а нового нет. Или Душистой веткою машучи, Впивая впотьмах это благо… При анализе стихотворения «Сложа весла» можно заметить, что в первой строфе почти отсутствует [р], но используются плавные сонорные [л], [н] и гласная [о]. Отсюда замедленность темпа и настроение покоя. неожиданными, но они никогда не нарушают естественной интонации стихов. «В них есть своя непосредственность и красота, и она рисуют нам Пастернака как большого и тонкого музыканта [2, 498]. Заключение В итоге проделанной работы можно заключить, что смысловые и цветовые соответствия, пусть даже индивидуальные, существуют. Изучение и развитие науки фоносамантики позволит прояснить многие вопросы языкознания и литературоведения, послужит очередным доказательством в пользу Б.Л, Пастернака, позволит устранить сомнения в смысловом содержании его стихов. Список использованной литературы 1. Альфонсов В.Н. Поэзия Бориса Пастернака. – Л.: Сов. писатель. Линингр. отд-ние, 1990 2. Банников Н. О Борисе Пастернаке //вступительная статья 3. Гальперин И.Р. Информативность единиц языка: Пособие по курсу общего языкознания: Учебное пособие для вузов//И.Р. Гальперин. – М.: Высшая школа, 1974 4. Гончаров Б.П. Звуковая организация стиха и проблемы рифмы // Б.П. Гончаров. – М.: Наука, 1973 5. Гордиенко Л.Л. Творчество Б.Л. Пастернака в школьном изучении: Книга для учителя /Сост. и отв./ред. Н.М. Свирина. – 2-е изд., доп. – СПБ.: САГА: Азбука классика, 2005 6. Журавлев А.П. Звук и смысл: Книга для внеклассного чтения: 8-10 кл./ А.П. Журавлев. – М.: Просвещение, 1981 7. Казарин Ю.В. Филологический анализ поэтического текста: Учебник для вузов. – М.: Академ. Проспект, 2004 8. Квятковский А.П. Поэтический словарь. – М.: сов. энциклопедия, 1966 9. Лежнев А. О литературе: статьи /Лежнев А.: сост. Г.А. Белая. – М.: Советский писатель, 1987 10. Невзглядова Е.В. «О звукосмысловых связях в поэзии» // Филологические науки. – 1968. — №4 11. Озеров Л.А. Мастерство и волшебство: Книга статей /Л.А. Озеров. – М.: Советский писатель, 1972 12. Озеров Л.А. О Борисе Пастернаке. М.: Знание, 1990 13. Пастернак Б.Л. «Избранные произведения» 14. Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике /Сост. М.Л. Гаспаров. – М.: Языки русской культуры. – 2000 15. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. пособие, — М.: Аспект Пресс, 1999

ИНТЕНСИФИКАТОРЫ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ЭКСПРЕССИИ ТЕКСТОВ ПЕРЕВОДА НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

© Modern Studies of Social Issues

2020, Volume 12, Number 1 • http://soc-journal.ru

27

Статус стиля научно-популярной литературы в списке функ-

циональных стилей достаточно противоречив: одни учёные (И.В.

Арнольд, В.В. Виноградов, И.С. Алексеева) склоняются к тому, что

научно-популярный стиль является подстилем научного [3, с. 320;

5, c. 16; 1, с. 265]. Другие (Н.Н. Маевский, Э.А. Лазаревич) считают,

что это обособленный и автономный стиль [10, c. 20; 9, с. 181]. Тре-

тьи (Г.Ю. Гришечкина) объявляют его «межстилевым», находящим-

ся на периферии научного, публицистического и художественного

стилей [6, c. 12]. Следовательно, единое мнение по этому вопросу

отсутствует, поскольку научно-популярная литература только начи-

нает свою монополизацию, постепенно приобретая автономность.

Занимательность научно-популярной литературы должна быть

её сущностью и подлинным содержанием [12, с. 28]. Научно-попу-

лярный стиль отличается увлекательной манерой повествования,

живой формой изложения с присущими ей фактическими матери-

алами и разнообразием языковых средств. Авторы информируют

своих читателей, широкий круг лиц, так или иначе заинтересован-

ных в теме исследования, но не имеющих специальных знаний,

прибегая к такому явлению, как экспрессия.

Под экспрессией понимается выразитефльно-изобразительное

качество речи, придающее ей образность и эмоциональную окра-

шенность [4, c. 515]. Именно эмоционально окрашенная информа-

ция способствует реализации когнитивной функции, свойственной

для любого научного текста. Научно-популярная литература – это,

прежде всего, научный текст, поэтому его целью служит передача

знания в лаконичной, доступной и интересной форме, за что и от-

вечает экспрессивная составляющая.

Когнитивный и эмотивный аспекты научного знания взаимос-

вязаны и предполагают друг друга. Понимание смысла какого-либо

высказывания лежит в сфере аффекта, проходя через который, оно

становится достоянием интеллекта [8, с. 39]. Однако в научном тек-

сте выразительность приобретает специфический, свойственный

только ей характер, который принято называть интеллектуальной

экспрессией.

СРАВНЕНИЕ МОЛЕКУЛЯРНО-ГЕНЕТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ОПУХОЛЕВЫХ КЛЕТОК ДО ЛЕЧЕНИЯ И ПОСЛЕ КОНСТАТАЦИИ РЕЦИДИВА МНОЖЕСТВЕННОЙ МИЕЛОМЫ (КРАТКИЙ ОБЗОР И ОПИСАНИЕ КЛИНИЧЕСКОГО СЛУЧАЯ) | Сергеева

Введение

Множественная миелома (ММ) относится к злокаче­ственным заболеваниям системы крови с клональной пролиферацией плазматических клеток. Патогенез ММ представляет собой многоступенчатый процесс трансформации генетического материала клетки, ко­торый изучен лишь частично [1]. Молекулярно-ци­тогенетическое исследование клеток костного мозга у больных ММ является рутинным методом обсле­дования, по результатам которого проводится стра­тификация больных на группы риска и стадирование ММ. При цитогенетическом исследовании определя­ются: транслокации с вовлечением локуса генов IGH 14-й хромосомы, наличие трисомий по целому ряду нечетных хромосом, делеция короткого плеча 17-й хромосомы, моносомия или делеция длинного плеча 13-й хромосомы (del13q) и амплификация локуса 1q21 (amp1q21) [2]. Наряду с этим для тестирования точеч­ных мутаций в генах, ассоциированных с развитием ММ, широко используется метод секвенирования по Сэнгеру, позволяющий получать надежные резуль­таты при анализе последовательности ДНК на пред­мет единичных нуклеотидных замен, микроделеций и микроинсерций коротких участков длиной от одного нуклеотида до нескольких десятков оснований. Одна­ко этот метод пригоден только для анализа мутаций, носящих клональный характер или присутствующих в субклонах, составляющих не менее 10 % от общей опухолевой массы. Исследования с использованием современных методов секвенирования показали высо­кую гетерогенность различных генетических наруше­ний при ММ [3, 4].

По данным, полученным на большой выборке боль­ных с использованием секвенирования полного эк- зома (whole exome sequencing, WES), наиболее часто встречающимися нарушениями у больных ММ явля­ются точечные мутации в генах сигнального MAPK- пути (N-RAS, K-RAS, BRAF) и онкосупрессора ТР53, которые суммарно встречаются примерно у половины больных [5].

В патогенезе ММ нарушается регуляция транс­крипции целого ряда генов, таких как C-MYC, MMSET (NSD2), CCND1, CCND2, CKS1B, Notch3, IL-6, MDM2. В результате появляется понятие «профиля» экспрес­сии генов, различные варианты которого могут иметь прогностическое значение, определяя характер тече­ния заболевания и его резистентность к терапии [6].

Гены семейства RAS. Гены семейства RAS — наибо­лее часто мутирующие гены при ММ. В исследовании W. Chng и соавт. [7] частота встречаемости мутаций генов семейства RAS составила 23 % (102/561), из них у 74 (17 %) были выявлены мутации в гене N-RAS, у 28 (6 %) — в гене К-RAS. Большинство мутаций было детектировано в кодоне 61-го гена N-RAS (64 из 74). По данным литературы [8], активирующие миссенсмутации в генах N-RAS и К-RAS изменяют свойства соответствующих белков и превращают протоонкоге­ны в онкогены. Функциональная нагрузка таких му­таций заключается в том, что белки RAS теряют ГТФазную активность, вследствие чего нарушается их нормальная регуляция цитокинами в передаче митоген-активирующего сигнала к ядру, что приводит к по­вышенной пролиферации клеток [8]. Стадия, предше­ствующая ММ, моноклональная гаммапатия неясного генеза (МГНГ), на молекулярном уровне отличается от ММ отсутствием мутаций в генах семейства RAS [9]. Имеющиеся в литературе сведения о роли акти­вирующих мутаций в генах K-RAS и N-RAS в патоге­незе ММ весьма противоречивы. По одним данным, они считаются фактором неблагоприятного прогноза, ассоциируются с прогрессией заболевания и меньшей общей выживаемостью, по другим — могут влиять только на резистентность к терапии определенными препаратами (например, бортезомибом) [7, 10, 11].

BRAF. Киназа BRAF передает сигнал от RAS бел­ков к нижестоящим эффекторным белкам сигнально­го пути МАРК. Частота мутаций в гене BRjAF при ММ варьирует от 4 до 14,9 % [12]. Чаще всего встречает­ся активирующая мутация в 600-м кодоне с заменой валина на глютаминовую кислоту (V600E). Показано [13], что эта мутация ассоциируется с клинически бо­лее агрессивным течением ММ, более низкими пока­зателями общей выживаемости, а также с высокой ча­стотой (>50 %) выявления экстрамедуллярных очагов.

TP53. Опухолевый супрессор p53 является транс­крипционным фактором. Этот белок связывается с промоторами различных генов и может как активи­ровать, так и ингибировать их транскрипцию. Белок p53 вовлечен в репликацию и репарацию ДНК. От­сутствие гена ТР53 ведет к развитию синдрома Ли — Фраумени, проявляющегося предрасположенностью к отдельным новообразованиям и возникновению пер­вично-множественных опухолей [14]. Известен спектр нарушений, ведущих к дисфункции белка p53. Сюда относятся мутации гена TP53, метилирование его регу­ляторных областей, нарушение транспорта белка p53 в ядро, амплификация ингибитора p53 белка mdm2, связывание с вирусным белком E6, которое ведет к деградации p53 [14]. Кроме того, при делеции ко­роткого плеча хромосомы 17 (p17del) одна копия гена утрачивается полностью. Инактивация белка p53 счи­тается универсальным изменением в опухолевой клет­ке и встречается в 50—60 % новообразований. В основ­ном генные нарушения встречаются в гетерозиготном состоянии, представлены миссенс-мутациями, приво­дящими к аминокислотным заменам, и затрагивают чаще всего ДНК-связывающий домен. В результате подобных мутаций происходит изменение вторичной структуры белка и появление новых свойств, таких как способность активировать экспрессию некоторых генов, к которым относятся с-MYC, CCND1, MRD1. Усиление экспрессии MRD1 связано с появлением множе­ственной лекарственной устойчивости у клеток опухо­ли [15].

с-MYC. Протоонкоген с-MYC задействован во многих путях передачи сигналов от рецепторных комплексов на поверхности мембраны клетки. Его экспрессия на­ходится под контролем целого набора транскрипцион­ных регуляторов [16]. Белок c-myc вовлечен в большое число внутриклеточных взаимодействий, его повы­шенная экспрессия ассоциирована с начальными ста­диями неопластической трансформации клеток и уси­лением их пролиферации [17]. В спектр функций c-myc входит регуляция внутриклеточных систем энергообе­спечения — гликолиза, метаболизма глютамина и би­огенеза митохондрий, которые приводят к аккумуля­ции энергии для репликации ДНК и деления клетки [18]. Повышенная экспрессия этого белка ассоцииру­ется с геномной нестабильностью, вызываемой стиму­ляцией митохондрий, которая приводит к наработке активных форм кислорода [19], и в частности может быть связана с появлением транслокаций [20].

MMSET (NSD2). Белок MMSET (multiple myeloma SET domain) является гистонметилтрансферазой и принимает участие в реорганизации хроматина. Его повышенная экспрессия наблюдается на началь­ных стадиях патогенеза ММ. Транслокация с участи­ем гена MMSET t(4;14) является фактором неблаго­приятного прогноза. Искусственная репрессия белка MMSET приводит к пониженному темпу пролифера­ции, индукции апоптоза и клеточной агдезии [21].

CCND1 и CCND2. Высококонсервативные белки из семейства D-циклинов, CCND1 и CCND2, пред­ставляют собой регуляторные субъединицы киназ, необходимые для перехода клетки из G1 в S-фазу кле­точного цикла. Эти белки взаимодействуют с опухоле­вым супрессором Rb, и их экспрессия положительно регулируется Rb. Результатом ранних событий в пато­генезе множественной миеломы, таких как IGH-транс­локации, появление гипердиплоидности и трисомии, является гиперэкспрессия этих циклинов [22].

CKS1B. Увеличение экспрессии гена субъединицы 1В циклинкиназы является фактором неблагоприятного прогноза при ММ. Функция CKS1B заключается в ак­тивации циклина через его фосфорилирование [23]. Ген расположен на длинном плече 1-й хромосомы, его амплификация регулярно встречается среди генетиче­ских нарушений множественной миеломы [24].

Notch3. Белки семейства Notch вовлечены в регу­ляцию гемопоэза. Отсутствие белков этого семейства ведет к нарушению поздних стадий дифференцировки В-клеток [25]. Нарушение регуляторных механизмов работы рецепторов или их лигандов, входящих в сиг­нальный путь Notch, исследовано в различных типах злокачественных солидных и гематологических опу­холей, в том числе и при ММ. Ингибирование Notch индуцирует апоптоз в клетках опухоли, уменьшает устойчивость к лекарственным препаратам, изменяет характеристики миграции/рециркуляции плазма­тических клеток и их обновление [26]. Notch может участвовать в прогрессии ММ, увеличивая уровень интерлейкина-6 (IL-6), одного из ключевых факторов, стимулирующих клеточную пролиферацию [27].

Интерлейкин-6. Представляет собой цитокин плей- отропного действия. Он индуцирует дифференцировку и рост разных типов клеток, в том числе дифференцировку нормальных B-клеток в плазматические клетки, производящие антитела. Пролиферативная активность клеток множественной миеломы зависит от IL-6, осуществляющего ее аутокринную регуляцию [28]. Экспрессия IL-6 ассоциирована с агрессивным течением заболевания, высоким пролиферативным индексом и устойчивостью к лекарственным препара­там, запускающим апоптоз [29]. Повышение активно­сти IL-6 связано с остеодеструкцией — повышенной активностью и пролиферацией остеокластов и пони­жением количества остебластов при ММ [30]. Высо­кий уровень экспрессии IL-6 является фактором пло­хого прогноза при ММ.

MDM2 (murine double minute 2) — белок ингибитор TP53. Изначально ген этого белка был идентифи­цирован в экстрахромосомной ДНК, образующейся в раковых клетках. Его взаимодействие с TP53 ве­дет к тому, что комплекс MDM2/TP53 направляется из ядра в цитоплазму, где подвергается убиквитинированию. В условиях стресса сайты связывания MDM2 и TP53 фосфорилируются, и комплекс, в ко­тором TP53 не активен, не образуется. В результате белок TP53 переходит из латентной формы в активи­рованную форму, запускает процессы остановки кле­точного цикла и апоптоза. Гиперэкспрессия MDM2 — типичный механизм разоружения раковой клетки, лишающий ее защитных функций опухолевого су­прессора TP53 [31].

Цель исследования — проанализировать молеку­лярно-генетический статус опухоли у больного ММ с коротким периодом ремиссии в дебюте и рецидиве заболевания и сопоставить с клиническим течением заболевания.

Материалы и методы

Пункцию костного мозга для молекулярно-генети­ческого скрининга (fluorescence in situ hybridization (FISH), измерение экспрессии и мутационный статус генов) проводили дважды — в дебюте и рецидиве ММ.

Для оценки значимости изменения величин экс­прессии генов регуляторных белков у больного ММ в дебюте и рецидиве заболевания сравнивали их с со­ответствующими показателями для клеток CD138+, по­лученных от 10 доноров (5 женщин, 5 мужчин в возра­сте от 25 до 41 года). Если значение экспрессии гена у больного вписывалось в диапазон значений, харак­терных для доноров, считали, что оно находится в пре­делах нормы.

Выделение мононуклеаров из костного мозга и CD138-кле­ток. Используя градиент плотности фиколла (1,077 г/ см3), из костномозговой взвеси выделяли фракцию мононуклеаров. В дальнейшем проводилась высоко­активная магнитная сепарация согласно протоколу Miltenyi Biotec (Miltenyi Biotec GmbH, Germany, http://www.miltenyibiotec.com) с использованием магнитного сепаратора OctoMacs, антител anti-CD138, конъюги­рованных с 50-нм частицами оксида железа и анти­тел anti-CD138, конъюгированных с фикоэритрином. Чистота выделения мононуклеаров, обогащенных С0138+-клетками, в дебюте (установка диагно­за 29.05.2013) и прогрессии (констатация рецидива 01.08.2014) составила 80 и 70 % соответственно. В даль­нейшем полученные мононуклеары и С0138+-клетки использовали для проведения FISH-исследования, из­мерения уровня экспрессии генов и определения мута­ционного статуса генов.

Флуоресцентная гибридизация in oitu (FISH). Молеку­лярно-цитогенетическое исследование клеток костно­го мозга выполняли в лаборатории кариологии ФГБУ «НМИЦ гематологии» Минздрава России. В дебюте заболевания FISH-исследование проводилось на моно- нуклеарах костного мозга для выявления первичных (t(14q32)/IGH, множественные трисомии) и вторичных (del 17p13/TP53, del13q14/-13, del1p32, amp1q21 и t(8q24)/ cMYC) хромосомных аномалий. В прогрессии заболе­вания на сепарированных С0138+-клетках проводил­ся повторный FISH-анализ с ДНК-зондами для вы­явления del17p13/TP53, del13q14/-13, del1p32, amp1q21, t(8q24)/cMYC и множественных трисомий. В работе использовали различные центромерные и локус-спе- цифичные ДНК-зонды: XL IGHplus, XL P53, XL cMYC BA, XL 1p32/1q21, XL 5p15/9q22/15q22 Hyperdiploidy Amplification Probe (MetaSystems, Germany) и D13S25 (Cytocell, UK). Исследование проводили согласно про­токолам производителей. Для каждого зонда анализи­ровали по 200 интерфазных ядер с четкими сигналами. Результаты FISH-анализа описывали в соответствии с международной номенклатурой (International System for Cytogenetic Nomenclature, ISCN, 2013) [32].

Анализ экспрессии генов. Тотальную фракцию РНК выделяли из плазматических клеток костного мозга с поверхностным маркером CD138+ при помощи лизи­са в гуанидин-изотиоцианатном буфере с последую­щей очисткой стандартным фенол-хлороформным ме­тодом. Полученную РНК хранили при температуре —70 °С в EtOH. Для анализа экспрессии генов исполь­зовали метод секвенирования РНК нового поколения (RNA-seq). Анализ проводили на приборе Illumina HiSeq (Illumina, США) с использованием наборов для подготовки библиотеки транскриптома тоталь­ной РНК (Whole-transcriptome analysis with total RNA sequencing). Выравнивание полученных после секвенирования последовательностей на референсный геном и сборка транскриптома проводилось с помо­щью программного обеспечения STAR [33]. Пересчет уровня экспрессии генов был выполнен в программе DESeq2. Числовые значения экспрессии (normalized gene counts, ngc) представляют собой абсолютные значения, полученные при сборке и выравнивании транскрипта гена на последовательность референс- ного гена с последующим нормированием на глубину секвенирования [34]. Для определения значимости различий между экспрессией в опухолевых клетках в дебюте и рецидиве заболевания полученные зна­чения приведены с меньшим и большим диапазоном значений экспрессии в плазматических клетках 10 до­норов (табл. 1).

 

Таблица 1. Изменения уровня экспрессии генов в дебюте ММ и при констатации рецидива у больного в сравнении со значениями экспрессии этих генов у доноров

Table 1. Gene expression fold changes are at the time of diagnosis and progression in comparison with a range of gene expression values for a group of donors

Гены

Genes

Доноры (n = 10) Donors (n = 10)

Больной

Patient

минимальное значение, ngc

min value, ngc

максимальное значение, ngc

max value, ngc

дебют заболевания, ngc

disease debut, ngc

рецидив заболевания, ngc

disease relapse, ngc

с-myc

188

493

1374

2074

CCND1

5

981

117

12

CCND2

332

4592

4383

613

MMSET(NSD2)

611

1608

338

1195

Notch3

945

2276

1763

5805

CKS1B

4

40

17

29

IL6

2

41

33

953

TP53

166

479

237

210

MDM2

384

910

1821

4458

RAF1

706

1395

791

1710

STAT4

22

143

46

145

mTOR

456

723

625

1585

Клональные IGH/L

Сlonal IGH/L

IGHG2

35146

280485

628255

67532

IGHM

46047

279812

2118

298

IGHV3-33

811

11080

13954

1246

IGLC2

25465

126208

242255

22381

IGLV1-44

1460

6682

21176

1491

Неклональные IGH

Non-clonal IGH

IGHV3-23

8970

48891

940

14

IGHV2-5

3204

15381

1613

36

Примечание. ngc — normalized gene counts, единица измерения экспрессии гена, выраженная в количестве прочтений гена, нормированного на общее число прочтений в образце.

Note. ngc — normalized gene counts (units of given values).

 

Анализ соматических мутаций. Соматические мута­ции в геномной ДНК плазматических клеток CD138+ костного мозга анализировали методом секвенирования по Сэнгеру. В данной работе исследовались кодирующие области генов N-RAS, K-RAS, TP53, и экзон 15 гена BRAF. Геномную ДНК выделяли ме­тодом фенол-хлороформной экстракции. Клетки лизировали в 1 мл STE (Sodium Chloride-Tris-EDTA) буфера, содержащего 1 % додецлсульфат натрия (SDS) и протеиназу К (200 мкг/мл), в течение ночи при 37 °С или двух часов при 60 °С с последующей фенольной экстракцией.

Для постановки полимеразной цепной реакции (ПЦР) использовали смесь PCR Master Mix (2X) Thermo Scientific™, 0,01—0,02 мкг геномной ДНК и 10 пкмоль каждого из праймеров в усредненных условиях (94 °С — 1 мин., 60—62 °С — 1 мин., 72 °С — 1—2 мин., 30 циклов). Все праймерные системы и зонды являются оригинальными и разработаны в ходе прове­дения данного исследования. Для гена BRAF праймеры были синтезированы для 15-го экзона: прямой прай­мер BRAF15D: gatctcttacctaaactcttca; обратный праймер BRAF15R: ccttcaatgactttctagtaact, для гена NRAS и KRAS праймеры были подобраны таким образом, чтобы ам- плифицировать 2, 3 и 4-й экзоны обоих генов: RAS1D: atgtggctcgccaattaacc и RAS1R tgggtaaagatgatccgacaa; RAS1: cccttaccctccacaccccc; RAS2 ctcatttccccataaagattcag; NRAS3x: ttcaagcagtctgccctcct; NRAS4: aactgatgcaaactcttgcaca; KRASD1: gatacacgtctgcagtcaac; KRASR1: tcctgcaccagtaatatgcat; KRASD2: ccagactgtgtttctcccttg; KRASR2: ttactccactgctctaatccc; KRAS3: gacaaaagttgtggacaggtt; KRAS4:ggacactggattaagaagcaa. Все ко­дирующие экзоны TP53, кроме 11-го, были включены в анализ и амплифицировались с использованием сле­дующих праймеров: TP53D1: gccgagctgtctcagacact; TP53R1: gaggaatcccaaagttccaaacaa; TP53D2: acg ccaactctctctagctc; TP53R2: ggccactgacaaccaccctta; TP53D3: ggcctcccctgcttgccaca; TP53R3: caaccacccttgtcctttct; TP53D4: ggcttctcctccacctacct; TP53R4: gcaggctaggctaagctatga; TP53D5: catgttgcttttgtaccgtca; TP53R5: cagctgcctttgaccatgaa.

Продукты ПЦР разделяли при помощи электрофо­реза в 6 % полиакриламидном геле (ПААГ) и визу­ализировали в УФ-свете после окрашивания броми­стым этидием. Для секвенирования ПЦР-продукты реакции очищали на колонках Wizard® SV Gel and PCR Clean-Up System Promega.

Праймеры синтезировали в ООО «Синтол». Секве- нирование проводили с помощью набора реактивов ABI PRISM®BigDyeTM Terminator v.3.1 с последую­щим анализом продуктов реакции на автоматическом секвенаторе ДНК ABI PRISM 3500 в ЦКП «Геном». Полученные с секвенатора электрофореграммы ана­лизировали в программе Vector NTI.

Результаты

Клиническое течение заболевания

Больной И. Ю. И., 1957 года рождения, наблюдал­ся в ФГБУ «НМИЦ гематологии» Минздрава России с мая 2013 г. с диагнозом ММ IIA ст. по Durie-Salmon, I ст. по ISS, I ст. по R-ISS. Диагноз был установлен в соответствии с критериями, разработанными Ме­ждународной рабочей группой по изучению ММ (The International Myeloma Working Group — IMWG) [35]. На момент диагностики заболевания был выполнен первый молекулярно-генетический скрининг (FISH, определение экспрессии и мутационный статус ге­нов). При проведении индукции ремиссии было вы­полнено пять курсов по программе PAD (бортезомиб + адриабластин + дексаметазон). После второго кур­са была достигнута частичная ремиссия (ЧР), а после пяти — очень хорошая частичная ремиссия (ОХЧР).

На фоне ОХЧР были выполнены мобилизация и сбор аутологичных стволовых клеток крови по схеме 4 г/м2 и гранулоцитарный колониестимулирующий фактор 5 мкг/кг. За две процедуры лейкафереза было заготов­лено 13,0 X 106/кг CD34+-клеток. В перерыве между сбо­ром аутологичных стволовых клеток крови и выполне­нием трансплантации аутологичных гемопоэтических стволовых клеток (ауто-ТГСК) с целью сдерживания достигнутого противоопухолевого ответа проведено четыре бортезомиб-содержащих курса (VCD: борте- зомиб + дексаметазон). По результатам обследования непосредственно перед ауто-ТГСК была констатирова­на полная строгая ремиссия заболевания (результаты иммунохимического исследования, данные костного мозга). Однако сохранялись остеодеструктивные очаги, замещенные содержимым жировой плотности. При об­следовании на +100-й день после ауто-ТГСК была кон­статирована прогрессия заболевания (В-симптомы, по данным иммунохимического исследования сыво­ротки крови и мочи помимо исходного парапротеина G-лямбда, впервые за весь период наблюдения была вы­явлена секреция парапротеина М-лямбда 5,3 г/л). Реин- дукционные бортезомиб-содержащие курсы оказались неэ фф ективными. Больной был переведен на вторую линию терапию иммуномодулирующими препаратами, на фоне которой удалось достичь лишь частичного про­тивоопухолевого ответа. Спустя четыре месяца от мо­мента констатации рецидива заболевания больной умер от тяжелых инфекционных осложнений.

Молекулярно-цитогенетическое исследование (FISH). При молекулярно-цитогенетическом ис­следовании (FISH) в дебюте заболевания был вы­явлен лишь гипердиплоидный тип ММ (трисомии 5, 9, 15) в 50 % ядер. При повторном цитогенетиче­ском исследовании на фоне прогрессии заболевания сохранялся гипердиплоидный тип ММ, однако по­явилась amp1q21 в 170 интерфазных ядрах из 200 исследованных, то есть в 85 % ядер. На рисунке 1 представлены результаты FISH-исследования мо- нонуклеаров костного мозга в дебюте заболевания, а на рисунке 2 — результаты FISH CD138+-клеток костного мозга в рецидиве ММ.

 

Рисунок 1. Результаты FISH-исследования мононуклеаров костного мозга в дебюте заболевания: А — гипердиплоидия (трисомии 5, 9, 15): три зеленых сигнала от локуса 5р 1 2, три голубых сигнала от локуса 9q22/NR4A3 и три красных сигнала от локуса 15q22/SMAD6; Б — амплификация локуса 1q21 не выявлена: два зеленых сигнала от локуса 1p32/CDKN2C и два красных сигнала от локуса 1q21/CKS1B

Figure 1. Results of FISH-analysis mononuclear cells bone marrow at diagnosis: А — hyperdiploidy (trisomies 5, 9, 15): three green signals of 5р12 locus, three blue signals of 9q22/NR4A3 locus и three red signals of 15q22/SMAD6 locus; Б — Amplification of locus 1q21 was not found: two green signals of 1p32/CDKN2C locus and two red signals of 1q21/CKS1B locus

 

 

Рисунок 2. Результаты FISH-исследования CD138+-клеток костного мозга в рецидиве заболевания: А — гипердиплоидия (трисомии 5, 9, 15): три зеленых сигнала от локуса 5р 1 2, три голубых сигнала от локуса 9q22/NR4A3 и три красных сигнала от локуса 15q22/SMAD6; Б — амплификация локуса 1q21: два зеленых сигнала от локуса 1p32/CDKN2C и четыре красных сигнала от локусс 1q21/CKS1B (два из них дополнительные)

Figure 2. Results of FISH-analysis CD138-positive cells bone marrow at the time of relapse: А — hyperdiploidy (trisomies 5, 9, 15): three green signals of 5р12 locus, three blue signals of 9q22/NR4A3 locus и three red signals of 15q22/SMAD6 locus; Б — Amplification of locus 1q21: two green signals of 1p32/CDKN2C locus and four red signals of 1q21/CKS1B locus (two of them are additional)

 

Анализ экспрессии генов с-MYC, MMSET, CCND1, CCND2, CKS1B, NOTCh3, IL-6, BCL2, TP53, MDM2. Анализ экспрессии гена с-MYC показал, что в реци­диве заболевания в плазматических клетках костного мозга больного незначительно повысилось количест­во мРНК с-MYC (в 1,5 раза по сравнению с моментом диагностики заболевания). Экспрессия с-MYC на мо­мент диагностики была в 4,4 раза выше, чем сред­нее значение, полученное в результате измерений для 10 доноров.

Значительноеувеличениеуровня экспрессии при раз­витии рецидива заболевания было выявлено для гена Notch3. Экспрессия Notch3 увеличилась в 3,2 раза, при­чем в дебюте заболевания она не превышала верхние показатели, полученные для доноров, но была выше усредненного значения. Наиболее заметное повыше­ние экспрессии наблюдалось для гена IL-6 в рециди­ве заболевания, его экспрессия увеличилась в 29 раз по сравнению с дебютом заболевания. Уже до нача­ла лечения значение экспрессии гена IL-6 было выше в три раза, чем среднее значение у доноров. Высокий уровень экспрессии гена MDM2 — репрессора р53 — был зарегистрирован в дебюте и при рецидиве заболе­вания, причем при рецидиве его количество возросло в 2,5 раза. Во время диагностики ММ его уровень был выше верхних показателей у доноров в два раза. Повы­шенное значение экспрессии в рецидиве по сравнению с дебютом заболевания можно также отметить у генов MMSET и CKS1B (в 3,5 и 1,8 раза соответственно). Зна­чительное снижение экспрессии во время прогрессии ММ было детектировано у генов CCND1 и CCND2. Од­нако ее значения находятся в диапазоне колебаний уровня экспрессии у доноров, и, вероятно, эти измене­ния не несут функциональной нагрузки. Экспрессия гена TP53 у больного не выходила за рамки значений, полученных для доноров (166 и 479 ngc соответствен­но) и существенно не изменилась в рецидиве по срав­нению с дебютом заболевания.

Отмечено снижение на порядок при рецидиве экс­прессии генов клональных иммуноглобулинов, характеризующих опухолевые клетки (IGHV3-33/IGHG2, IGLV1-44/IGLC2′), что соответствует выявленному при иммунохимическом исследовании уменьшению моноклональной секреции парапротеина G-лямбда с 23,8 до 5 ,4 г/л. В то же время экспрессия неклональ­ных иммуноглобулинов (в таблице 1 для примера при­ведены IGHV3-23 и IGHV2-5) снизилась почти на два порядка, что свидетельствует о наличии у больного с рецидивом заболевания глубокого иммунодефици­та. Полученные результаты анализа экспрессии генов представлены на рисунке 3 и в таблице 1.

 

Рисунок 3. Изменение экспрессии генов в дебюте ММ и при констатации рецидива у больного в сравнении со значениями экспрессии этих генов у доноров. По оси абсцисс расположены гены, по оси ординат — значения их экспрессии, выраженной в количестве прочтений гена, нормированное на общее число прочтений (normal­ized gene counts, ngc). Уровень экспрессии генов проанализирован в дебюте (синие окружности) и рецидиве (красные окружности) заболевания. Диапазон значений экспрессии данных генов у здоровых людей представлен в виде прямоугольников с перцентилями. Перцентили отображают разброс значений, где в верхнюю и в нижнюю перцентили попадает по 25 % краевых значений. Пересекающая прямоугольник линия — это медиана значений экспрессии для данного гена

Figure 3. Change in gene expression at the diagnosis of MM and at the time of relapse in comparison with the range expression of those genes in the group of donors. Axis X: genes, axis Y: gene expression values in normalized gene counts, ngc. Gene expression level (gene normalized counts) is analyzed at the diagnosis (blue circles) and at the time of relapse (red circles) of the patient with MM. Range of health people gene expression values are represented in the boxes with percentiles. The percentiles show the value below (lower percentiles) or above (upper percentiles) which 25 % of the observations may be found. The line which is crossing the box determines the median value of the expression of the gene

 

Мутационный статус генов N-RAS, K-RAS, BRAF и ТР53

Секвенирование экзонов 2, 3 и 4 генов N-RAS и K-RAS выявило у больного активирующую соматическую миссенс-мутацию с.182А> C в кодоне 61-го гена N-RAS (p.Q61P). В материале, взятом у больного во время рецидива, диагностированная ранее мутация в той же позиции сохранилась (рис. 4). Соотношение нор­мального и мутантного пиков на электрофореграмме, близкое к 1, свидетельствует о клональном характере данного нарушения.

 

Рисунок 4. Активирующая мутация гена N-RAS в кодоне 61. Фрагменты электрофореграмм 3-го экзона гена N-RAS, содержащие миссенс-мутацию (замена аденина на цитозин в 61-м кодоне): А — дебют заболевания; Б — рецидив заболевания

Figure 4. Activating mutation of N-RAS gene in 61st codon. Fragment of the sequence elecfrophoregram of N-RAS gene 3rd exon containing missence mutation (replacement of adenine by cytosine in 61 codon: A — disease debut; Б — disease relapse

 

При параллельном секвенировании ДНК и РНК гена N-RAS в клетках CD138+ опухоли в дебюте и рецидиве заболевания, электрофореграммы практически не отличались друг от друга (соотношение нормально­го и мутантного пиков 1:1), что свидетельствует об от­сутствии различий в экспрессии мутантного аллеля и аллеля «дикого типа».

Секвенирование экзона 15 гена BRAF, в котором обычно локализуются активирующие соматические мутации, в том числе наиболее распространенная p.V600E, показало отсутствие каких-либо отклонений от референсной последовательности как в первичном, так и в рецидивном материале.

Была проанализирована также первичная структу­ра всех функционально важных областей гена TP53 в материале опухоли как при диагностике ММ, так и при рецидиве заболевания. Соматических мутаций найдено не было. Выявлен только полиморфный вари­ант (p.P72R, rs1042522 в базе данных NCBI/SNP) в ге­терозиготном состоянии, не имеющий функциональ­ного значения [36].

Обсуждение

В работе был сопоставлен молекулярно-генети­ческий статус опухолевых клеток у больного ММ в дебюте и при рецидиве заболевания. Исходно про­тивоопухолевый ответ на индукционную терапию бортезомиб-содержащими курсами расценивался как полная иммунохимическая ремиссия, однако при рецидиве заболевания была констатирована рези­стентность к терапии бортезомибом. Рецидив заболе­вания сопровождался не только сохранением прежне­го клонального парапротеина IgG-λ, но и появлением не выявлявшегося ранее парапротеина IgM-λ. Имму- нохимический рецидив характеризовался появлением симптомокомплекса CRAB: включающего гиперкаль- циемию (Calcium), почечную недостаточность (Renal failure), анемию (Anemia) и остеолитическое пораже­ние костей (Bone lesions). Больной умер в результа­те инфекционных осложнений через четыре месяца от момента диагностики прогрессии заболевания.

При молекулярно-цитогенетическом исследовании в дебюте и при рецидиве заболевания была выявлена трисомия хромосом 5, 9 и 15. Гипердиплоидия при ММ ассоциируется с благоприятным прогнозом и лучшей выживаемостью больных [37].

На фоне прогрессии ММ у больного возникла но­вая цитогенетическая аберрация — амплификация локуса хромосомы 1 (amp1q21). Анализ экспрессии гена CKS1B, расположенного в этом локусе, показал ее возрастание при рецидиве примерно в два раза по сравнению с дебютом заболевания, что согласу­ется с увеличением его копийности. Данная хро­мосомная аномалия считается фактором плохого прогноза. Отчасти это может быть связано с увели­чением числа копий гена CKS1B и усилением его экспрессии, которое может влиять на общую и без- рецидивную выживаемость, а также резистентность к бортезомиб-содержащим курсам [38]. Показано [39] также, что amp1q21 значительно реже встречает­ся при МГНГ, чем при ММ, и может способствовать прогрессии заболевания, однако авторы этой работы пришли к выводу о том, что уровень экспрессии гена CKS1B на этот процесс не влияет, и он обусловлен, скорее всего, генетической нестабильностью длинно­го плеча хромосомы 1 как таковой.

Анализ транскриптомных данных  показал, что при рецидиве в сравнении с дебютом заболева­ния повышена экспрессия генов с-MYC, Notch3, MDM2 и IL-6. Однако, если экспрессия первых трех генов повысилась всего в 1,5—3 раза, количество транскрип­та гена IL-6 возросло почти в 30 раз. Не исключено, что именно резкое усиление экспрессии этого цитоки- на послужило пусковым механизмом прогрессии ММ у больного, поскольку IL-6 стимулирует клеточную пролиферацию, активируя различные сигнальные пути (MAPK, JAK-STAT, PI3K) [1, 40].

При рецидиве внутри каждого из этих путей наблю­далось повышение экспрессии по крайней мере одного гена регуляторного белка (RAF1, STAT4 и mTOR соот­ветственно). В свою очередь, индукция IL-6 может, по крайней мере отчасти, объясняться усилением экс­прессии гена Notch3 (в 3,3 раза по сравнению с дебю­том заболевания). Notch3 активирует экспрессию IL-6 в клетках костномозговых ниш (клетках стромы) и плазматических клетках костного мозга. Показано, что IL6 является одним из ключевых факторов, влия­ющих на жизнеспособность и неконтролируемое деле­ние миеломных клеток [30].

Экспрессия гена транскрипционного фактора с-MYC повысилась при рецидиве заболевания незначитель­но, всего в 1,5 раза, однако, как и в дебюте заболева­ния, была на существенно более высоком уровне, чем у доноров. Механизм повышенной экспрессии в дан­ном случае остается не ясен, так как при FISH-иссле­довании ни транслокации с вовлечением локуса гена с-MYC, ни трисомия 8 не были выявлены. Возможно, имеет место эпигенетическая регуляция гена с-MYC. Клетки, конститутивно экспрессирующие высокий уровень с-MYC, обладают пониженной зависимостью от ростовых факторов и большей скоростью пролифе­рации. Таким образом, повышенный уровень с-MYC также мог быть одним из факторов, спровоцировав­ших прогрессию ММ.

Экспрессия гена TP53 при рецидиве существенно не изменилась, оставаясь в пределах диапазона значе­ний экспрессии гена TP53 у доноров (табл. 1), и ника­ких мутаций в нем выявлено не было. При этом экс­прессия гена белка mdm2, являющегося ингибитором ТР53, увеличилась в 2,5 раза, что вполне могло повлечь за собой ослабление функции ТР53 при прогрессии за­болевания.

Резкое снижение экспрессии всех генов иммуногло­булинов, в том числе и клональных, соответствующих парапротеину G-лямбда, свидетельствовало о нали­чии глубокого иммунодефицита при прогрессии ММ.

В дебюте заболевания больной не относился к группе высокого риска по клиническим и цитогенетическим данным, однако у него была выявлена клональная ге­терозиготная мутация p.Q61P в гене N-RAS, благода­ря которой происходит неконтролируемая активация сигнального пути MAPK, ведущая к повышению про­лиферативного потенциала опухолевых клеток. После проведения курсов терапии при рецидиве заболевания мутация сохранилась в клональном состоянии. Вли­яние активирующих мутаций в генах семейства RAS на патогенез ММ исследуется давно и достаточно ак­тивно, однако результаты опубликованных работ при­водят к противоречивым выводам об их значимости. В исследовании, посвященном изучению дифференци­альной экспрессии мутантного и нормального аллелей [11], было показано, что мутантный аллель экспресси­руется слабее аллеля «дикого типа». У наблюдавшего­ся больного нормальная и мутантная копии гена N-RAS в дебюте и рецидиве ММ экспрессировались с оди­наковой эффективностью. Оба варианта белка могли играть существенную роль в активации сигнального МАРК-пути при прогрессии заболевания: мутантный белок — за счет потери контроля над ним со стороны цитокинов, нормальный белок — вследствие стимуля­ции гиперэкспрессией IL-6.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что при ММ целесообразно выполнять комплексную молекулярную диагностику, включающую развернутое цитогенетиче­ское исследование, анализ экспрессии и мутационный анализ широкого спектра генов регуляторных белков, так как единичная хромосомная или генная аномалия вряд ли может сама по себе служить определяющим фактором прогноза развития заболевания и его рези­стентности к применяемой терапии.

1. Prideaux S.M., Conway O’Brien E., Chevassut T.J. The genetic architecture of multiple myeloma. Adv. Hematol. 2014; 864058. DOI: 10.1155/2014/864058

2. Fonseca R., Barlogie B., Bataille R. et al. Genetics and cytogenetics of multiple myeloma: A workshop report. Cancer Res. 2004; 64: 1546–58.

3. Maura F., Degasperi A., Nadeu F. et al. A practical guide for mutational signature analysis in hematological malignancies. Nat Commun. 2019; 10(1): 2969. DOI: 10.1038/s41467-019-11037-8

4. Bolli N., Biancon G., Moarii M. et al. Analysis of the genomic landscape of multiple myeloma highlights novel prognostic markers and disease subgroups. Leukemia. 2018; 32(12): 2604–16. DOI: 10.1038/s41375-018-0037-9

5. Bolli N., Avet-Loiseau H., Wedge D.C. et al. Heterogeneity of genomic evolution and mutational profi les in multiple myeloma. Nat Commun. 2014; 5: 2997. DOI: 10.1038/ncomms3997

6. Szalat R., Avet-Loiseau H., Munshi N.C. Gene Expression Profi les in Myeloma: Ready for the Real World? Clin Cancer Res. 2016; 22(22): 5434–42. DOI: 10.1158/1078-0432.CCR-16-0867

7. Chng W.J., Gonzalez-Paz N., Price-Troska T. et al. Clinical and biological signifi cance of RAS mutations in multiple myeloma. Leukemia. 2008; 22: 2280–4. DOI: 10.1038/leu.2008.142

8. Pylayeva-Gupta Y., Grabocka E., Bar-Sagi D. RAS oncogenes: weaving a tumorigenic web. Nat Rev Cancer. 2011; 11: 761–74.

9. Rasmussen T., Kuehl M., Lodahl M. et al. Possible roles for activating RAS mutations in the MGUS to MM transition and in the intramedullary to extramedullary transition in some plasma cell tumors. Blood. 2005; 105(1): 317–23.

10. Kim S.J., Shin H.T., Lee H.O. et al. Recurrent mutations of MAPK pathway genes in multiple myeloma but not in amyloid light-chain amyloidosis. Oncotarget. 2016; 7(42): 68350–9. DOI: 10.18632/oncotarget.12029

11. Rashid N.U., Sperling A.S., Bolli N. et al. Differential and limited expression of mutant alleles in multiple myeloma. Blood. 2014; 124: 3110–7.

12. Hu Y., Chen E., Wang J. Progress in the identifi cation of gene mutations involved in multiple myeloma. Onco Targets Ther. 2019; 12: 4075–80. DOI: 10.2147/OTT.S205922

13. Andrulis M., Lehners N., Capper D. et al. Targeting the BRAF V600E mutation in multiple myeloma. Cancer Discov. 2013; 3: 862–9. DOI: 10.1158/2159-8290. CD-13-0014

14. Levine A.J. p53, the Cellular Gatekeeper for Growth and Division. Cell. 1997; 88: 323–31.

15. Salmon S.E., Dalton W.S., Grogan T.M. et al. Multidrug-resistant myeloma: laboratory and clinical effects of verapamil as a chemosensitizer. Blood. 1991; 78: 44–50.

16. Brooks T.A., Hurley L.H. Targeting MYC Expression through G-Quadruplexes. Genes Cancer. 2010; 1(6): 641–9.

17. Dang C.V. MYC on the path to cancer. Cell. 2012; 149(1): 22–35. DOI: 10.1016/j.cell.2012.03.003

18. Gao P., Tchernyshyov I, Chang T.C. et al. c-myc suppression of miR-23a/b enhances mitochondrial glutaminase expression and glutamine metabolism. Nature. 2009; 458(7239): 762–5. DOI: 10.1038/nature07823

19. Kuzyk A., Mai S. c-MYC-induced genomic instability. Cold Spring Harb Perspect Med. 2014; 4(4): a014373. DOI: 10.1101/cshperspect.a014373

20. Karlsson A., Giuriato S., Tang F. et al. Genomically complex lymphomas undergo sustained tumor regression upon MYC inactivation unless they acquire novel chromosomal translocations. Blood. 2003; 101(7): 2797–803.

21. Mirabella F., Wu P., Wardell C.P. et al. MMSET is the key molecular target in t(4;14) myeloma. Blood Cancer J. 2013; 3(5): 114. DOI: 10.1038/bcj.2013.9

22. Chesi M., Bergsagel P.L. Molecular pathogenesis of multiple myeloma: basic and clinical updates. Int J Hematol. 2013; 97(3): 313–23. DOI: 10.1007/s12185-013-1291-2

23. Zhan F., Colla S., Wu X. et al. CKS1B, overexpressed in aggressive disease, regulates multiple myeloma growth and survival through SKP2- and p27Kip1- dependent and -independent mechanisms. Blood. 2007; 109(11): 4995–5001.

24. Smol T., Dufour A., Tricot S. et al. Combination of t(4;14), del(17p13), del(1p32) and 1q21 gain FISH probes identifi es clonal heterogeneity and enhances the detection of adverse cytogenetic profi les in 233 newly diagnosed multiple myeloma. Mol Cytogenet. 2017; 10: 26. DOI: 10.1186/s13039-017-0327-3

25. Lobry C., Oh P., Mansour M.R. et al. Notch signaling: switching an oncogene to a tumor suppressor. Blood. 2014; 123(16): 2451–9. DOI: 10.1182/blood-2013-08-355818

26. Colombo M., Mirandola L., Platonova N. et al. Notch-directed microenvironment reprogramming in myeloma: a single path to multiple outcomes. Leukemia. 2013; 27(5): 1009–18. DOI: 10.1038/leu.2013.6

27. Colombo M., Galletti S., Bulfamante G. et al. Multiple myeloma-derived Jagged ligands increases autocrine and paracrine interleukin-6expression in bone marrow niche. Oncotarget. 2016; 7(35): 56013–29. DOI: 10.18632/oncotarget.10820

28. Kishimoto T. The biology of interleukin-6. Blood 1989; 74: 1–10.

29. Frassanito M.A., Cusmai A., Iodice G., Dammacco F. Autocrine interleukin-6 production and highly malignant multiple myeloma: relation with resistance to drug-induced apoptosis. Blood. 2001; 97(2):483–9.

30. Gadó K., Domján G., Hegyesi H., Falus A. Role of interleukin-6 in the pathogenesis of multiple myeloma. Cell Biol Int. 2000; 24(4): 195–209.

31. Herrero A.B., Rojas E.A., Misiewicz-Krzeminska I. et al. Molecular Mechanisms of p53 Deregulation in Cancer: An Overview in Multiple Myeloma. Int J Mol Sci. 2016; 17(12): 2003. DOI:10.3390/ijms17122003

32. Simons A., Shaffer L.G., Hastings R.J. Cytogenetic Nomenclature: Changes in the ISCN 2013 Compared to the 2009 Edition. Cytogenet. Genome Res 2013; 141: 1–6. DOI: 10.1159/000353118

33. Dobin A., Davis C.A., Schlesinger F. et al. STAR: ultrafast universal RNA-seqaligner. Bioinformatics. 2013; 29(1): 15–21. DOI: 10.1093/bioinformatics/bts635

34. Love M.I., Huber W., Anders S. Moderated estimation of fold change and dispersion for RNA-seq data with DESeq2. Genome Biol. 2014; 15(12): 550.

35. Rajkumar S.V., Dimopoulos M.A., Palumbo A. et al. International Myeloma Working Group updated criteria for the diagnosis of multiple myeloma. Lancet Oncol. 2014; 15(12): 538–48. DOI: 10.1016/S1470-2045(14)70442-5

36. Kodal J., Vedel-Krogh S., Kobylecki C. et al. TP53 Arg72Pro, mortality after cancer, and all-cause mortality in 105,200 individuals. Sci Rep. 2017; 7: 336. DOI: 10.1038/s41598-017-00427-x

37. Smadja N.V., Bastard C., Brigaudeau C. et al. Hypodiploidy is a major prognostic factor in multiple myeloma. Blood. 2001; 98(7): 2229–38.

38. Chen M.H., Qi C., Reece D., Chang H. Cyclin kinase subunit 1B nuclear expression predicts an adverse outcome for patients with relapsed/refractory multiple myeloma treated with bortezomib. Hum Pathol. 2012; 43(6): 858–64. DOI: 10.1016/j.humpath.2011.07.013

39. Stella F.,Pedrazzini E., Baialardo E. et al. Quantitative analysis of CKS1B mRNA expression and copy number gain in patients with plasma cell disorders. Blood Cells Mol Dis. 2014; 53(3): 110–7. DOI: 10.1016/j.bcmd.2014.05.006

40. Chauhan D., Uchiyama H., Akbarali Y. et al. Multiple myeloma cell adhesioninduced interleukin-6 expression in bone marrow stromal cells involves activation of NF-kappa B. Blood. 1996; 87(3): 1104–12.


Литература как форма выражения — видео и стенограмма урока

Выражение культуры

Культура — это термин, который иногда используется для описания социальных обычаев определенной группы людей. Важно не обобщать и стереотипизировать людей в соответствии с обычаями, связанными с определенными группами, но очень часто люди гордятся своей культурой, поскольку она часто является продуктом долгой истории.

Когда авторы выражают свою культуру, они делают это не путем представления отдельной ценности или идеи, а, скорее, путем демонстрации того, как их ценности и идеи проявляются в повседневной жизни.Один из примеров того, как люди выражают свою культуру через литературу, можно увидеть в работах авторов «Десятилетия барабанов».

Название «Десятилетие барабанов» произошло от журнала DRUM, который в 1950-е годы публиковал не только статьи, но и рассказы чернокожих южноафриканских авторов. В то время политическая система страны навязывала расовую сегрегацию, и все же, несмотря на эту деспотическую систему, среди людей, живущих в неформальных поселениях, развивалась культура, которая смешивала гламур Америки 1950-х годов с их собственной культурой.Таким образом, авторы Десятилетия барабанов написали о shebeens (неформальные и нелегальные пабы), джазе, гламурных африканских женщинах, мужчинах в костюмах зутов, а также о некоторых проблемах, беспокоящих неформальные поселения и страну в целом. Написав об этой культуре, эти авторы не только оставили прекрасное наследие для понимания своего опыта, но и дали своим коллегам чувство собственности и гордости за свою культуру.

Выражение ценностей

Значения относятся к тем убеждениям, которые тесно связаны с вашей точкой зрения на то, что правильно или неправильно.Таким образом, конкретная ценность часто определяется множеством идей по определенному аспекту человеческой жизни. Когда авторы используют литературу для выражения своих ценностей, они могут делать это, либо представляя то, что, по их мнению, должно быть, либо представляя проблематично то, что противоречит их ценностям.

Один из примеров этого можно увидеть в эссе Маргарет Фуллер «Великий судебный процесс: мужчина против мужчин и женщина против женщины» (1843 г.). В нем автор писала о положении женщин в 19 веке и о своей вере в то, что женщина должна быть освобождена на политическом, социальном и интеллектуальном уровнях.При этом автор использует как прямые утверждения о том, как, по ее мнению, должно быть все должно быть, так и приводит примеры того, что она считает проблемным взглядом на женщин. Таким образом, мы можем рассматривать текст как тот, который выражает феминистские ценности Фуллера.

Выражение идей

В отличие от культуры и ценностей, идей могут быть более изолированными мыслями и не обязательно привязаны к определенной социальной группе или моральной позиции. В каком-то смысле вся литература выражает идеи, будь то творческая идея или авторское представление о том, как использовать литературные приемы.Очень часто литература содержит некоторые новые идеи, и форма позволяет экспериментировать с собственными идеями.

Примером автора, использующего литературу таким образом, может быть рассказ Жюля Верна «В 2889 году» (1889). Хотя рассказ содержит сюжетную линию и не был написан специально для выражения этих идей, многие аспекты повседневной жизни, представленные в нем, дают нам некоторое представление об авторском представлении о том, как будет выглядеть будущее. Такие детали, как использование главным героем фонотелефота, устройства, которое позволяет «передавать изображения с помощью чувствительных зеркал, соединенных проводами», для общения с женой за границей таким образом, чтобы он мог ее видеть, могут показаться глупыми. в нашем текущем контексте Skype и сотовых телефонов, но они служат примерами идей, которые были у людей, живших в 19 веке, относительно будущего.

Краткое содержание урока

Несмотря на то, что литературы сложно определить, это часто считается формой выражения, в которой средства выражения используются автором стратегически. Эти тексты почти всегда говорят нам что-то о человеке, который их написал, независимо от того, сделано это сознательно или нет. Тем не менее, такие тексты переносят нас в сознание других без конфронтации и позволяют нам взаимодействовать с мыслями, чувствами и опытом других.Таким образом, мы могли бы узнать больше о культуре авторов (социальные обычаи определенной группы людей), их ценностях, (убеждениях, которые тесно связаны с вашей точкой зрения на то, что правильно или неправильно), и их идеи (более изолированные мысли на определенную тему). Продолжайте думать о некоторых примерах из этого, которые вы могли встретить во время собственного чтения, и начните думать о том, как автор стратегически построил свой текст, чтобы вы могли взаимодействовать с этими аспектами.

литературных выражений в предложении

Эти примеры взяты из корпусов и из источников в Интернете. Любые мнения в примерах не отражают мнение редакторов Cambridge Dictionary, Cambridge University Press или его лицензиаров.

Лингвистическая сила, которая движет литературным выражением , повсеместно распространена и в повседневном языке.

К сожалению, такое определение всегда содержало сентиментальный элемент в своем литературном выражении .

Это, вероятно, также объясняет его предпочтение к рассказу и новелле как к формам литературного выражения .

Если так, то здесь ей не удалось полностью отделить «исторические факты» от « литературного выражения » (стр.3).

Параллельно они исследуют другие, забытые формы литературного выражения .

Из

Википедия