Бескорыстность или бескорыстие: Недопустимое название — Викисловарь

Незаинтересованность — CCW — Христианские коммуникаторы по всему миру

Незаинтересованность.Это убедительное слово не о том, чего вы могли ожидать. Мы все видели (и были) незаинтересованного студента, невыразительного, смотрящего в какое-то неизвестное пустое пространство за пределами класса, ожидая последних вечных моментов педантичного, сонного гула профессора. Это описывает как использование слова, но не наше использование. То, что мы хотим сказать этим словом, чрезвычайно желательно; когда-то его использовали для описания лучших условий жизни верующего. Следующая интригующая история, написанная пером Арчибальда Александра, иллюстрирует.

В средних колониях середины 1700-х годов не было школ для подготовки проповедников, как на востоке. Уильям Теннент-старший начал то, что вскоре было названо «Лог-колледж», чтобы удовлетворить эту потребность, и обучал там своих собственных сыновей — сначала знаменитого Гилберта Теннента, затем Джона и, наконец, Уильяма-младшего. готовился к экзамену в сан, когда учеба начала сказываться на его здоровье. Он так истощился, «и в конце концов стал как живой скелет.«Молодой врач ухаживал за ним и стал горячим другом. Через некоторое время у него осталось мало надежды, и его настроение начало падать. Он начал «сомневаться в своем окончательном счастье».

Принстонский профессор Александр, ручаясь за достоверность этой истории, рассказал следующее: «Однажды утром, когда он разговаривал со своим братом на латыни о состоянии своей души, он упал в обморок и скончался. По прошествии обычного времени его выложили на доску … и всех пригласили на его похороны на следующий день.Вечером его врач… вернулся из поездки за город »и был глубоко встревожен. Почувствовав необычайную теплоту в определенном месте, он «настоял на том, чтобы людей, приглашенных на похороны, попросили не присутствовать». Гилберт считал это абсурдом: «глаза запали, губы обесцвечены, а все тело холодно и неподвижно». Врач победил и использовал все возможные средства для лечения пациента днем ​​и ночью.

Настал третий день, а жизни все еще не было.«Людей снова пригласили, и они собрались на похороны. Врач все еще возражал и, наконец, ограничил свою просьбу отсрочкой до одного часа, затем до получаса и, наконец, до четверти часа. Он обнаружил, что язык сильно распух и угрожает растрескаться, «и« пытался смягчить его каким-нибудь смягчающим средством … пером, когда вошел брат, насчет истечения последней менструации, и ошибался, что доктор делал это за попытку его накормить… задорным тоном сказал: «Стыдно кормить безжизненный труп» и настоял на немедленном проведении похорон.В этот критический момент тело, к великой тревоге и изумлению всех присутствующих, открыло глаза, издало ужасный стон и снова погрузилось в явную смерть. Это положило конец всяким мыслям о его похоронах «. Примерно через час это случилось снова, и он вернулся в прежнее состояние. «Мистер. Теннент оставался в таком слабом и подавленном состоянии в течение шести недель, что возникли большие сомнения в его окончательном выздоровлении ». Примерно 12 месяцев спустя «его сестра … читала Библию, когда он обратил на это внимание и спросил, что она читает.Она ответила, что читает Библию. Он ответил: «Что такое Библия? Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Она обнаружила, что Уильям забыл все подробности своей прежней жизни и поэтому начал изучать английский и латынь, как школьник. Однако в этот период у него внезапно случился шок в голове, и он полностью восстановил свои чувства и память.

Александр лично попросил Теннента дать какое-либо объяснение. Хотя Теннент почти никогда не рассказывал о своем опыте, потому что он был настолько ценным, вот его слова: «Пока я разговаривал с моим братом о состоянии моей души и о страхах, которые я питал за свое будущее благополучие, я обнаружил, что мгновение, в другом состоянии существования, под руководством высшего существа, которое приказало мне следовать за ним.Соответственно, я не знаю как поплыл, пока я не увидел на расстоянии неописуемую славу, впечатления от которой в моем сознании невозможно передать смертному человеку. Я сразу же подумал о своей счастливой перемене и подумал: «Да будет благословен Бог! Я наконец-то в безопасности, несмотря на все мои страхи. Я видел бесчисленное множество счастливых существ, окружающих невыразимую славу в актах обожания и радостного поклонения; но я не видел никакой формы тела или изображения в великолепном облике.Я слышал невыразимые вещи… Затем я обратился к своему кондуктору и попросил разрешения присоединиться к счастливой толпе; на котором он похлопал меня по плечу и сказал: «Ты должен вернуться на землю». Это было похоже на меч, пронзивший мое сердце. В одно мгновение я вспоминаю, что видел, как мой брат стоял передо мной и спорил с доктором. Три дня, в течение которых я казался безжизненным, казались мне не более чем десятью или двадцатью минутами. Мысль о возвращении в этот мир печали и неприятностей настолько потрясла меня, что я неоднократно терял сознание.”

Послушайте теперь его выражение нашего предмета, бескорыстие . В переписке с другим, который разговаривал с Теннентом, он процитировал его слова: «В течение трех лет [после выздоровления] чувство божественного продолжалось так велико, а все остальное казалось таким совершенно напрасным по сравнению с небом, что я мог бы иметь если бы весь мир наклонился ради этого, я думаю, мне не следовало думать об этом.

Эта длинная история, верите ли вы в нее или нет, в преувеличенном смысле иллюстрирует, что такое бескорыстие .Это продукт настолько глубокого погружения в разум, что мир и обычные соблазны не имеют привлекательности. Павел сказал, что мы должны думать о том, что выше, а не о том, что на земле; ибо вы умерли [то есть, чтобы согрешить], и ваша жизнь сокрыта со Христом в Боге… »Кол. 3: 1-3. Быть незаинтересованным — значит подчиняться этому стиху или постоянно думать о вещах, изложенных выше. Фрэнсис Шеффер писал, что верующие должны жить своей жизнью, как если бы они умерли, попали на небеса и снова вернулись.Как бы вы отреагировали на свои обычные искушения, увидев небеса?

Это правда, что некоторые искушения вас не интересуют и сейчас. Например, призыв к употреблению запрещенных наркотиков может быть неприменим. Ваша незаинтересованность в этом случае, вероятно, не имеет ничего общего с духовностью, но это то же самое, что свобода от искушений, которую может иметь невозрожденный человек. Это совершенно естественно. Не хвастайтесь по этому поводу ничем благородным. Однако, когда мы испытываем искушение и стремимся познать и любить Бога и, подобно Моисею, жаждем увидеть Его славу, и из-за этого занятия нашего разума больше не испытывают любви к предыдущему искушению, мы пережили нечто от реальности высшая форма свободы от греха.Одно дело любить грех и заставлять себя бросить его; другое дело — ненавидеть грех, потому что любовь к Богу настолько захватывает, что грех больше не взывает. Последнее — покаяние; первое — это реформа. Бог требует покаяния. Покаяние — это «изменение ума». Любить и все же бросить это не то же самое, что ненавидеть и бросить. Ваша предполагаемая победа над грехом может быть простой заменой. Вы можете так сильно любить один грех (например, свою гордость), что ограничите другой, более позорный грех, который вы также любите.Это может выглядеть духовно, но в этом нет ничего от Бога. Прирожденные мужчины делают это каждый день.

Все это подводит меня к одному призыву: ищите лица Бога превыше всего. Павел сказал, что познание Христа было его высшим призванием (Флп. 3), и оно должно быть нашим. Пробуждение — это посещение Бога; это появляется Бог. Грех отброшен, общество очищено, семьи исправлены, потому что люди встретили Бога. Бескорыстие, которого мы ищем, находится в откровении Бога.

Джим Эллифф © 1997

Защищая незаинтересованность | Национальные дела

Философия британского идеализма сейчас в основном забыта, за исключением нескольких академических философов.И все же идея «модальности», которая была центральной для идеалистов, предлагает свежий подход к нашим бесконечным битвам за характер и цель высшего образования. Модальный подход к опыту предполагает наличие множества разнообразных способов мышления об объектах, людях, идеях и институтах.

В режиме практики, например, ваза — это что-то, что держит цветы. В историческом режиме это современная версия формы, усовершенствованная династией Мин. Ученый видит вазу как каолин, соединенный при высоких температурах с другими материалами, такими как стекло, полевой шпат и кварц.В эстетическом плане ваза — вещь прекрасного и чудесного. Если представить себе университетское образование в разных формах, подобных этим, то, возможно, мы могли бы начать снимать напряженность между людьми, которые в корне не согласны с его целью.

В настоящее время в этой области существуют два расходящихся понимания университетов. Во-первых, это преобладающий «практико-политический» взгляд, который нацелен на одно из двух благ: социальная справедливость или подготовка к карьере. Беглое прочтение любого выпуска «Хроники высшего образования » показывает преобладание этих целей.Во-вторых, что гораздо реже, это «бескорыстный» университет, где современные политические и социальные проблемы откладываются на некоторое время или рассматриваются только после периода интеллектуального обучения. Как и в старых программах по гуманитарным наукам, таких как английский и история, или в современных программах «Великая книга», карьера и цель второстепенны по сравнению с изучением самих предметов. Настойчивость в личном интересе утихает по мере того, как учащиеся подчиняются традициям, которые им давно предшествовали.

Практико-политический университет в его форме социальной справедливости продвигает политический прогрессизм, хотя многие консерваторы поддерживают этот режим университета как средство практической подготовки к карьере.Напротив, бескорыстный университет предпочитает консерваторы, потому что он тепло относится к традициям. В общем, эти два основных видения несовместимы. Вместо этого современные дебаты об университетах имитируют знакомую динамику американской политики: противоположные взгляды находятся в постоянном конфликте. Практико-политический университет сильно озабочен будущими результатами; бескорыстный университет прямо сейчас сосредоточен на процессе обучения как такового.

Конечно, это идеальные типы, и ни один университет не может быть полностью тем или другим. В любой отдельно взятой школе некоторые профессора вкладывают свою энергию в социальные инновации и сервисное обучение или преподают предметы (например, исследования окружающей среды или гендерные исследования), которые находят свою цель в активизме разного рода. Другие, напротив, занимаются «фундаментальными исследованиями» или кропотливыми историческими или философскими исследованиями, которые могут показаться не имеющими никакого практического значения. Все эти усилия имеют ценность, но их практикующие не преследуют одни и те же блага.Консерваторы критикуют своих прогрессивных коллег за то, что они ставят учебу в университетах на службу социальным изменениям, а прогрессисты обвиняют консерваторов в том, что они заняты работой, которая не имеет значения для мира: почему мы должны заботиться о мелочах теории познания святого Августина, когда так много насущных? социальные проблемы требуют решения?

Проблема на данный момент в том, что можно найти мало защитников безразличия; Практико-политическая точка зрения почти полностью преобладает. За исключением тех эксцентричных бастионов либерального образования (Св.John’s College, несколько гуманитарных и почетных колледжей, а также множество небольших католических, евангелических и реформированных институтов, существующих по всей стране), университеты, похоже, озабочены и даже одержимы практическими политическими взглядами. Как заметил политический философ Кен Миноуг: «Самая тревожная черта нашего времени — это то, что само понятие« бескорыстие »почти исчезло из языка. Наш мир хочет получить отдачу от каждого доллара».

стремятся разрушить дисциплинарные границы, увеличить разнообразие и инклюзивность, способствовать устойчивости, достичь статуса первого уровня и в целом «изменить мир», что бы это ни значило.Подобные идеи имеют монополию на общественный дискурс об университетском образовании, и они никуда не денутся. Они также в высшей степени практичны по своему характеру.

Модальное понимание университетов, однако, предлагает способ отдать должное этим идеям, не допуская их исключительного права. Это дает место старой идее безразличия. Ведь, несмотря на протесты теоретиков, таких как Пьер Бурдье и Мишель Фуко, незаинтересованность — это не просто завуалированная власть или инструмент привилегированных классов.Это моральная интеллектуальная добродетель и , развитие которой окажет благотворное влияние не только на университеты, но и на гражданское общество в целом. Отсутствие интереса требует успокоения себя и своих интересов, чтобы войти в интеллектуальный и моральный мир других людей, которые могут быть совершенно не похожи на нас с точки зрения географии, истории и мировоззрения. Воспитание незаинтересованности требует способности модально понимать мир и видеть, что самая глубокая свобода может состоять в том, чтобы отпустить наши собственные особые интересы.Это то, чего никогда не могут достичь различные исследования идентичности по определению.

РОЛЬ МОДАЛЬНОСТИ

Современная идея модальности уходит своими корнями в работы мыслителей-идеалистов начала 20-го века, таких как Ф. Х. Брэдли, Бернар Босанке и Р. Г. Коллингвуд (хотя Коллингвуд отверг ярлык идеалистов). Они утверждали, что мир можно постичь только в его различных аспектах или способах. Хотя эти модусы подразумевают целостность или согласованность, которые их заменяют, люди всегда обнаруживают, что действуют и думают определенными, ограниченными, частичными способами.Идеалисты обычно выделяли несколько дискретных модусов: научный, исторический и практический. Некоторые добавили эстетический режим. Каждая из них представляла собой систему идей или «представлений», которые сосуществовали с другими, но не затмевали их.

Как и в примере с вазой, такое разнообразие режимов означает, что мы не можем не видеть мир частично. Мы можем думать, что видим что-то таким, какое оно есть, целиком и полностью, но на самом деле мы видим только определенные аспекты. Практическая ваза — это не эстетическая ваза, не историческая или научная.В лучшем случае мы можем «переключаться» между режимами, принимая во внимание научные свойства вазы, когда мы находимся в лаборатории, и видя ее эстетически, когда посещаем музей декоративного искусства. И объекты — не единственные вещи, которые можно увидеть модально. Мы можем подходить к идеям, учреждениям и даже людям таким образом. Брак, например, можно понимать практически как договор между двумя людьми ради удовольствия и пользы (кто-то надеется). С другой стороны, это можно рассматривать эстетически — из-за красоты и ценности самих отношений или, как говорится, «ради самих себя».»То же самое и с университетами.

Но эти режимы не равны, и практический режим имеет тенденцию преобладать. Практика охватывает моральную и политическую жизнь: любовь и брак, политику и войну, воспитание детей и работу. Мы преследуем наши интересы в этом режиме, хотя это не обязательно должны быть эгоистичные интересы, как если бы мы все были рациональными максимизаторами полезности. Здесь также проходят дела милосердия и сострадания. Тем не менее, практика требует больших затрат и ориентирована на будущее. То, что мы тратим деньгами, временем или усилиями, невозможно вернуть, и мы неизбежно озабочены будущими результатами.Мы пытаемся предотвратить боль и страдания, продвигать справедливость и другие политические блага, откладывать деньги на пенсию и в целом продолжать жить.

Таким образом, практические соображения имеют место в университетах, как и во всех других сферах жизни. Администрация университетов заботится о выживании своих учебных заведений, а профессора постоянно испытывают давление, чтобы их курсы были актуальными. Студенты часто являются наиболее практичными людьми, и их настойчивые вопросы о том, будут ли курсы полезны в их будущей жизни и карьере.Когда правление университетов и политики штата задаются вопросом о целях и практике высшего образования, они задают самый естественный из всех человеческих вопросов: для чего нам пользы ?

Виды науки и истории традиционно также имели место в университетах, потому что они связаны с определенными видами объяснения. В самом деле, эти режимы редко появляются за пределами университетов, поскольку каждый связан с определенным, отличным набором соображений или вопросов, которые могут быть заданы о мире.Наука претендует на то, чтобы быть полностью доступной для общения, где субъективность изгнана в пользу количественной оценки и измерения. История — это режим, в котором все, что происходит, понимается с точки зрения его временного контекста, а не с точки зрения количества или полезности.

Но еще один способ, эстетический, иногда может казаться таким же естественным, как практика. Мы наиболее остро ощущаем реальность этого режима, когда нас пугает что-то прекрасное, или когда мы восхищаемся другим человеком, или когда мы говорим особенно привлекательно, или когда ребенок пользуется языком.Он также появляется, когда мы занимаемся интеллектуальным исследованием, не беспокоясь о его последствиях: перевод отрывка на латынь, написание геометрического доказательства, чтение романа для удовольствия. Этот режим преследует нас своим обещанием чего-то более постоянного и полноценного, чем бесконечное, временное удовлетворение огромного списка жизненных дел.

Истоки этого эстетического подхода к интеллектуальной жизни находятся в самом начале западной философии. На платоническом языке это влечет за собой созерцание идеальных «форм» бытия, а не материальных проявлений этих форм.Или, как объясняет Аристотель в Никомаховой этике , плотник и геометрический «оба хотят найти прямой угол, но они не хотят найти его в одном и том же смысле: первый хочет найти его в той степени, в которой это полезно для его работы, последний, желая увидеть истину, пытается выяснить, что это такое и что это за вещь ». Таким образом, геометрический человек аналогичен философу, бескорыстному искателю, который желает просветления ради удовлетворения, которое может дать только просветление.Большинство из нас плотники, хотя мы можем чувствовать, что есть нечто большее.

Эстетический модус — это новый способ выражения старой идеи незаинтересованности: внимательный, заинтересованный интерес к чему-то, что по существу не имеет отношения к «я» и может указывать далеко за пределы «я». Между прочим, идея незаинтересованности имеет долгую и спорную историю, начиная с Шефтсбери в начале 18 века или, возможно, даже раньше, с Декарта, и находя различные выражения у Гоббса, Хатчесона, Юма, Канта и многих писателей 20 века.Однако для настоящих целей меня интересует относительно банальное понимание того, что это может значить для академической жизни. Отсутствие интереса проявляется всякий раз, когда мы действуем «ради» данной деятельности, не думая ни о наших конкретных целях, ни о последствиях этой деятельности.

Я мог бы, например, иметь «бескорыстный интерес» к истории средневекового искусства или истокам общего права, но эти вещи не имеют прямого отношения ко мне, как и я к ним. Незаинтересованный человек, как и знаменитый беспристрастный зритель Адама Смита, стремится видеть свои интересы наряду с интересами других.Он пытается преодолеть или сдержать естественное чувство собственного достоинства, которое дает быть человеком. Он может непреднамеренно обрести сдержанность и самообладание. И поскольку он был освобожден, чтобы войти в сложные моральные миры других людей, он также может развивать такие качества, как сочувствие, смирение и милосердие.

ДЕЗИНТЕРЕСНЫЙ И ЕГО ПРЕДЕЛЫ

Итак, почему все это имеет отношение к университетам? Это актуально, потому что мы находимся в эпицентре бесконечных битв за характер и цели университетского образования.Для некоторых колледжи и университеты просто эквивалентны бизнесу. Декан известного университета объясняет это так: «Я считаю, что почти все является бизнесом, независимо от того, является ли он коммерческим или нет. Спасение детей — это бизнес. Как и National Geographic, . Высшее образование — это просто еще одно. форма организации «. Для других колледжи и университеты функционируют как лаборатории социальных реформ. По словам декана другого американского университета, который предлагает специальность в области социальной справедливости: «От торговли людьми в целях сексуальной эксплуатации до инициатив, связанных с чистой водой, мы хотим быть уверены, что наши студенты готовы повлиять на любую ситуацию, причиняя боль или нуждаясь во всем мире.«

Но модальный взгляд подразумевает, что разные представления об университете потенциально могут существовать одновременно, и что ни бизнес, ни цели активистов не должны доминировать. Однако это может произойти только в том случае, если люди смогут войти в способы переживания, которые могут не казаться естественными или интуитивными. Например, изучая основы математического анализа или физики, студент должен отложить в сторону вопрос о практической полезности. Но подготовка к LSAT, тоже интеллектуальное упражнение, — это стремление к легко понятной практической цели.Эти занятия категорически разные. У обоих есть место в университете.

Реальная проблема возникает, когда один режим, обычно практикуемый, пытается «управлять» другими. Практико-политические университеты делают этот шаг знакомым образом: они продвигают определенную форму (или множество форм) социальной справедливости; они рекламируют высокий уровень занятости своих выпускников; или они заявляют, что каждый студент закончит учебу с исключительными лидерскими качествами. Они с энтузиазмом рекламируют «реальные» результаты, которые отвечают интересам учащихся и родителей.Они также могут оказывать давление на преподавателей, стремясь к достижению этих целей, адаптируя гранты и оценки к целям, которые прямо противоречат традиционным благам бескорыстного обучения (которые будут обсуждаться ниже).

Но безразличие, несмотря на его многочисленные достоинства, не дает простого противоположного видения, которое, если его принять, решило бы проблему чрезмерного практического «интереса». Если мы предположим, что все исследования являются или должны быть незаинтересованными — т.е. личные вопросы о значении и идентичности изгнаны со сцены, — может появиться альтернативное видение интеллектуальной жизни, которое настолько экстремально, что его практически невозможно реализовать.Это зеркальное отражение академии активистов, или того, что можно было бы назвать «видением нового критерия » деполитизированной академии.

Роджер Кимбалл, редактор « New Criterion », давно утверждал, что постепенный захват высшего образования за последние 50 лет или около того испортил все усилия. «Внедряя политику в самое сердце образовательного предприятия», прогрессисты разрушили гуманитарное образование. Кимбалл не терпит ударов: мультикультуралисты «поощряют оргию самобичевания либеральной вины, столь же бессильную, сколь и ненасытную.«Они также настроены антиамерикански и придерживаются« децивилизационных принципов … политической корректности ».

Кимбалл наверняка замышляет что-то важное. Тем не менее, когда академические предметы преподаются совершенно отдельно от политики и жизненного опыта, как это часто бывает, они не удовлетворяют желание студентов понять, как лучше жить. Успех политико-практического университета, по крайней мере частично, является результатом его готовности ответить на вопросы об идентичности и значении, которые естественным образом возникают у студентов: кто я? Имеет ли значение, что я женщина, или мужчина, или что я черный, или богатый, или бедный? Должен ли я жить как мои родители? Что представляет собой ценный труд? Как мне подходить к социальным проблемам, которые я вижу вокруг себя? Практико-политический университет отвечает на эти вопросы, вводя студентов в их новую роль рабочих, активистов или и того, и другого.Игнорирование или преуменьшение таких опасений, как это иногда делают те из нас, кто предпочитает безразличие, может прямо подтолкнуть студентов к более крайним формам политики идентичности.

Представьте себе, например, начинающего классика, который записывается на курсы, посвященные исключительно филологии, где ему не рекомендуется задавать вопросы о нравственной жизни, возникающие у Гомера или Платона. Или молодая студентка колледжа записывается в класс английской литературы в надежде перечитать свои любимые книги и открыть для себя новые, а вместо этого ее постоянно кормят литературной диетой.Книги разбираются на ее глазах, и она начинает рассматривать их как несовершенные и неуместные. Возможно, другие студенты попадают в классы политологии, которые фокусируются не на американском политическом опыте, а на статистических исследованиях поведения при голосовании. Точно так же история искусства представлена ​​не как полный отчет о времени, месте, художниках и идеях, а как исследование мазков, узоров и техник кисти с периодическим отсылкой к контексту.

Эти примеры указывают на постоянное искушение профессоров в современной академии: обучение в соответствии со своими специализированными интересами, а не удовлетворение потребностей студентов.Даже если эти интересы не являются политическими сами по себе, они также не дают ответа на самый насущный вопрос, задаваемый студентами: Почему я должен заботиться об этом? Хотя преимущества такого исследования могут быть очевидны для профессоров, они не всегда так очевидны для новичков.

На этом фоне представьте, как испугалась бы юная студентка, если бы динамичный профессор вошел в класс и представил убедительную теорию, объясняющую, почему она всегда чувствовала себя немного хуже мальчиков в ее классах, или, если бы она была черный или латиноамериканец, почему казалось, что карьерные перспективы всегда были лучше для ее белых друзей, чем для нее.Профессор может дать «структурное» объяснение расистских взглядов, которые она иногда наблюдала, и студентка может даже увидеть, что она сама причастна к расизму способами, которых она раньше не видела. Профессор мог объяснять различные виды знания — «нормализующее знание» или «противоположное знание» — и настаивать на том, что она и ее коллеги обязаны изменить статус-кво.

Объяснительная сила такого учения была бы просветляющей, но еще более захватывающим было бы чувство цели, которое оно давало.«В мире царит угнетение, — может подумать студент, — так почему я ничего не делаю с этим?» Или, возможно: «Я пережила несправедливость как женщина, так почему бы мне не попытаться исправить положение для себя и для других, которые придут после меня?» И тогда закладывается фундамент. Она специализируется на женских или гендерных исследованиях и начинает смотреть на мир через призму власти и угнетения. Она не может поверить, что все эти годы была слепа к тому, что находится прямо перед ней. Она нашла цель и смысл.К сожалению, она также стала одномодальной в своем подходе к образованию. Академическое исследование — это , только имеет смысл, если оно приводит к реальным практическим результатам.

Вторая проблема бескорыстия состоит в том, что, хотя некоторые предметы довольно устойчивы к политике (материалы, изучаемые на курсах инженерии и информатики, имеют мало непосредственной связи с расой или полом), другие области являются политическими насквозь: например, социология , политология и право, не говоря уже о различных новых курсах «исследований», появившихся за последние 30 лет.Как именно можно преподавать американское конституционное право, например, не признавая полностью политический характер почти каждого знаменательного решения, принятого Верховным судом? Раса, пол и сексуальность важны для понимания современной жизни, и мы оказываем нашим студентам медвежью услугу, если не решаем эти проблемы вместе с ними.

Полностью оставить политику вне высшего образования, таким образом, невозможно и нежелательно. Мы должны проводить более тонкие различия и понимать, что политическое образование является жизненно важной частью обучения в колледже, хотя, конечно, не единственной его частью.Это не политическое воспитание как идеологическая обработка. Вместо этого учащиеся должны увидеть сложность политического мира и реальные конкурирующие блага, преследуемые левыми и правыми. Что не менее важно, они должны быть осведомлены об исторических и философских истоках политических идей, которые мы сейчас принимаем как должное, таких как либерализм, равенство и свобода.

Напротив, в других областях науки и мысли политика либо не актуальна, либо актуальна лишь косвенно.Поэзия Катулла или Горация может вызвать размышления о римской политике или об отношениях между мужчинами и женщинами. Но эти поэты в первую очередь не являются инструментами для современной критики наших собственных институтов; они сами по себе мыслители, озабоченные вопросами, которые не совсем наши. Если гендерные роли у Катулла (или у Аристотеля, или Платона, или Гомера) не соответствуют нашему личному желанию, давайте возьмем эти чувства в скобки и поймем авторов на их собственных условиях, прежде чем осуждать их как сексистских или расистских.Или, может быть, нам вообще не стоит их осуждать. Мы искусственно сужаем опыт, если смотрим на интеллектуальный мир целиком через линзы, которые мы приобрели в нашем собственном, современном опыте.

Дело в том, что разные виды исследований требуют разного отношения к таким горячим политическим темам, как раса, пол, власть и угнетение. Обращение к современным политическим вопросам уместно в одних формах обучения, а в других — нет — или, по крайней мере, неуместно использовать такие вопросы в качестве первичной основы для понимания предмета, о котором идет речь.Во многих областях, и даже в изучении политики, возможно, наиболее необходима старая идея незаинтересованности.

СОВМЕСТИМОСТЬ

Модальное понимание университета позволит преследовать как практические политические цели, так и бескорыстно учиться. Отсутствие интереса — непростое решение проблемы постоянно растущей политизации университета, но оно должно иметь место. В зависимости от выбранного режима, университеты могут рассматриваться как учреждения, которые готовят студентов к моральной и политической жизни, или, альтернативно, как места убежища — даже монашеского отступления — от этой жизни.

Гражданское сосуществование этих видений зависит от нашего научения жить с людьми, которые имеют различные и даже противоречивые представления о цели академических институтов. Посторонние часто отмечают «башню из слоновой кости» в университетах. Но мы, живущие и работающие в них, знаем, что в них есть люди всех возможных наклонностей, от профессоров-практиков и профессоров инженерного дела до профессоров «старой школы» литературы, истории и философии. И есть также те, кто проводит свою жизнь в изучении чикано или в уходе за больными, в кино и цифровых средствах массовой информации или в науках о семье и потребительских науках.Как мы можем объединить это разнообразие в одну идею о том, что такое современный университет на ? И в любом случае это противоречило бы самому понятию незаинтересованности, если бы те, кто поддерживает идею бескорыстного обучения, пытались «выиграть день». Это означало бы снова войти в практический режим, где важна победа.

Но некоторые практические действия все же целесообразны. Возможно, самый важный шаг, который могут сделать профессора, — это культивировать традицию бескорыстного обучения, участвуя в ней и показывая, что существуют различные способы подхода к интеллектуальной жизни.Многие ученые продолжают делать это каждый день, даже под растущим давлением, преследуя противоположные цели. Беспристрастное исследование появляется всякий раз, когда историк изучает старые газетные статьи, чтобы выяснить факты о событии, пытаясь выяснить, что произошло и что было сказано о нем в то время, без оглядки на современную актуальность. Он появляется, когда профессор читает классические романы британской литературы со студентами, обсуждая сюжет, характер и идеи, содержащиеся в них. Если историк музыки представляет кантаты Баха классу, который никогда их не слышал, наслаждаясь исполнением, гармонией или чистыми эмоциями, которые вызывают такие произведения, это тоже безразличие.Отсутствие интереса совсем не покинуло наши университеты; это просто не очень ценится в мире, который находит восторг, созерцание и эту прекрасную старую идею «бесполезного знания» довольно загадочной.

Еще один практический шаг — ценить и жить с настоящим и неискоренимым разнообразием коллег. Это не просто разнообразие прогрессивной академии, которая отмечена такими категориями, как раса, пол и сексуальность. Это разнообразие конечных целей и самопонимание.В моей собственной академической программе, например, есть убежденные пацифисты и теоретики справедливой войны; один коллега преподает революционную педагогику Пауло Фрейре, а я считаю себя наследником консерватизма Берка и Окшотта. Другой коллега преподает курс филантропии, цель которого — выделить средства достойным общественным организациям; еще один преподает эпидемиологию и доврачебные курсы; и еще один ведет студентов к литературному изучению Библии. Пока никто не пытался ассимилировать кого-либо еще в его любимые проекты.Мы собрали в основном успешную комбинацию интереса и незаинтересованности модально различных подходов к обучению.

Мы достигли этого отчасти благодаря тому, что воспринимаем себя как ассоциацию людей с различными интересами, выбранными нами самими, без руководящей страсти или миссии для группы в целом, за исключением обучения наших студентов. Это резко контрастирует с императивом, которому сейчас подчиняются большинство университетов при построении якобы объединяющих заявлений о миссии и видении, призванных вдохновить на страстное участие.Но, возможно, сейчас американцам больше всего нужно меньше страсти и больше незаинтересованности — не так много «гневных прочтений» и гораздо больше осмотрительности.

Также оказывается, что бескорыстный подход к обучению не обязательно исключает изучение личности. Однако это требует принципиально иной моральной позиции, чем та, которую принимает современная политика идентичности. Такие исследования обычно начинаются с предположения, что такие характеристики, как раса, пол и сексуальность, подразумевают определенные черты, набор опыта или общие взгляды.Хотя это отчасти верно, оно также детерминировано и имеет ограниченную предсказательную силу. Такой взгляд, безусловно, объясняет раздражающее и самонадеянное наблюдение Мишель Обамы о том, что «любая женщина, голосовавшая против Хиллари Клинтон, голосовала против своего собственного голоса».

Однако при бескорыстном обучении студенты смотрят на мир не только через призму своего собственного опыта, но так, как если бы им была доступна какая-либо моральная возможность. Несколько удивительно, но это требует даже большей открытости к категориям пола, сексуальности и этнической принадлежности, чем исследование, которое начинается с уже сформированной идентичности.Изучение идентичности по замыслу — и, конечно, на практике — обычно исключает тех, кто не разделяет и не может разделять данную идентичность.

Тем не менее, мы могли бы легко представить себе студентку, которая больше отождествляет себя с Одиссеем, чем с Пенелопой, или студентку, которая имеет общие черты с Дидоной, но не с Энеем. Гомер и Вергилий иллюстрируют универсальные человеческие характеристики, которые в большей или меньшей степени проявляются в определенных персонажах, независимо от пола или любого другого маркера различия.

Вопросы о личности никогда не отсутствовали в великой литературе или философии. В конце концов, каждый раз, когда читатель «смешивает свой труд» с основополагающим текстом, возникает что-то новое, даже если это лишь предварительное понимание в уме читателя. Иначе зачем нам продолжать читать эти старые книги? Это очень похоже на то, что происходит в музыке, где запись каждого исполнителя вариаций Гольдберга Баха (или кавера на песню Beatles) является новым творением. Каждый из них ценен сам по себе и не поддается объяснению.

Лучшие учителя осознают, что даже традиционное, бескорыстное обучение не может не способствовать формированию идентичности у учащихся, которые относятся к нему серьезно. Конечно, такое формирование неизбежно происходит в колледже вообще без всякого дизайна. Когда студенты прибывают в кампус, они наблюдают за своими профессорами и сверстниками и подражают им; они изменяются и развиваются, даже не подозревая об этом. Но изменения также происходят из-за работы в классе. Если учащиеся с самого начала попадают в ловушку всеобъемлющего мировоззрения социальной справедливости или подготовки к работе, легко увидеть, чем они, скорее всего, окажутся.Но если вместо этого их научат видеть сложность морального мира, бескорыстно рассматривая широкий спектр мыслителей, образов, гипотез, предположений и искусств, то, возможно, они могут прийти к не столь догматичным позициям. Если они способны войти в различные способы переживания, распознавая, какой режим является подходящим и когда, тогда они смогут избежать проблемы одномодальности.

ОСВОБОЖДЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Беспристрастное обучение — фундаментальное благо университетского образования именно потому, что оно позволяет учителям и студентам добиваться истины и откладывать расчеты полезности и выгоды.Если это звучит старомодно, это потому, что это так. Но подумайте об искажениях, которые появляются, когда мы слишком увлечены личным делом: мы массируем данные, чтобы подкрепить наши выводы; мы воображаем, что «рассказывать нашу собственную историю» — это безоговорочная правда; мы задаем исследовательские вопросы, которые, как мы знаем, приведут к благоприятным политическим результатам. Мы никогда не сможем убежать от себя. И наука без незаинтересованности также отсекает самые высшие способы исследования: должны ли мы всегда использовать геометрию, чтобы построить мост или покрыть комнату ковром, или все еще есть место, чтобы задаться вопросом о природе треугольника и круга как таковых, и даже о какие универсалии лежат за пределами треугольника и круга? Как сказал один из моих самых проницательных учеников: «Я хочу думать о вещах, которые касаются не только меня.«

В плюралистическом видении, подобном описанному мною, ни одна из сторон не выиграет безоговорочно, но обе могут сосуществовать. Возможно, однажды мы сможем сказать, как это делает богиня Афина в своем суждении о двух противоборствующих сторонах в конце книги Эсхила Орестеи : «Делайте великие дела, ощущайте величие, большая честь. Разделяйте эту страну, которую лелеют боги. »

Возможно, для многих нынешних профессоров и администраторов уже слишком поздно принять модальное видение университета, в котором могут сосуществовать история, наука, практика и эстетическая незаинтересованность.Они, как и все мы, склонны по привычке закаляться в определенные знакомые модели мышления. А прогрессивным ученым по натуре и образованию трудно ценить традиции, не обращаясь сразу к критике. Но нашим ученикам еще не поздно увидеть красоту по-настоящему освобождающего образования, как это давно описал Джон Генри Ньюман: «развитый интеллект, тонкий вкус, искренний, беспристрастный, беспристрастный ум, благородство и вежливость.