Человек на пороге. Михаил и Лили Идовы о «Лете» – Журнал «Сеанс»
Лили и Михаил Идовы. Фото: Ксения УгольниковаМихаил, когда Цой погиб под Кестерциемсом, вы были подростком в Латвии. Чем тогда была для вас эта новость?
Михаил Идов: Расскажу вещь очень странную, о которой прежде не говорил. Это был день, когда со мной в первый и последний раз в жизни произошел момент ясновидения. По поразительному стечению обстоятельств, в момент гибели Цоя в Латвии я, латвиец, был у родственников в Ленинграде, причем в старой семейной квартире на Рубинштейна, 6, напротив Ленинградского рок-клуба. Началась программа «Время», и в тот момент, когда диктор только приветствовал зрителей, я абсолютно явственно знал, что следующая его фраза будет «погиб Виктор Цой». Причем ничего же это не предвещало! Цой был не Эми Уайнхаус…
И не Тупак Шакур.
М.И.: Да, и люди не задавались вопросом, сколько он проживет. Тем не менее, весь этот сюжет я услышал за тридцать секунд до того, как он прозвучал. И поэтому моя первая реакция была: «А, ну да, вот так». При этом я уже был огромным фанатом группы «Кино», а больше нее любил только «Аквариум». Но похожим на Гребенщикова я не мог хотеть быть, потому что Гребенщиков воспринимался как некая божественная сущность. А Цой как раз был рок-звездой в западном понимании, когда за ним не только музыка, но и готовый набор средств к существованию: это и прическа, и тон в разговорах со взрослым, и одежда, и интерес к восточным единоборствам… в общем, этот набор ты получал оптом и строил на его основе свою подростковую сущность. А вот Лиля росла по-другому: в ее жизни эту роль, по-моему, исполняла группа «Наутилус Помпилиус»…
Лили Идова: Да, но «Кино» я тоже всегда очень любила, и в какой-то степени они были для меня моделью.
В фильме есть сцены с кавер-версиями западных хитов. С одной стороны, они вписывают Науменко и Цоя в мировой музыкальный контекст. С другой, показывают провал между «здесь» и «там». При этом я абсолютно уверен, что русский человек может любить Цоя, совершенно не зная New Order или The Cure. А для вас, как для людей, половину жизни проведших в США, Цой и Майк — это все-таки «свое, родное», или некая часть общего музыкального ландшафта 80-х?
М.И.: Использовать эти песни в фильме решил Кирилл, чтобы подчеркнуть, что наши герои в первую очередь меломаны. Они живут этой музыкой. Вы можете понять и любить их музыку, не зная T-Rex или Боуи, но их самих понять без этой музыки нельзя — за ней они проводили дни и ночи, спорили, использовали эти песни как опознавательный знак для «своих».
Помню, когда я только приехал в США и только-только узнавал новую музыку, я искал в ней следы уже знакомого мне русского рока. И очень приятно было находить следы «Кино» в группе R.E.M. Лет через пять пребывания на Западе это перевернулось: теперь я искал русскую музыку, в которой было приятно находить отзвуки знакомой западной музыки — тогда появились «Мумий Тролль» и Земфира. Уверен, что мы познаем новое через старое. Но в данном случае было приятно знать, что русские музыканты слушают ту же музыку, что и ты.
Л.И.: Для меня русский рок восьмидесятых тоже был точкой входа в западную музыку. Мне до сих пор трудно думать о Боуи и не думать про Гребенщикова.
М.И.: Трудно слушать Sons of the Silent Age и не думать о «Сыновьях молчаливых дней». Но мы одни из немногих, кто, слушая первую песню, думает о второй, а не наоборот.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Михаил, вы учились в американской киношколе. Расскажите о том, как вы учились писать сценарии? Вам дали какие-то лекала и метод?
М.И.: Говоря о лекалах и рецептах, вернусь к Боуи, который сказал: «Не бойтесь копировать то, что вам нравится — копируя, вы будете совершать ошибки, которые со временем станут вашим стилем». Да, я ходил в американскую киношколу, но писать сценарии научился полностью в России, когда писал сериалы «Лондонград» и «Рашкин», который оказался на полке. Не хочу расстраивать участников популярных семинаров, но написание сценария сродни журналистике: нужно очень много анализировать и вбирать того, что сделано до тебя. А потом очень много работать в стол или, как в случае с «Рашкиным», в мусорный ящик.
Л.И.: И переделывать.
М.И.: Если твой первый сценарий, который видят другие люди, на самом деле твой двадцать восьмой, это правильно.
Л.И.: Я никогда не училась сценарному делу и не планировала писать сценарии. Когда Михаил писал «Лондонград», я вдруг включилась в процесс. И первая сцена, которую я написала, вошла в эпизод без изменений. Разумеется, так больше никогда не было (смеются). До этого я никогда не писала ни для кино, ни прозу. Для меня написание сценария — это очень визуальная вещь. Я представляю трехмерную картину этого мира, и тогда уже могу расставить героев и записать их диалоги.
М.И.: Кроме того, ты юрист по образованию…
Л.И.: У меня много образований…
М.И.: И все они юридические! Кажется, у тебя лучше, чем у меня и большинства «конкурентов», развита логика. Это все странным образом полезно для нашего дела.
И умение на несколько ходов вперед смотреть…
М.И.: Как раз нет: если вы по-настоящему знаете персонажей, то можете смоделировать их реакцию на любые предложенные обстоятельства. Самое важное в любой истории — герой и понимание того, чего он хочет. Остальное прикладывается. Сегодня сценарий часто начинается с описания интересного мира или темы, куда потом поселяют неинтересных героев. Мы стараемся создать в первую очередь интересных героев. В «Лондонграде» не было ставки на экзотику, ко второй или третьей серии зритель должен был забыть, что действие происходит в Лондоне. Приятно осознавать, что сериал на пике демонизации Запада в СМИ встретил такой отклик среди молодых людей.
Л.И.: Если зрители не могут сопереживать героям, любой мир будет занимать их не больше двадцати минут.
М.И.: Даже Ленинград начала 1980-х.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Вы часто работаете с историями, погруженными в прошлое, или, как в «Лондонграде», отправляете героев за рубеж…
Л.И.: Просто так получилось, что проекты о прошлом времени пошли в ход прежде других.
М.И.: Да, ведь вы видите только те проекты, которые кто-то снял!
По ним только и можно судить.
Л.И.: Нам очень интересны люди, живущие на сломе культур. В «Оптимистах» это советские дипломаты 1960-х, знающие иностранные языки и жизнь на западе, в «Лондонграде» это русские вне своего элемента…
М.И.: В «Рашкине» это американец в России.
Л.И.: Нам интересна тема человека, вынутого из своей среды и адаптирующегося к обстоятельствам. Возможно, это связано и с личным опытом…
М.И.: You think? (Смеются.) Разумеется, тут и Фрейда не нужно звать. Я живу на стыке культур, и мне очень интересны приспосабливающиеся, выживающие и сопротивляющиеся люди.
Как устроено ваше сотворчество?
Л.И.: Мы обычно вместе придумываем тему и общую канву сюжета…
М.И.: Просто ходим по городу и разговариваем.
Л.И.: Так легче придумывается.
М.И.: Есть этап, на котором полезно все говорить вслух: какие-то задумки могут оказаться полным бредом, и наоборот. А потом мы уже работаем индивидуально.
Л.И.: Если это телесериал, мы делим эпизоды, если фильм, то сюжетные линии.
М.И.: В «Лете» Лиля скорее отвечала за романтику, а я за сцены вокруг рок-клуба — на правах бывшего музыканта.
Бывшего?
М.И.: Когда вы были последний раз на моем концерте? А когда я сам был последний раз на моем концерте?
То есть вам, чтобы писать, нужно две комнаты?
Л.И.: Почему же, можно писать, уткнувшись в компьютеры в одной; потом обмениваемся, обсуждаем.
М.И.: Физический акт письма все-таки одинокий. А придумывать проще вместе. Мы так работали и с Леной Ваниной: бродили по городу, но втроем.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018В вашем случае это спокойный процесс, или возникает напряжение?
М.И.: Только не в процессе написания. Вокруг — да, случаются моменты уязвленного самолюбия. А вот поругаться по поводу разного видения сцены — такого пока не было. Может, впереди еще.
Л.И.: Скорее всего.
Вы сказали: чтобы писать, нужно много изучать. На кого вы ориентируетесь?
М.И.: Я огромный фанат Скотта Александера и Ларри Карашевски — они тоже работают дуэтом, и лучше всех обращаются с документальным материалом. При этом их имена как-то не на языке, но все помнят их фильмы. Это они написали «Эд Вуд», по-моему мнению, лучший фильм Бертона. Также они авторы сценариев к двум поздним фильмам Милоша Формана, «Народ против Ларри Флинта» и «Человек на луне». Оставаясь верными духу событий, они всегда обнаруживают удивительную пластичность в материале и создают вещи, гораздо большие, чем сами эти события — поэтому их фильмы получаются общечеловеческими.
Как вы отсюда воспринимаете #metoo? Как относитесь к тому, что в некоторых сценарных программах на «маке» встраивают подсчет реплик по гендерам?
Л.И.:
У меня на «маке» вообще нет программы, я пишу топорно в Google Docs. Хотя это, конечно, не вопрос программы. Важно, отдаешь ли ты себе отчет в том, насколько интересные у тебя женские персонажи, или они сугубо двигатели сюжета. Никто не считает реплики или проценты. Сейчас на телевидении появляется огромное количество женщин-шоураннеров и сценаристок, которые делают потрясающие вещи. Это Шонда Раймс, Фиби Уоллер-Бридж, Тина Фей, чей 30 Rock изменил условия, в которых делались комедии в Америке.М.И.: Проблема репрезентации есть, но заставлять Спилберга под дулом пистолета снимать больше женщин или темнокожих актеров — не решение. Нужно дать развиться следующему Спилбергу, который может оказаться темнокожим или женщиной. Если больше разных людей будут рассказывать истории, то разных историй будет больше. Это решается на уровне студийного начальства. Мне самому не очень приятно осознавать, что для Голливуда я, русский эмигрант, почти что diversity hire. Но я выгляжу, как три четверти Голливуда, я еврей средних лет из Нью-Йорка. Это мнимое «разнообразие». Вместо того, чтобы считать реплики у меня, в следующий раз отдайте деньги женщине с более интересной историей.
Почему, вообще, «Лето»? Как вы воспринимаете это время — начало восьмидесятых? Откуда возникла столь нежная, лишенная резкости трактовка периода и персонажей?
Л.И.: У Цоя настолько цельный, сложившийся образ, что единственный способ как-то посмотреть, что это за человек и что с ним происходит, — это застать его за несколько минут до того, как этот образ складывается.
М.И.: Это человек на пороге. И трагедия в том, что наш Майк в конце остается на этом пороге, а Виктор входит в другое состояние. По поводу еще не собранного образа — насколько же прекрасен Тео Ю! В сцене, когда он идет в студию писать вокал для песни «Время есть, а денег нет», на долю секунды он принимает у микрофона позу позднего Цоя, которую мы знаем уже по «Ассе»: одна рука сжимает на локоть другой, голова слегка наклонена. В фильме Тео делает это на долю секунды, будто это такой проблеск будущего.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Что для вас послужило первоисточником?
Л.И.: Отправной точкой для нас были совершенно потрясающие и очень короткие — это даже не книга или статья, а длинный пост в ЖЖ — мемуары Наташи Науменко. На них фильм и основан.
М.И.: Остальное отчасти вдохновлено по каким-то видеозаписям. Документальная точность была не так важна, скорее стояла задача уловить дух.
Как вы думаете, почему представители рок-сцены того времени так отреагировали на фильм, а вернее, даже на сценарий?
Л.И.: Людям больно, когда приходит кто-то со стороны и рассказывает свою версию событий. У каждого в голове свой Цой, и кому-то трудно видеть чужого.
М.И.: Особенно рассказанного какими-то москвичами. Наш фильм — романтическая музыкальная фантазия. Она ни в коем случае не отменяет потенциальное множество других. Я был бы счастлив посмотреть и более традиционный байопик Цоя, и проект Учителя, в котором действие разворачивается сразу после гибели Цоя.
Л.И.: Надо понимать, что большинство возражений возникло еще до того, как фильм снимался…
М.И.: …и до того, как был написан сценарий. Но это нормально. Мне было бы интересно узнать реакцию некоторых людей после просмотра фильм.
Как возникла фигура Скептика, кто ее придумал?
М.И.: Персонаж, высказывающий скептические мнения о происходящем, был, но Кирилл развил эту фигуру, превратил его в демона современности, который витает надо всем.
Вы говорили, что выбор песен и организация номеров — идея Кирилла Серебренникова. В сценарии эти сцены присутствовали?
М.И.: В первоначальном сценарии присутствовали только песни Науменко и группы «Кино».
В одном из интервью вы говорили, что рассчитывали поучаствовать в картине в качестве музыкального супервайзера.
М.И.: Это было на ранних этапах, до того, как Кирилл стал режиссером.
А как вообще проект попал к вам?
М.И.: Идея написать фильм «про Цоя» существовала несколько лет, и было несколько подходов к снаряду с разными сценаристами и режиссерами. В какой-то момент продюсер Илья Стюарт попросил нас с Лилей попробовать исправить сценарий, который никого не устраивал. Мы переписали его заново — и тогда прикрепленный режиссер открепился. Фильм оказался бесхозным, но тут произошло чудо: Кирилл Серебренников искал следующий проект после успеха «Ученика» и выбрал этот.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Вы общались с Ромой Зверем после того, как он получил музыкальный приз?
Л.И.: Нет, мы уехали очень быстро после премьеры, а он получил приз только в последние дни фестиваля.
М.И.: Но, подозреваю, тот факт, что Рома Зверь стал каннским лауреатом — это прекрасный ответ на мнение части рок-тусовки о том…
Л.И.: …что один музыкант не может играть другого.
М.И.: И правда, где же такое видано?
А вообще, как вам каннский опыт?
М.И.: Это абсолютный сюрреализм, исполнение мечты и так далее. Но в первую очередь это все должен был видеть Кирилл Семенович Серебренников, а мы тут уже немного сбоку припека. И его отсутствие было так же важно, как и присутствие всех нас.
Л.И.: Его отсутствие ощущалось всеми.
Есть ощущение, что вы сознательно идете по пути «исполнения мечт». Еще будучи редактором GQ, вы были фанатом «Безумцев» — и сделали «Оптимистов», которые в некотором смысле советская подмена рекламщикам. Теперь фильм о Цое, который не по любви невозможно делать. Вы говорили, что в России много возможностей. В то же время, Россия сейчас не кажется территорией творческой свободы — Серебренников за решеткой, Сенцов объявил бессрочную голодовку. Критики в Фейсбуке пишут, что честный человек вообще заниматься не должен ничем. Как вы воспринимаете эту ситуацию?
Л.И.: Мы сами задаемся этим вопросом каждый день.
М.И.: Более того, фильм «Юморист» задается этим вопросом — о допустимой степени сотрудничества. Причем об этом говорит уже существование фильма: он был снят на деньги и Евросоюза, и чешско-латвийских кинофондов, и Министерства культуры России. Я не верю в коллективную ответственность. Каждый человек ответственен исключительно за свои действия и честен должен быть тоже по отношению к себе. Без этого принципа я, наверное, был бы богаче и гораздо менее счастлив.
Л.И: Я тоже верю в индивидуальную ответственность. Надо отдавать себе отчет в том, как ты пишешь и как на тебя влияет то, что происходит вокруг. При этом абсолютный бойкот России и ее культуры не кажется мне заслуженной мерой.
М.И.: Это бессмысленный шаг, потому что он буквально ни к чему не приводит — кроме отсутствия результата.
Материалы сюжета Кинотавр
seance.ru
Интервью со сценаристами фильма «Лето» Кирилла Серебренникова — Михаилом и Лили Идовыми
Фильм Кирилла Серебренникова «Лето» — пожалуй, самая громкая российская премьера в этом году. Причины как печальные — арест Серебренникова 22 августа 2017 года, так и вполне радостные — «Лето» претендует на Золотую пальмовую ветвь нынешнего Каннского кинофестиваля. Наш светский редактор Маша Лимонова позвонила сценаристам фильма — своему бывшему начальнику, экс-главреду GQ Михаилу Идову и его жене Лили — прямо в Канны, перед их выходом на красную ковровую дорожку.
Миша, скажи честно, если бы шесть лет назад, когда я сидела за твоей дверью и делала вид, что работаю, а ты внутри кабинета делал вид, что тебе нравится быть главным редактором, тебе сказали, что в ближайшем будущем фильм с твоим сценарием номинируют на Золотую пальмовую ветвь, а я буду брать у тебя интервью для «Татлера», ты бы вообще в это поверил?
Михаил: Ты знаешь, в моей любимой комедии «30 Rock» есть сцена, в которой герой Алека Болдуина говорит про своего ассистента Кеннета: «Через несколько лет мы все либо будем на него работать, либо умрем от его рук». У меня было ровно такое ощущение с первого дня твоей работы моим ассистентом. И я до сих пор не исключаю возможности, что в какой-момент…
Ты умрешь от моих рук?
Михаил: Если серьезно, по поводу Канн – это, конечно, абсолютный шок. А для Лили тем более, потому что это первый сценарий фильма, который она написала.
Лили: Да, я раньше писала только сериалы. Так что в моем случае это вообще сказка про Золушку.
Михаил: Есть в английском языке такое выражение «it’s all down hill from here», так сказать, лучше уже не будет. Я все время к Лили подхожу и говорю: «Дальше будет только хуже».
То есть вы даже в самых смелых мечтах не могли себе представить Канны?
Михаил: Зависит от того, спросила бы ты меня об этом в 2012 году или позже. Первый год в статусе главного редактора GQ я действительно горел этой работой, но к две тысячи четырнадцатому в общем-то и выгорел. В процессе я вернулся к своей изначальной профессии, которой обучался в университете Мичигана, и начал писать сценарии в стол. Буквально: в рабочий стол в моем кабинете. Это было видом самозащиты от усталости и разочарования в работе главреда. Так что в 2012-м, когда я только приехал в Россию, то нет, я даже не мечтал обо всем этом. А к концу работы в GQ я понял, что, во-первых, мне гораздо спокойнее заниматься сценариями, а во-вторых, что, в отличие от российской журналистики, у меня это еще и неплохо получается. К тому моменту удивительным образом купили мои сценарии «Рашкина» и «Лондонграда» и заказали мне «Духлесс 2». За очень короткий период времени, примерно с января по май 2013-го, со мной произошла череда событий именно в сценарном мире и было уже очень трудно оглядываться назад. Стало понятно, что в ближайшее время я буду заниматься именно этим. А где-то в середине 2014-го мы с Лили начали писать вместе.
Как появилась идея сценария «Лета»? К вам пришли или вы пришли к продюсерам?
Михаил: Важно знать, что изначально, когда мы начали писать этот сценарий, мы не писали его для Кирилла Серебренникова. Мы давно дружим с Ильей Стюартом (один из продюсеров фильма «Лето». — Прим. «Татлера»). Собственно, в прошлый раз мы приезжали в Канны в составе группы поддержки предыдущего фильма Серебренникова «Ученик», который Илья продюсировал. И у него давно была идея сделать фильм с участием музыки группы «Кино», потому что имелась возможность получить права на эти песни или сделать вообще что-то про Виктора Цоя. Они разрабатывали это без нас и для другого режиссера, но там все не сложилось, так что Стюарт перепоручил это нам с Лилей. У нас сценарий написался быстро и радостно.
Лили: Мы очень вдохновились мемуарами вдовы Майка Науменко Натальи, которые взяли за основу. Из-за этого повествование приобрело достаточно необычный ракурс для фильма, который якобы про Цоя.
Михаил: Мы разбились по темам, я писал сцены, имеющие отношение к музыке, к ленинградскому року. А Лили писала любовный треугольник (Виктор Цой — Наталья Науменко — Майк Науменко. — Прим. «Татлера»). По соотношению Лили написала шестьдесят процентов сценария, а я сорок. В 2016-м, под Новый год, чуть ли не 31 декабря, мы показали наш сценарий Стюарту. Они с Серебренниковым, вдохновленные успехом «Ученика», искали материал для нового фильма. И к нашему абсолютному восторгу, выбрали наш сценарий. Кирилл — сильнейший режиссер и театра, и кино, любит переделывать сценарии под себя. Дальше было еще несколько драфтов, в процессе которых он стал более «серебренниковским».
www.tatler.ru
«Отдельное счастье, что Серебренников смог взять наш материал и сделать его еще лучше»
На премьере фильма «Лето» в Каннах актеры и продюсер картины пронесли по красной ковровой дорожке плакаты с именем режиссера, находящегося под домашним арестом.
Фильм прошел с аншлагомВ Каннах с аншлагом прошла премьера фильма «Лето» Кирилла Серебренникова. Картину встретили овациями.
Актеры фильма и его продюсер пронесли по красной ковровой дорожке плакаты с именем режиссера. Сам Кирилл Серебренников находится под домашним арестом по делу «Седьмой студии» и не смог приехать в Канны. Однако в зале Дворца фестивалей для него было забронировано место.
«Лето» — это фильм о взаимоотношениях лидеров групп «Кино» и «Зоопарк» Виктора Цоя и Майка Науменко. События разворачиваются летом 1981 года в Ленинграде, где зарождается русский рок.
Сценарий фильма написали Михаил и Лили Идовы, а также сам Серебренников по воспоминаниям Натальи Науменко. Обозреватель Business FM Евгения Смурыгина поговорила в Каннах с Михаилом Идовым:
Вы писали сценарий вместе с женой. Расскажите, как вы взаимодействовали, обсуждали. Может быть, чуть не развелись?
Михаил Идов: Нет, мы чуть не развелись, когда мы вместе работали над другими проектами сто лет назад, а как раз сценарные дела у нас прекрасно получаются вроде бы. Это уже третий наш совместный проект, потому что мы вместе писали сериалы «Лондонград» и «Оптимисты». Это, правда, наш первый фильм, именно полный метр. И мне, и Лиле очень дорога была эта эпоха, эти люди и эта музыка. То есть было невероятным счастьем просто, что вот это материал, с которым мы можем работать, что-то сделать, и потом отдельное счастье — это то, что Кирилл Серебренников смог взять наш материал и сделать его еще в сто раз лучше своим режиссерским подходом.
Многие говорят здесь, по слухам, что это другой фильм получился, что это другой Серебренников. Как, по-вашему, это так?
Михаил Идов: Я, на самом деле, не лучший авторитет для ответа на этот вопрос, но, конечно, это самый кинематографичный фильм Серебренникова. У него нет корней в театре, как у других фильмов. Как, например, «Ученик» и некоторые другие — он не основан на пьесе, он не основан ни на каком предыдущем материале. Но там есть и все, что люди любят в Серебренникове тоже, включая великолепных актеров из «Гоголь-центра» и, конечно, уникальный совершенно драйв, который ему присущ и в опере, и в балете, и когда он делает про Нуриева что-то, и когда он делает про Цоя что-то.
Как вам эти уколы со стороны Бориса Гребенщикова и прочих? Никак? Понятно.
Ранее основатель группы «Аквариум» Борис Гребенщиков ознакомился со сценарием картины и назвал его «ложью от начала до конца». Об этом музыкант заявил журналистам в Санкт-Петербурге на презентации своего сольного альбома «Время N».
social.bfm.ru
Михаил и Лили Идовы напишут новый сезон сериала «Германия-83» – Журнал «Сеанс»
Михаил и Лили Идовы («Оптимисты», «Лето») станут соавторами сценария немецкого триллера «Германия-83», второй сезон которого выходит 19 октября и называется «Германия-86», по году, в котором происходят события. Российские сценаристы примут участие в написании третьего сезона — он также отстоит на три года и будет называться «Германия-89» и, по всей видимости, будет построен вокруг крушения Берлинской стены.
В 2017 году на канале «Россия-1» вышел сериал «Оптимисты» режиссера Алексея Попогребского, написанный Михаилом и Лили Идовыми, а также другими сценаристами. Ретро-драма также содержала шпионские и политические мотивы, частью основанные на реальных событиях, а в одном из эпизодов действие переносилось в Берлин.
Мы обратились к Михаилу Идову за комментарием.
— Как произошло, что вас позвали в проект?
— Мы несколько лет знакомы с Анной и Йоргом Вингер, создателями «Германии». Но шансом поработать над ним, уверены, мы обязаны сериалу «Оптимисты», который они смотрели. Кстати, забавно получилось — звезда «Оптимистов» Северия Янушаускайте попала оттуда к Тому Тыкверу в «Вавилон Берлин», а мы сюда. Такой вот неожиданный захват немецкого ТВ. Хотя второй и третий сезоны «Германии» — это скорее американский сериал на немецком языке, т.к. делается он теперь напрямую для Amazon.
— Как вы оцениваете сериал, насколько он вам близок?
— Мы уже посмотрели второй сезон, который выйдет 19-го октября, и весь его мир и герои нам чрезвычайно близки и дороги.
Трейлер второго сезона Deutschland 86
«Германия-83» первоначально имела сравнительно слабые рейтинги, однако позднее стала хитом на родине и за рубежом — в 2015 году The New Yorker назвал его одним из лучших сериалов года.
Читайте также
Человек на пороге. Михаил и Лили Идовы о «Лете»
Михаил Идов о «Долгой счастливой жизни» Шпаликова
«Юморист» — рецензия
seance.ru
Бывший рижанин осуществил американскую мечту в Москве :: Freecity.lv
Михаил Идов.
В России о Михаиле Идове заговорили сразу же после того, как вышел его первый роман «Кофемолка». Читающая Америка с ним познакомилась немного раньше, когда он стал постоянным автором журнала New York Magazine. Но первыми литературный талант будущего главреда российской версии GQ оценили читатели газеты Diena еще в начале 1990-х.Сегодня Михаил Идов — популярный американский журналист, модный русско-американский писатель, главный редактор российской версии американского глянцевого мужского журнала GQ (Gentlemen’s Quarterly), человек, который одинаково хорошо говорит и пишет на обоих языках. А в прошлом — рижанин, выпускник Пушкинского лицея, один из авторов самиздатовского школьного журнала Ars. Свою первую статью Михаил опубликовал в газете Пушкинского лицея, а первый рассказ вышел в приложении к газете Diena.
С момента учебы в университетах Кливленда и Мичигана будущий писатель сменил около десяти работ: несколько лет играл и пел в рок-группе, был официантом, барменом, переводчиком, продюсером новостной программы на NBC, потом — на канале RTVi (тогда еще НТВ-Интернешнл), писателем-фрилансером, музыкальным критиком и даже совладельцем маленького кафе.
Только к 30 годам Михаил нашел работу по душе — стал постоянным автором журнала New York Magazine. А в 2009 году в США вышел в свет его роман Ground Up, написанный на английском языке. Идов перевел его на русский под названием «Кофемолка» и наутро… проснулся известным русским писателем.
В Америке он с 1992 года, куда эмигрировал из Латвии вместе с родителями. Уезжал с тяжелым сердцем. Но за 20 лет жизни прижился, получил хорошее образование, сделал блестящую карьеру и стал своим.
Последние два года Михаил живет и работает в Москве, каждый день у него расписан по минутам. Для журнала Открытый город он нашел время в свой условно выходной день. Наша встреча должна была уместиться в промежуток между детским праздником, на который он был приглашен вместе с двухлетней дочерью Верой и женой Лили, и деловым обедом. Но судьба распорядилась иначе, явно подыграв Открытому городу. Поднимаясь с Михаилом на 11-й этаж в редакцию GQ, мы субботним утром застряли в лифте в пустом здании бизнес-центра. Более удачную возможность — наговориться с занятым человеком — трудно было придумать.
Побег из Риги 90-х
— Здравствуйте, мы в лифте застряли. В каком? Да откуда ж я знаю? В нашем бизнес-центре их 4, — сказал в трубку Михаил Идов.
Но я был только рад тому, что появился шанс растянуть наше общение и расспросить Михаила обо всем поподробнее. Прежде всего, о его рижской жизни.
…Первые 16 лет жизни Михаил Идов, тогда — Миша Зильберман, прожил в Латвии: родился в Юрмале, переехал с семьей в центр Риги, на тогдашнюю улицу Карла Маркса (ныне Гертрудес), а потом — на Блауманя. Учился в Пушкинском лицее на Саркандаугаве. В классе было всего три мальчика на 25 девочек. И все трое сегодня талантливые литераторы: Михаил Идов, житель Нью-Йорка, Александр Гаррос, обосновавшийся в Москве, и Алексей Евдокимов, оставшийся в Риге.
Решение об эмиграции в США семья Зильберман-Идовых принимала очень тяжело.
— Я страшно брыкался и не хотел уезжать, потому что за месяц до отъезда в приложении к газете Diena впервые опубликовали мой фантастический рассказ. Я был уверен, что, уехав, навсегда оставлю блестящую литературную карьеру, — вспоминает Михаил и снимает куртку, в замкнутом пространстве лифта становится душно.
О первом литературном опыте Михаил говорить не хочет. Хотя сюжет помнит, а пожелтевший экземпляр газеты до сих пор хранится у родителей.
Что же касается решения об отъезде, то семья Зильберман-Идовых была вынуждена его принять. И даже Михаил в итоге согласился. Случилось это после мерзкого уличного инцидента.
— Латвия 1992-го была еще менее гостеприимным местом для русскоязычного еврея, чем советская Латвия. Это, к сожалению, факт. Шансы уехать из Союза у моих родителей были с конца 70-х, но они не хотели — были советскими патриотами, хотя и не суперлояльными режиму. А вот бабушка была коммунисткой, причем настоящей, идейной. В 1989 году, когда в стране было плохо с продуктами, а депутаты проголосовали за то, чтобы повысить себе зарплаты, она от возмущения положила партбилет на стол. Это было еще до того, как то же самое сделал Ельцин. Тогда это был еще Поступок. Но мы совершенно не были настроены на эмиграцию. А вот то, что началось после распада Советского Союза…
Михаил на минуту задумывается, вытаскивая из памяти не самые приятные эпизоды своей жизни.
— Единственный раз, когда меня и отца избили на улице — просто так, за внешний вид — был именно перед этим решением. И, к сожалению, сопровождалось все эпитетами на латышском языке. На нас напали трое мужчин, и я прекрасно помню, как они кричали: «Ebreji! Židi!»
Классическая дилемма для еврейской семьи… Вспоминаю фильм Романа Полански «Пианист» с теми же сомнениями семейства Шпильманов — уезжать или остаться. Зильберман-Идовы тоже до последнего сомневались. Родители Михаила боялись потерять работу: отец был инженером в НИИ вагоностроения, мама — библиотекарем в техникуме легкой промышленности. Статус «негражданина» с поражением в правах, которым всех членов семьи наделило молодое латвийское государство, тоже не сулил ничего хорошего. Но даже это не пугало, последней каплей стало именно нападение на улице. После этого Михаил с родителями и бабушкой стали готовиться к отъезду.
Хотя, кажется, американец Идов уже всех простил, и по прошествии двух десятков лет даже пытается найти оправдание всему, что тогда происходило.
— Отчасти я понимаю, почему такое творилось — это был совершенно необходимый откат на противоположные позиции после четырех десятилетий унижений и притеснений, который испытывал латышский народ. В некотором роде это было заслуженно… Но все равно на своей шкуре испытывать такое довольно сложно, — признается Михаил.
В это время нас прерывает чей-то крик снаружи. Пытаемся разобрать слова, кажется, это охранник понял, что мы застряли. Михаил кричит ему в ответ, что лифтера уже вызвали и снова набирает телефон аварийной службы:
— Через сколько будете? Через 20 минут? Хорошо.
Дуэт мог превратиться в трио
После отъезда в США Михаил Идов не оставлял надежд вернуться в Ригу. Он писал письма Гарросу и Евдокимову, они отвечали ему в Кливленд (штат Огайо), где тогда проживала семья Зильберман-Идовых. Говорит, что хранит эти письма до сих пор.— Забавно, что через год после моего отъезда Гаррос с Евдокимовым стали писать дуэтом. Интересно, если бы я остался, мы бы втроем писали, в каких-то иных комбинациях или каждый по отдельности? — задается он вопросом.
Между прочим, такой вариант был вполне реален: с первого взгляда Михаил Америку не оценил, пошел работать в McDonald’s, чтобы скопить денег на билет до Риги и вернуться. Мудрые родители все-таки уговорили сына купить билет в оба конца, но обратный — с открытой датой. Счастливый, в 1993 году он снова прилетел в Ригу, поселился у Гарроса… И неожиданно понял, что за год, как он сам говорит, Америка успела в него просочиться, и ему было уже неуютно в Латвии. Идов снова сел в самолет и на этот раз окончательно уехал из страны.
— Вы где? — прервал воспоминания Михаила чей-то крик на одном из этажей. — Постучите по двери, чтобы я понял, где вы застряли. Так, все! Больше ничего не делайте, буду работать.
Электромеханик принялся за наше спасение, а Михаил снова погрузился в воспоминания.
В следующий раз он прилетел в Ригу только в 1998 году. К тому времени город заметно изменился, да и Михаил стал уже настоящим американцем. Получил образование — вначале поступил в университет в Кливленде, затем изучал теорию кино в Мичиганском университете в Энн-Арборе.
Биографические тайны
В третий раз за эти 20 лет он побывал в Риге уже в 2012 году — привез на свою родину жену Лили. Она очень удивилась, когда увидела на надгробной плите на Лесном кладбище, где похоронен дедушка Михаила, надпись: «Григорий Абрамович Идов». В браке Михаил и Лили живут уже 12 лет, но ей всегда казалось, что Идов — это псевдоним. Оказалось — нет, настоящая фамилия деда Михаила и, соответственно, девичья его мамы. Об этом факте знают немногие.— Я был летом, и меня поразило, насколько приятный, удобный, небольшой и полупустой город Рига. Город, который в детстве мне казался мегаполисом, — Михаил говорит о нем так, словно описывает по-настоящему близкого человека. — Рига полностью предопределила мое понимание того, как должны быть построены города. Как должен выглядеть город, в котором мне комфортно. До сих пор, когда я где-то оказываюсь, я подсознательно ищу эквиваленты Риги. В этом плане мне Нью-Йорк очень близок, потому что он построен по похожему принципу: он квадратный, расположение его домов и улиц логично. Меня реально сводит с ума лучевидность Москвы, этот радиальный город. Скоро два года, как я живу здесь, но постоянно ловлю себя на мысли, что не понимаю, в какой точке города нахожусь.
— Попробуйте открыть двери, — снова прерывает рассказ Михаила голос из потустороннего мира.
Вдвоем оттягиваем телескопическую дверь и чувствуем, наконец, прилив свежего воздуха. Но глаза упираются в кирпичную стену. «Замуровали нас, похоже», — шучу я. Оказывается, мы застряли где-то между восьмым и девятым этажом. Голос снова просит вручную закрыть дверь, больше ничего не трогать и ждать.
— А еще, когда я в последний раз гулял по Риге, все время прикидывал: может, купить квартиру? В Риге дома невероятной красоты, их можно сравнить с архитектурой османовского Парижа. Но пока я не решился. Знаю, что в России точно никогда ничего не куплю. Во-первых, это страна с очень хорошо задокументированной историей неуважения к частной собственности. Во-вторых, разумеется, в Москве совершенно бессовестно перегрет рынок, и покупать что-либо, кроме еды, просто не имеет никакого смысла.
О том, чем сегодня живет Рига, Михаил знает, как он сам говорит, по минимуму. И что забавно — благодаря Нилу Ушакову. Нет, они не знакомы. Но как-то Идов подписался на страницу мэра в Facebook.
— Он мне чем-то симпатичен, поэтому я слежу за тем, что происходит в Латвии, его глазами, — говорит Идов.
И тут лифт неожиданно трогается, двери открываются, и на нас смотрит довольный электромеханик: «Можете спокойно ехать. А если вдруг еще раз застрянете, я на месте — освобожу вас быстрее…»
К счастью, больше его услуги нам не понадобились. Для субботнего утра в Москве мастер и так совершил чудо.
Мы поднимаемся на 11-й этаж, заходим в редакцию, и тут Михаил неожиданно говорит:
— А хотите, расскажу историю, которая никогда и нигде не публиковалась? Полный эксклюзив! Мало кто об этом знает, но с Сашей Гарросом и Лешей Евдокимовым мы записали три музыкальных альбома. Ни один из нас в тот момент не умел играть ни на одном музыкальном инструменте. Петь мы тоже не умели. Понятно, что единственным стилем, в котором мы могли выступать, учитывая наши данные, был авангардный панк. Где-то у меня есть кассета с одним из этих альбомов. Возможно, единственный экземпляр. Первые два альбома мы записывали на бытовой магнитофон, а третий, когда я приехал в 98-м году, уже на видеокамеру. Только к тому моменту я уже научился играть на гитаре, и это было уже не так интересно. А вот первые два альбома — они по-настоящему оригинальны.
Американский прорыв с русским акцентом
После ностальгического лифта обстановка солидного офиса требует другой тональности, и я перехожу к более обстоятельным вопросам.
Михаил, насколько тяжело было окунуться в мир с другим укладом жизни и другой языковой средой?
Как и любому человеку, вырванному из какого-то контекста. Одно из самых чудовищных ощущений в жизни, когда ты знаешь язык достаточно хорошо, чтобы изъясняться на нем, но плохо, чтобы полностью быть собой. Ощущение, что ты поглупел. Отчасти из-за этого я не могу заставить себя выучить французский. Это ужасно, когда ты можешь придумать остроумный ответ на реплику только через три часа… Такая перспектива по-настоящему пугает.
Абсолютное стечение обстоятельств. Мне просто повезло с одной статьей, которую я написал для нового журнала Slate. Она стала хитом, и после этого мне стали предлагать работу, у меня появился литературный агент, стало легче. Агент до сих пор у меня есть. В основном занимается моими книгами, правами на экранизацию. Но иногда ее агентство помогает мне с публикацией статей. Скажем, когда я хочу разместить колонку в New York Times или The Wall Street Journal. Она занимается стратегическими вещами.
Роман Ground Up сделал вас известным в США…
Это, наверное, преувеличение. В Штатах меня все-таки знают как журнального автора.
Но в России-то точно о вас заговорили после выхода «Кофемолки». Некоторые критики стали вас называть вторым Набоковым.
Нет, никто меня так не называл.
Я сам читал несколько рецензий, где есть это сравнение.
Нет, нет, нет. Люди периодически припоминают Набокова как исторический прецедент — человека, который написал роман на английском, а потом сам перевел его на русский. Я очень рад тому, что меня вспоминают именно в этом ключе. Но на этом все сравнения заканчиваются, и должны заканчиваться! Потому что Набоков — величайший писатель ХХ века, а я — ремесленник средней руки. И сатирик. Я всячески против этих сравнений, помимо того, что мне очень лестно иметь в своей биографии такой фактоид, что я стал вторым после Набокова человеком, который написал один и тот же роман на английском и на русском. Но если говорить вообще о романах на двух языках, это происходит сплошь и рядом. Люди переводят сами себя. На французский с английского, с французского — еще на какой-то… Ничего исключительно в этом как раз нет.
В Москву через Болотную площадь
Как вы получили предложение возглавить российскую версию американского журнала GQ?В декабре 2011-го я был в Москве по заданию New York Magazine — писал о протестах на Болотной и Сахарова. И я очень горжусь той статьей, которая вышла. Это был первый большой материал о новом виде протеста, который тогда возник. Пока я был здесь, стало известно, что предыдущий редактор GQ уходит. Я был знаком с тогдашним президентом Conde Nast (американское издательство, выпускающее такие журналы как Architectural Digest, Bon Appétit, GQ, The New Yorker, Vanity Fair, Vogue и др. — А.С.) Кариной Добротворской. До этого встречался с ней в Нью-Йорке. И вот она звонит и спрашивает, не хочу ли я прилететь и поговорить с ней на эту тему. А я ей отвечаю: «Знаете, я вообще-то в пяти кварталах от вас…»
Надо же, еще одно стечение обстоятельств…
Да, и это тоже самое настоящее стечение обстоятельств: оказаться в Москве, когда Карина обо мне вспомнила, да еще так близко от нее. Мы встретились, и я принял предложение стать главным редактором русской версии GQ.
Как жена восприняла ваше предложение переехать из Нью-Йорка в Москву?
Для Лили это было страннее, чем для меня. Она-то как раз москвичка. И если для меня приезд в Москву означал долгую командировку, то для нее — возвращение домой, на которое она никак не рассчитывала. 15 лет назад Лили уехала учиться в США, мы познакомились с ней в Нью-Йорке, 12 лет назад поженились, и тут мы едем в Москву… Но в отличие от меня Лили вполне комфортно чувствует себя здесь. Она — фотограф. Недавно в одной из лучших галерей страны — «Триумф» — у нее была прекрасная сольная выставка. Сейчас она работает над другими проектами.
Что вы думаете о сегодняшней литературе, кого читаете, есть ли любимые авторы?
Для человека, который считает себя писателем, я преступно мало читаю серьезной современной литературы. Четыре-пять романов в год. В этом году, например, страшно сказать, я наконец-то добрался до Дженнифер Иган, в русском варианте название ее романа чудовищно переведено как «Время смеется последним». Это очень хороший роман. Но это Пулитцер за 2011 год. Так что с таким опозданием я все ловлю, к сожалению.
А из русских авторов кого вы можете назвать? Или на русском читаете меньше?
Да, я довольно мало читаю на русском. Лучшее, что я прочел за последние несколько лет, это Сергей Болмат. Считаю, это лучший автор, пишущий на русском языке за последние 10-15 лет. А его роман «В воздухе» с 2000-х годов, наверное, лучшее, что было написано в России. Еще один отличный роман, который я прочитал недавно, это еще не вышедшая книга под названием «Бывший сын» Саши Филиппенко. Роман выходит этой осенью. Он написан на белорусской фактуре. Это 10 лет жизни в Минске при Лукашенко, а по стилю, напряжению, по красоте роман временами напоминает «Белую гвардию» Булгакова.
Колонки не должны заменять журналистику
В чем, по-вашему, различие СМИ Америки и России?Когда я сюда приехал, мне все говорили: как вы будете работать в такой уникальной сфере российской журналистики? Как вы к ней привыкнете? Я здесь почти два года, и не вижу никакой уникальной российской журналистики. Есть две школы, которые разнятся между собой довольно серьезно: это американская и европейская журналистика. При этом российская школа ничем существенным не отличается от европейской. Более того — это совершенно органичная часть европейской журналистики. Она мало чем отличается от британской, французской школ.
Но все-таки разница есть…
В американской школе заметен перевес в сторону длинной литературной формы — репортажа и сухого репортерского изложения фактов. В Европе в репортерские материалы очень часто закрадываются эмоции и личный опыт автора, и при этом они гораздо меньше умеют и любят писать и читать как раз длинные литературные вещи в стиле новой журналистики, у истоков которой стоял журнал New York Magazine. При этом существует такая тирания публичного интеллектуала, засилье колумнистов. Оно одинаковое в России, Франции и Англии. Я не любитель жанра колонки, и с большим трудом переношу необходимость ее поддерживать на страницах своего журнала. Но тут ничего не поделаешь — это европейская традиция. Не русская, а именно европейская.
За что вы не любите авторские колонки?
Потому что такой вещи, как универсальный специалист по всем темам, практически не существует. Очень мало, практически нет такого живущего на земле человека, чье мнение на любую тему, в любой отрасли меня бы одинаково интересовало. Хорошо, когда имеется набор комментариев на одной полосе, просто как-то отражающих спектр мнений по тому или иному вопросу. Страшно, когда колонка начинает заменять собой журналистику, репортерские навыки, умение, черт возьми, поднять телефонную трубку и позвонить кому-то за комментарием. Страшно, когда вместо этого молодые люди пытаются пробиться в журнал только с идеей, что они будут писать колонки и одарят мир перлами своей мысли.
Колонка для меня — это золотые часы при выходе на пенсию, это приз за выслугу лет, это человек, который больше не может писать репортажи. Вот тогда ему доверяется колонка, где он мирно пасется до конца своих дней. Почему молодые люди хотят это делать, я понять не могу. Наверное, для того, чтобы видеть свое лицо в журнале, обрисованное грифелем.
Экономическое давление хуже цензуры
Хватает ли вам свободы слова в России?
Мне — да, потому что глянец существует в несколько уникальном положении. Даже несмотря на все более и более серьезные ограничения свободы слова за последние 12 лет. Всегда подразумевалось, что глянец — это как бы элиты, разговаривающие сами с собой, и поэтому цензуры как таковой там вообще никакой не было. У меня на последней полосе GQ целый год публикуется комикс, в какой-то момент там были нарисованы дочки Путина в хиджабах, но никто даже бровью не повел. Для меня это совершенно нормально — сатира есть сатира. Но в общей нервной обстановке, скажем, КоммерсантЪ-Власть не могла бы себе такое позволить. А поскольку GQ рассматривается как одна из стенгазет московских элит, то может быть нам позволяется больше.
Все тексты перед публикацией у вас читают юристы?
Как во всех журналах. И это правильно, потому что юристы смотрят, чреват ли тот или иной материал потенциальным иском от какой-то из обиженных сторон.
А ваши собственные политические взгляды не мешают жить и работать в Москве? Мне кажется, вы симпатизируете «несистемной» оппозиции.
Нет, я не на стороне оппозиции. Я — гражданин США, член Демократической партии США, и я на стороне демократов.
Вы сказали, что предложение возглавить русскую версию журнала GQ было лучшим предложением для вас на сегодня.
GQ — это один из лучших журнальных брендов. Он существует как самостоятельный журнал с 50-х годов прошлого века. Это первый в мире журнал, который умудрился совместить потребительскую культуру с первоклассной журналистикой. Почти все остальные журналы перекошены либо в одну, либо в другую сторону. Именно поэтому всегда существуют разные мнения: одни уверены, что GQ – это занудные длинные материалы, другие — что это журнал про штаны.
Я очень горд, что обе стороны одинаково правы. Ну, кроме того, что материалы занудные. Потому что в сферу интересов современного мужчины, в сферу интересов современного человека, на мой взгляд, входит, разумеется, и материальная культура, и культура как товар, и политика, и спорт, и телевидение, которое в последнее время стало лучше, и кино.
Любая концентрация на одной из этих вещей в ущерб другим не дает результата, и попытка «снобировать» материальную культуру в пользу высокой духовности для меня разит в первую очередь совком, когда интеллигентностью отгораживались от ужасов советского быта. Именно в этом плане для меня GQ близок к идеалу.
Алексей Стефанов, собкор «Открытого города» в Москве
07-12-2013
www.freecity.lv
«Отдельное счастье, что Серебренников смог взять наш материал и сделать его еще лучше»
На премьере фильма «Лето» в Каннах актеры и продюсер картины пронесли по красной ковровой дорожке плакаты с именем режиссера, находящегося под домашним арестом. Фильм прошел с аншлагом
Михаил Идов. Фото: Сергей Карпов/ТАССВ Каннах с аншлагом прошла премьера фильма «Лето» Кирилла Серебренникова. Картину встретили овациями.
Актеры фильма и его продюсер пронесли по красной ковровой дорожке плакаты с именем режиссера. Сам Кирилл Серебренников находится под домашним арестом по делу «Седьмой студии» и не смог приехать в Канны. Однако в зале Дворца фестивалей для него было забронировано место.
«Лето» — это фильм о взаимоотношениях лидеров групп «Кино» и «Зоопарк» Виктора Цоя и Майка Науменко. События разворачиваются летом 1981 года в Ленинграде, где зарождается русский рок.
Сценарий фильма написали Михаил и Лили Идовы, а также сам Серебренников по воспоминаниям Натальи Науменко. Обозреватель Business FM Евгения Смурыгина поговорила в Каннах с Михаилом Идовым:
Вы писали сценарий вместе с женой. Расскажите, как вы взаимодействовали, обсуждали. Может быть, чуть не развелись?
Михаил Идов: Нет, мы чуть не развелись, когда мы вместе работали над другими проектами сто лет назад, а как раз сценарные дела у нас прекрасно получаются вроде бы. Это уже третий наш совместный проект, потому что мы вместе писали сериалы «Лондонград» и «Оптимисты». Это, правда, наш первый фильм, именно полный метр. И мне, и Лиле очень дорога была эта эпоха, эти люди и эта музыка. То есть было невероятным счастьем просто, что вот это материал, с которым мы можем работать, что-то сделать, и потом отдельное счастье — это то, что Кирилл Серебренников смог взять наш материал и сделать его еще в сто раз лучше своим режиссерским подходом.
Многие говорят здесь, по слухам, что это другой фильм получился, что это другой Серебренников. Как, по-вашему, это так?
Михаил Идов: Я, на самом деле, не лучший авторитет для ответа на этот вопрос, но, конечно, это самый кинематографичный фильм Серебренникова. У него нет корней в театре, как у других фильмов. Как, например, «Ученик» и некоторые другие — он не основан на пьесе, он не основан ни на каком предыдущем материале. Но там есть и все, что люди любят в Серебренникове тоже, включая великолепных актеров из «Гоголь-центра» и, конечно, уникальный совершенно драйв, который ему присущ и в опере, и в балете, и когда он делает про Нуриева что-то, и когда он делает про Цоя что-то.
Как вам эти уколы со стороны Бориса Гребенщикова и прочих? Никак? Понятно.
Ранее основатель группы «Аквариум» Борис Гребенщиков ознакомился со сценарием картины и назвал его «ложью от начала до конца». Об этом музыкант заявил журналистам в Санкт-Петербурге на презентации своего сольного альбома «Время N».
Добавить BFM.ru в ваши источники новостей?
www.bfm.ru
Человек на пороге. Михаил и Лили Идовы о «Лете» – Журнал «Сеанс»
Лили и Михаил Идовы. Фото: Ксения УгольниковаМихаил, когда Цой погиб под Кестерциемсом, вы были подростком в Латвии. Чем тогда была для вас эта новость?
Михаил Идов: Расскажу вещь очень странную, о которой прежде не говорил. Это был день, когда со мной в первый и последний раз в жизни произошел момент ясновидения. По поразительному стечению обстоятельств, в момент гибели Цоя в Латвии я, латвиец, был у родственников в Ленинграде, причем в старой семейной квартире на Рубинштейна, 6, напротив Ленинградского рок-клуба. Началась программа «Время», и в тот момент, когда диктор только приветствовал зрителей, я абсолютно явственно знал, что следующая его фраза будет «погиб Виктор Цой». Причем ничего же это не предвещало! Цой был не Эми Уайнхаус…
И не Тупак Шакур.
М.И.: Да, и люди не задавались вопросом, сколько он проживет. Тем не менее, весь этот сюжет я услышал за тридцать секунд до того, как он прозвучал. И поэтому моя первая реакция была: «А, ну да, вот так». При этом я уже был огромным фанатом группы «Кино», а больше нее любил только «Аквариум». Но похожим на Гребенщикова я не мог хотеть быть, потому что Гребенщиков воспринимался как некая божественная сущность. А Цой как раз был рок-звездой в западном понимании, когда за ним не только музыка, но и готовый набор средств к существованию: это и прическа, и тон в разговорах со взрослым, и одежда, и интерес к восточным единоборствам… в общем, этот набор ты получал оптом и строил на его основе свою подростковую сущность. А вот Лиля росла по-другому: в ее жизни эту роль, по-моему, исполняла группа «Наутилус Помпилиус»…
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Лили Идова: Да, но «Кино» я тоже всегда очень любила, и в какой-то степени они были для меня моделью.
В фильме есть сцены с кавер-версиями западных хитов. С одной стороны, они вписывают Науменко и Цоя в мировой музыкальный контекст. С другой, показывают провал между «здесь» и «там». При этом я абсолютно уверен, что русский человек может любить Цоя, совершенно не зная New Order или The Cure. А для вас, как для людей, половину жизни проведших в США, Цой и Майк — это все-таки «свое, родное», или некая часть общего музыкального ландшафта 80-х?
М.И.: Использовать эти песни в фильме решил Кирилл, чтобы подчеркнуть, что наши герои в первую очередь меломаны. Они живут этой музыкой. Вы можете понять и любить их музыку, не зная T-Rex или Боуи, но их самих понять без этой музыки нельзя — за ней они проводили дни и ночи, спорили, использовали эти песни как опознавательный знак для «своих».
Помню, когда я только приехал в США и только-только узнавал новую музыку, я искал в ней следы уже знакомого мне русского рока. И очень приятно было находить следы «Кино» в группе R.E.M. Лет через пять пребывания на Западе это перевернулось: теперь я искал русскую музыку, в которой было приятно находить отзвуки знакомой западной музыки — тогда появились «Мумий Тролль» и Земфира. Уверен, что мы познаем новое через старое. Но в данном случае было приятно знать, что русские музыканты слушают ту же музыку, что и ты.
Л.И.: Для меня русский рок восьмидесятых тоже был точкой входа в западную музыку. Мне до сих пор трудно думать о Боуи и не думать про Гребенщикова.
М.И.: Трудно слушать Sons of the Silent Age и не думать о «Сыновьях молчаливых дней». Но мы одни из немногих, кто, слушая первую песню, думает о второй, а не наоборот.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Михаил, вы учились в американской киношколе. Расскажите о том, как вы учились писать сценарии? Вам дали какие-то лекала и метод?
М.И.: Говоря о лекалах и рецептах, вернусь к Боуи, который сказал: «Не бойтесь копировать то, что вам нравится — копируя, вы будете совершать ошибки, которые со временем станут вашим стилем». Да, я ходил в американскую киношколу, но писать сценарии научился полностью в России, когда писал сериалы «Лондонград» и «Рашкин», который оказался на полке. Не хочу расстраивать участников популярных семинаров, но написание сценария сродни журналистике: нужно очень много анализировать и вбирать того, что сделано до тебя. А потом очень много работать в стол или, как в случае с «Рашкиным», в мусорный ящик.
Л.И.: И переделывать.
М.И.: Если твой первый сценарий, который видят другие люди, на самом деле твой двадцать восьмой, это правильно.
Л.И.: Я никогда не училась сценарному делу и не планировала писать сценарии. Когда Михаил писал «Лондонград», я вдруг включилась в процесс. И первая сцена, которую я написала, вошла в эпизод без изменений. Разумеется, так больше никогда не было (смеются). До этого я никогда не писала ни для кино, ни прозу. Для меня написание сценария — это очень визуальная вещь. Я представляю трехмерную картину этого мира, и тогда уже могу расставить героев и записать их диалоги.
М.И.: Кроме того, ты юрист по образованию…
Л.И.: У меня много образований…
М.И.: И все они юридические! Кажется, у тебя лучше, чем у меня и большинства «конкурентов», развита логика. Это все странным образом полезно для нашего дела.
И умение на несколько ходов вперед смотреть…
М.И.: Как раз нет: если вы по-настоящему знаете персонажей, то можете смоделировать их реакцию на любые предложенные обстоятельства. Самое важное в любой истории — герой и понимание того, чего он хочет. Остальное прикладывается. Сегодня сценарий часто начинается с описания интересного мира или темы, куда потом поселяют неинтересных героев. Мы стараемся создать в первую очередь интересных героев. В «Лондонграде» не было ставки на экзотику, ко второй или третьей серии зритель должен был забыть, что действие происходит в Лондоне. Приятно осознавать, что сериал на пике демонизации Запада в СМИ встретил такой отклик среди молодых людей.
Л.И.: Если зрители не могут сопереживать героям, любой мир будет занимать их не больше двадцати минут.
М.И.: Даже Ленинград начала 1980-х.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Вы часто работаете с историями, погруженными в прошлое, или, как в «Лондонграде», отправляете героев за рубеж…
Л.И.: Просто так получилось, что проекты о прошлом времени пошли в ход прежде других.
М.И.: Да, ведь вы видите только те проекты, которые кто-то снял!
По ним только и можно судить.
Л.И.: Нам очень интересны люди, живущие на сломе культур. В «Оптимистах» это советские дипломаты 1960-х, знающие иностранные языки и жизнь на западе, в «Лондонграде» это русские вне своего элемента…
М.И.: В «Рашкине» это американец в России.
Л.И.: Нам интересна тема человека, вынутого из своей среды и адаптирующегося к обстоятельствам. Возможно, это связано и с личным опытом…
М.И.: You think? (Смеются.) Разумеется, тут и Фрейда не нужно звать. Я живу на стыке культур, и мне очень интересны приспосабливающиеся, выживающие и сопротивляющиеся люди.
Как устроено ваше сотворчество?
Л.И.: Мы обычно вместе придумываем тему и общую канву сюжета…
М.И.: Просто ходим по городу и разговариваем.
Л.И.: Так легче придумывается.
М.И.: Есть этап, на котором полезно все говорить вслух: какие-то задумки могут оказаться полным бредом, и наоборот. А потом мы уже работаем индивидуально.
Л.И.: Если это телесериал, мы делим эпизоды, если фильм, то сюжетные линии.
М.И.: В «Лете» Лиля скорее отвечала за романтику, а я за сцены вокруг рок-клуба — на правах бывшего музыканта.
Бывшего?
М.И.: Когда вы были последний раз на моем концерте? А когда я сам был последний раз на моем концерте?
То есть вам, чтобы писать, нужно две комнаты?
Л.И.: Почему же, можно писать, уткнувшись в компьютеры в одной; потом обмениваемся, обсуждаем.
М.И.: Физический акт письма все-таки одинокий. А придумывать проще вместе. Мы так работали и с Леной Ваниной: бродили по городу, но втроем.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018В вашем случае это спокойный процесс, или возникает напряжение?
М.И.: Только не в процессе написания. Вокруг — да, случаются моменты уязвленного самолюбия. А вот поругаться по поводу разного видения сцены — такого пока не было. Может, впереди еще.
Л.И.: Скорее всего.
Вы сказали: чтобы писать, нужно много изучать. На кого вы ориентируетесь?
М.И.: Я огромный фанат Скотта Александера и Ларри Карашевски — они тоже работают дуэтом, и лучше всех обращаются с документальным материалом. При этом их имена как-то не на языке, но все помнят их фильмы. Это они написали «Эд Вуд», по-моему мнению, лучший фильм Бертона. Также они авторы сценариев к двум поздним фильмам Милоша Формана, «Народ против Ларри Флинта» и «Человек на луне». Оставаясь верными духу событий, они всегда обнаруживают удивительную пластичность в материале и создают вещи, гораздо большие, чем сами эти события — поэтому их фильмы получаются общечеловеческими.
Как вы отсюда воспринимаете #metoo? Как относитесь к тому, что в некоторых сценарных программах на «маке» встраивают подсчет реплик по гендерам?
Л.И.: У меня на «маке» вообще нет программы, я пишу топорно в Google Docs. Хотя это, конечно, не вопрос программы. Важно, отдаешь ли ты себе отчет в том, насколько интересные у тебя женские персонажи, или они сугубо двигатели сюжета. Никто не считает реплики или проценты. Сейчас на телевидении появляется огромное количество женщин-шоураннеров и сценаристок, которые делают потрясающие вещи. Это Шонда Раймс, Фиби Уоллер-Бридж, Тина Фей, чей 30 Rock изменил условия, в которых делались комедии в Америке.
М.И.: Проблема репрезентации есть, но заставлять Спилберга под дулом пистолета снимать больше женщин или темнокожих актеров — не решение. Нужно дать развиться следующему Спилбергу, который может оказаться темнокожим или женщиной. Если больше разных людей будут рассказывать истории, то разных историй будет больше. Это решается на уровне студийного начальства. Мне самому не очень приятно осознавать, что для Голливуда я, русский эмигрант, почти что diversity hire. Но я выгляжу, как три четверти Голливуда, я еврей средних лет из Нью-Йорка. Это мнимое «разнообразие». Вместо того, чтобы считать реплики у меня, в следующий раз отдайте деньги женщине с более интересной историей.
Почему, вообще, «Лето»? Как вы воспринимаете это время — начало восьмидесятых? Откуда возникла столь нежная, лишенная резкости трактовка периода и персонажей?
Л.И.: У Цоя настолько цельный, сложившийся образ, что единственный способ как-то посмотреть, что это за человек и что с ним происходит, — это застать его за несколько минут до того, как этот образ складывается.
М.И.: Это человек на пороге. И трагедия в том, что наш Майк в конце остается на этом пороге, а Виктор входит в другое состояние. По поводу еще не собранного образа — насколько же прекрасен Тео Ю! В сцене, когда он идет в студию писать вокал для песни «Время есть, а денег нет», на долю секунды он принимает у микрофона позу позднего Цоя, которую мы знаем уже по «Ассе»: одна рука сжимает на локоть другой, голова слегка наклонена. В фильме Тео делает это на долю секунды, будто это такой проблеск будущего.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Что для вас послужило первоисточником?
Л.И.: Отправной точкой для нас были совершенно потрясающие и очень короткие — это даже не книга или статья, а длинный пост в ЖЖ — мемуары Наташи Науменко. На них фильм и основан.
М.И.: Остальное отчасти вдохновлено по каким-то видеозаписям. Документальная точность была не так важна, скорее стояла задача уловить дух.
Как вы думаете, почему представители рок-сцены того времени так отреагировали на фильм, а вернее, даже на сценарий?
Л.И.: Людям больно, когда приходит кто-то со стороны и рассказывает свою версию событий. У каждого в голове свой Цой, и кому-то трудно видеть чужого.
М.И.: Особенно рассказанного какими-то москвичами. Наш фильм — романтическая музыкальная фантазия. Она ни в коем случае не отменяет потенциальное множество других. Я был бы счастлив посмотреть и более традиционный байопик Цоя, и проект Учителя, в котором действие разворачивается сразу после гибели Цоя.
Л.И.: Надо понимать, что большинство возражений возникло еще до того, как фильм снимался…
М.И.: …и до того, как был написан сценарий. Но это нормально. Мне было бы интересно узнать реакцию некоторых людей после просмотра фильм.
Как возникла фигура Скептика, кто ее придумал?
М.И.: Персонаж, высказывающий скептические мнения о происходящем, был, но Кирилл развил эту фигуру, превратил его в демона современности, который витает надо всем.
Вы говорили, что выбор песен и организация номеров — идея Кирилла Серебренникова. В сценарии эти сцены присутствовали?
М.И.: В первоначальном сценарии присутствовали только песни Науменко и группы «Кино».
В одном из интервью вы говорили, что рассчитывали поучаствовать в картине в качестве музыкального супервайзера.
М.И.: Это было на ранних этапах, до того, как Кирилл стал режиссером.
А как вообще проект попал к вам?
М.И.: Идея написать фильм «про Цоя» существовала несколько лет, и было несколько подходов к снаряду с разными сценаристами и режиссерами. В какой-то момент продюсер Илья Стюарт попросил нас с Лилей попробовать исправить сценарий, который никого не устраивал. Мы переписали его заново — и тогда прикрепленный режиссер открепился. Фильм оказался бесхозным, но тут произошло чудо: Кирилл Серебренников искал следующий проект после успеха «Ученика» и выбрал этот.
«Лето». Реж. Кирилл Серебренников. 2018Вы общались с Ромой Зверем после того, как он получил музыкальный приз?
Л.И.: Нет, мы уехали очень быстро после премьеры, а он получил приз только в последние дни фестиваля.
М.И.: Но, подозреваю, тот факт, что Рома Зверь стал каннским лауреатом — это прекрасный ответ на мнение части рок-тусовки о том…
Л.И.: …что один музыкант не может играть другого.
М.И.: И правда, где же такое видано?
А вообще, как вам каннский опыт?
М.И.: Это абсолютный сюрреализм, исполнение мечты и так далее. Но в первую очередь это все должен был видеть Кирилл Семенович Серебренников, а мы тут уже немного сбоку припека. И его отсутствие было так же важно, как и присутствие всех нас.
Л.И.: Его отсутствие ощущалось всеми.
Есть ощущение, что вы сознательно идете по пути «исполнения мечт». Еще будучи редактором GQ, вы были фанатом «Безумцев» — и сделали «Оптимистов», которые в некотором смысле советская подмена рекламщикам. Теперь фильм о Цое, который не по любви невозможно делать. Вы говорили, что в России много возможностей. В то же время, Россия сейчас не кажется территорией творческой свободы — Серебренников за решеткой, Сенцов объявил бессрочную голодовку. Критики в Фейсбуке пишут, что честный человек вообще заниматься не должен ничем. Как вы воспринимаете эту ситуацию?
Л.И.: Мы сами задаемся этим вопросом каждый день.
М.И.: Более того, фильм «Юморист» задается этим вопросом — о допустимой степени сотрудничества. Причем об этом говорит уже существование фильма: он был снят на деньги и Евросоюза, и чешско-латвийских кинофондов, и Министерства культуры России. Я не верю в коллективную ответственность. Каждый человек ответственен исключительно за свои действия и честен должен быть тоже по отношению к себе. Без этого принципа я, наверное, был бы богаче и гораздо менее счастлив.
Л.И: Я тоже верю в индивидуальную ответственность. Надо отдавать себе отчет в том, как ты пишешь и как на тебя влияет то, что происходит вокруг. При этом абсолютный бойкот России и ее культуры не кажется мне заслуженной мерой.
М.И.: Это бессмысленный шаг, потому что он буквально ни к чему не приводит — кроме отсутствия результата.
Фильмы
Имена
Материалы сюжета Кинотавр
note.taable.com