Философия пессимизма | Пессимистический настрой, настроение: VIKENT.RU
«В «Этюдах о природе человека» я уже показал, что почти все пессимистические теории были задуманы молодыми людьми. В пример были приведены Будда, Байрон, Леопарди, Шопенгауэр, Гартман и Майнлендер. К ним можно теперь присоединить и Метерлинка, пессимиста в юности, сделавшегося оптимистом в зрелом возрасте, а также много других менее известных имен. Часто спрашивали себя, как объяснить, что Шопенгауэр, философия которого была, несомненно, искренней и проповедовала возвращение к нирване, в конце концов стал так дорожить жизнью, вместо того чтобы покончить с нею, как это сделал позднее Майнлендер. Это объясняется тем, что Шопенгауэр достиг возраста, когда развивается чувство жизни. Очень известный современный невропатолог Мёбиус, в высшей степени тщательно изучивший биографию и сочинения Шопенгауэра, выводит из них, что к старости образ мыслей его принял оптимистический оттенок.
По случаю своего семидесятилетия он находил утешение в том, что, согласно индусским Упанишадам и по взглядам Флуранса, возможно дожить до ста лет. По выражению Мебиуса, Шопенгауэр «в старости жил с удовольствием и не был более пессимистом по чувству». Незадолго до смерти он думал, что сможет прожить ещё лет двадцать».
Мечников И.И., Этюды оптимизма, М., «Наука», 1988 г., с. 219.
«При попытке обосновать оптимистическую теорию человеческой природы невольно возникает вопрос: почему же столько выдающихся умов останавливалось на чисто пессимистическом мировоззрении? Пессимизм — очень давнего происхождения, хотя проповедовался он и распространился главным образом в современную нам эпоху.
Всем известен пессимистический возглас Екклезиаста за десять веков до нашей эры: «Все суета сует и всяческая суета!» Предполагаемый автор этого изречения Соломон провозглашает, что он «возненавидел жизнь, потому что противны стали ему дела, которые делаются под солнцем, ибо всё суета и томление духа» (Екклезиаст, II, 17).
Будда возвёл пессимизм на степень учения. По его мнению, жизнь есть сплошное страдание. «Рождение — страдание, старость — страдание, смерть — страдание, связь без любви — страдание, разлука с любимым — страдание, неудовлетворенное желание — страдание; кратко сказать: всякая усиленная привязанность ко всему земному — страдание». Этот пессимизм Будды послужил источником большинства современных пессимистических теорий. Будучи восточного происхождения, пессимизм очень сильно распространился в Индии, даже помимо буддизма.
В «Бхартрихари», стансах начала христианской эры, так изливается печаль о человеческом существовании: «Жизнь человека ограничивается 100 годами; ночь занимает половину этих лет; половина остальной половины поглощена детством и старостью; то, что остается, проходит среди болезней, разлук и сопровождающих их горестей, службы посторонним и тому подобных занятий. Где же найти счастье в жизни, сходной с пузырями, вызванными движением волн?» «Здоровье человека разрушается заботами и всякими болезнями.
Ниспослано ли богатство, — вслед за ним, как в открытую дверь, следует и несчастье. Одно за другим захватывает смерть все живущее, и оно не в силах противиться своей участи. Что же прочно во всем, сотворенном всесильным Брамою?».
С азиатского востока пессимистические теории распространились в Египет и в Европу. Уже за три века до рождества Христова возникла философия Гегезия. Он проповедовал, что надежда большею частью влечет за собой разочарование и что наслаждение вскоре вызывает пресыщение и отвращение. По его мнению, сумма страданий превышает сумму наслаждений, так что счастье недостижимо и в действительности никогда не существует. Совершенно напрасно, следовательно, искать удовольствия и счастья, которые неосуществимы. Скорее следует вырабатывать в себе равнодушие, подавляя чувствительность и желания.
В конце концов, жизнь и смерть стоят друг друга, так что часто предпочтительно покончить с жизнью самоубийством. Гегезия прозвали Пейзитанатом, что значит советник смерти.
«К нему стекались многочисленные последователи; учение его быстро распространялось, и убеждённые ученики лишали себя жизни. Царь Птоломей встревожился, боясь, как бы это отвращение к жизни не стало заразительным. Он закрыл школу Гегезия, а самого его изгнал».
Пессимистическая нота звучит иногда у различных греческих и латинских философов и поэтов. Сенека находит, что «в общем человеческая жизнь жалка». «Толпой сыплются новые беды, раньше, чем ты успел отдать дань прежним».
Но особенно распространился пессимизм в новейшие времена.
Помимо философских теорий прошлого века (каковы учения Шопенгауэра, Гартмана и Майнлендера, о которых было достаточно сказано в «Этюдах о природе человека»), пессимистическое мировоззрение главным образом было развито поэтами. Уже Вольтер пессимистически жаловался: «Каково течение и какова цель жизни? Пустяки и затем ничто. О Юпитер, нас создав, ты злобно пошутил».
Мы знаем, как выражал Байрон свои жалобы на жизнь человеческую. Вскоре после смерти знаменитого английского поэта раздались полные отчаяния вопли известного итальянского лирика Джакомо Леопарди. Вот слова, с которыми он обращается к собственному сердцу: «Успокойся навек, довольно трепетало ты, ничто не стоит этого трепета, и земля недостойна твоих вздохов. Жизнь — не что иное, как горечь и скука. Мир — один прах. Успокойся навек. Покинь надежду навсегда. Нашему роду суждена одна смерть. Презирай навсегда и самого себя, и природу, и постыдную скрытую силу, повелевающую всеобщее разрушение и бесконечную изменчивость всего».
Леопарди делает читателей свидетелями своих нравственных тревог и мучений. Он поверяет им свои намерения. В стихах, посвященных Карлу Пеполи, он говорит: «Я изучу слепую правду, я изучу слепую судьбу всего смертного и вечного: зачем было создано человечество и обречено на горе и страдания; к какой конечной цели направляют его судьба и природа; кому приятно или кому нужно наше великое страдание; какой порядок, какие законы управляют этим таинственным миром, восхваляемым мудрецами и которым я могу только любоваться».
Возникла целая плеяда поэтов, воспевающих мировую скорбь. Weltschmerz немецких авторов; среди последних особенно выделялись Гейне и Николай Ленау.
Русская поэзия развилась отчасти под влиянием Байрона. Её лучшие представители, Пушкин и Лермонтов, часто задавались вопросом о цели человеческой жизни, и ответ их был глубоко безнадежным. Пушкин следующим образом формулирует свое пессимистическое мировоззрение:
Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? И зачем судьбою тайной Ты на казнь обречена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал? Сердце мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал? Цели нет передо мною… Пусто сердце, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум…
Если, с одной стороны, пессимистические поэты и философы отражали мнения и чувства своих современников, то, с другой стороны, сами они имели несомненное влияние на читателей. Таким образом, укоренилось пессимистическое мировоззрение, сквозь которое на жизнь смотрели как на ряд страданий, не уравновешенных никакими благами».
Мечников И.И., Этюды оптимизма, М., «Наука», 1988 г., с. 204-206.
Философский пессимизм как выражение кризиса культуры
[79]
Судьбы европейского пессимизма — тема весьма объемистая и достойная самостоятельного исследования. Здесь мы ограничимся лишь теми ее фрагментами, которые дают примеры и его необычного философского выражения, каким является учение Г. Файхингера, и его малоизвестных выразителей, преимущественно с культурфилософской установкой, каким был Ф. Майнлендер.
Самыми яркими представлениями европейского нигилизма, как известно, признаются А. Шопенгауэр и Э. фон Гартман. Действительно, сила принадлежащих им философских аргументов в пользу этого миросозерцания и жизненной программы дала мощный толчок развитию пессимистического воззрения в Европе и Азии. Однако, Шопенгауэр называл истинным родоначальником пессимистической философии жизни И. Канта. Итак, кенигсбергский мыслитель и в этой области признается первооткрывателем, отцом воззрений, поставивших под сомнение тезис об абсолютной и безусловной ценности жизни и изначальной осмысленности бытия.
Именно такой взгляд на Канта был в начале 20-го столетия поддержан одним из крупнейших знатоков его трудов — упомянутым выше Г. Файхингером.
Однако формы, которые пессимизм приобрел в системе воззрений последнего или в учении и жизненных решениях последователей Шопенгауэра, лишь с весьма большими оговорками и ограничениями можно согласовать с философией Канта.
Говоря о культурных и интеллектуальных судьбах пессимистического мировоззрения, мы выделим две тенденции, условность различения которых достаточно очевидна и не претендует ни на что большее, как только на способ некоего упорядочения материала, хотя эти тенденции могут и облегчить понимание некоторых духовных процессов в европейской культуре. Первая тенденция представляет пессимизм преимущественно как культурфилософское воззрение, в котором находят отражение взгляды на жизнь, человека и смысл его бытия. Вторая тенденция имеет форму собственно философского учения, представляя истолкование метафизических и гносеологических вопросов, согласованных в решении установками скепсиса и пессимизма.
Эпоха, с которой связывают расцвет пессимистической философии, получила именование модернизма. Хорошо известно, что наиболее впечатляюще дух этой эпохи выразился в постепенно зарождавшемся и все крепнувшем комплексе идей и представлений, в которых концептуализировались ощущения о действии прежде неведомых могущественных сил, помимо и вопреки разуму подчиняющих всю жизнь человека. Через них она связывалась с общим иррациональным космическим процессом, вовлекаясь в его непостижимые катастрофы. Для человека большее значение приобретает неведомое, сфера которого [80] неизмеримо больше, чем знание, всегда неполное, поверхностное и по сути фиктивное, удовлетворяющее лишь известные утилитарные цели. На всем, с чем имеет дело человек лежит отпечаток конечности, бессмысленности и неукорененности. Быстро текущая жизнь не раскрывает бытие, а лишь прикрывает и намекает на его бездонные всепоглощающие тайны. Неудивительно, что философы, писатели, поэты, художники, высказывавшие подобные пессимистическо-нигилистические мысли еще в середине XIX века, определенно выпадали из поля зрения общественного сознания, увлеченного прогрессистскими идеями позитивизма, естественнонаучного оптимизма и социального реформаторства.
Судьба Артура Шопенгауэра весьма показательна в этом отношении. Однако, неведомый странный мыслитель уже в 70-е годы становится властителем дум. И таким, что находятся адепты, преобразовывавшие его пессимистическую философскую метафорику в реальную программу личной жизни. Таков Филипп Майнлендер (1841-1876), один из первых и последовательнейших учеников «франкфуртского отшельника».
В свое время мы ввели понятие «биографический тип» 1, чтобы выразить интуицию, ухватывающую и доводящую до понимания смысл связи между структурой и качеством индивидуальных жизней-биографий и таковыми же особенностями той культуры, которой они принадлежат. Люди конкретной эпохи неосмысленно «следуют» ее предписаниям, точнее, в своей жизни воспроизводят основные культурные компоненты, их конфигурацию. Жизнь ныне позабытого, а некогда произведшего некоторое воздействие на впечатлительные, преимущественно артистические умы европейцев, упомянутого Ф. Майнлендера может служить тому примером 2. Сын торговца из германского городка Оффенбах, он с ранних юношеских лет обнаружил неодолимые ярко выраженные гуманитарные наклонности, помешавшие ему наследовать надежную расчетливо-деловую профессию своего отца.
Умственным исканиям впечатлительной натуры, в которой уже предчувствовалась хрупкость и капризная изломанность характера молодых людей, составивших поколение декадентов, была как бы предопределена встреча с философией Шопенгауэра. Эта роковая встреча произошла в год смерти философа — в 1860 году, отмеченном и взрывом общего интереса к его метафизической системе. Именно тогда в руки юноши случайно попал том «Мир как воля и представление». Ни один человек до этого не читал этот труд с таким жаром и лихорадочной интенсивностью, с каким поглотил его Майнлендер. И хотя после этого философские штудии Майнлендера продолжались столь же интенсивно, охватывая десятки философских имен и систем, ничто уже не могло победить в нем той зачарованности вдруг открывшимся смыслом бытия и его философской достоверности, какую он воспринял из сумрачной метафизики волевого принципа мира. «Лишь четыре имени перенесут все штормы и перемены надвигающихся времен и исчезнут только вместе со всем человечеством, имена Будды, Христа, Канта и Шопенгауэра», — [81] писал позднее Майнлендер.
Характерен сплав имен! Его не следует рассматривать как эклектику, особенно если вспомнить, что и Канта эпоха воспринимала как одного из родоначальников пессимизма.
Критически оценивая творчество мэтра, Майнлендер, впрочем, в философии Шопенгауэра находит нелепости, наслоения, мешающие восприятию ее основной идеи и посвящает свою жизнь ее очищению. В этом он видит и свой нравственный долг перед памятью умершего учителя. Какова же эта идея в восприятии Майнлендера? Она по сути проста — бренность бытия. Критически преодолевая и перерабатывая Шопенгауэра, он постепенно создает собственную философию — «философию избавления», под этим названием и выходит в 1876 году его главный и единственный труд 3. Убедившись в том, что книга «пошла», Майнлендер совершает единственно возможный поступок, в его представлении согласующий необходимым образом жизнь с учением, — кончает жизнь самоубийством. Книга действительно нашла заинтересованного читателя. Нам известны три немецких ее издания XIX веке, что для труда весьма объемистого и лишенного того литературного блеска и остроумия, какими отмечены сочинения Шопенгауэра, было весьма значительным успехом.
Смерть Майнлендера мыслилась как необходимая заключительная глава его теоретической системы и таковой действительно воспринималась современниками. Ее эхо прокатилось по Европе, став культурно-этическим событием, и еще долго звучало в мире. Неожиданной иллюстрацией сказанному может служить жизнь знаменитого японского писателя Акутагавы Рюноскэ, если не последователя Майнлендера, то несомненно знавшего его труд и судьбу, глубоко воспринявшего дух европейского философско-эстетического пессимизма. Ему принадлежат великолепные характеристики культуры, о которой идет речь, вскрывающие ее корни, самую суть, и формы ее выражения: «эти великолепные, словно сверкающая цветами радуги испанская мушка, цветы зла», испускающие «величественный аромат разложения». Акутагава покорен описанием «очарования смерти» Майнлендером, «не выпускающей нас из своего круга». Видимо, для самого Акутагавы оно оказалось сильнее сознания «болота декаданса», в которое погружается жизнь человека, отбрасывая мораль, покидая Бога, отказываясь от любви 4.
Какую же идею Шопенгауэра выявил и отшлифовал Майнлендер? Суть воззрений его сводится к внешне парадоксальному отождествлению смерти, процесса умирания с жизнью. Все, что существует, существует как процесс умирания, перехода из бытия в небытие, из наличного состояния в ничто. Каждому предмету этого мира предназначено умереть, исчезнуть, и человеку надлежит обрести отвагу, нравственное мужество, чтобы признать этот факт как удел каждого, ибо целью жизни является не она сама, а ее противоположность — уничтожение. Эта общая устремленность всего сущего не есть результат действия слепых бессмысленных сил: такова воля Бога. Следует обратить внимание на своеобразную трактовку теизма в концепции Майнлендера, в которой и заключен источник его пессимизма. В ней причудливым образом [82] сплелись мотивы платоновского (шире неоплатонического) учения о Первоединстве и христианизированной сотериологии. Изначально было абсолютное, совершенное, неподвижное Бытие, всеохватывающее нерасчлененное, самому себе равное Первоединство.
Увы, мы, находящиеся в мире призрачного бытия бесконечных становлений и исчезновений, ничего более о нем знать и сказать не можем. Это Первоединство Майнлендер называет Богом. Но был ли тогда Бог всемогущ и абсолютно свободен? Решая эту проблему, Майнлендер демонстрирует своеобразную диалектическую хитрость. Бог всесилен, но только в свободе к существованию и в изменении своего модуса. Таким модусом явился его переход от истинного своего первобытия в неистинное бытие мира, лишенного целостности, распадающегося на множественности отдельных частных существований, каждое из которых, и сам мир в целом, стремиться к небытию. Это означало смерть Бога, выступающую в форме жизни этого мира: «Бог умер, и его смерть стала жизнью мира». Учение о смерти Бога стало сущностью своеобразного атеизма Майнлендера, сводящегося к формуле, что «миру недостает» Бога, вследствие его собственной смерти. Таким образом, перед нами концепция танатологии, пытающаяся преодолеть упрощенный биологически окрашенный фатализм, как «проклятие смерти», тяготеющее над всякой тварью и человеческим родом, вовлекающее их в бездонную воронку всепоглощающего небытия, к которому устремлена «слепая Природа».
Порождая своей смертью здешний мир, Бог передает ему свою свободу к бытию, жизни. Она противостоит воли к смерти. Мы видим повсеместно проявление этого стихийного стремления к жизни в размножении растений и животных и продолжению рода. Оно задерживает факт перехода в ничто, создавая иллюзию вечности жизни. И только человеку, полагает Майнлендер, свойственно воплотить принцип безусловной смерти. Разве он не проявляется в сознательном сохранении девственности, этого способа «любования смертью», безразличии, и, наконец, в совершении самоубийства? Ведь все эти поступки согласуются с самой божественной волей.
Метафизика смерти дополняется Майнлендером и культурфилософскими аргументами. Их существо удивительным образом совпадает со строем мысли Эдуарда фон Гартмана: Его «Философия бессознательного», получившая неизмеримо большую известность в интеллектуально-художественной среде Европы, чем труд Майнлендера, возможно, более последовательна и утонченна, но в принципиальном содержит такие же установки и конечные выводы — на чем сходятся все исследователи европейского пессимизма ХIХ века 5.
Существо этих аргументов Майнлендера достаточно банально. В них угадываются мысли о природе неравенства и насилия, волновавшие европейскую философию периода Просвещения, начиная от Гоббса и до Руссо. Только в ситуации своего первоначального природного состояния человек обладал действительной свободой, не скованной никакими общественными ограничениями и нравственными принципами. Но достижение полноты бытия индивида, логика его [83] эгоизма неизбежно ведут человека к конфликту с себе подобным. Стремление к обеспечению безопасности служит основанием учреждения особых установлений, из которых рождается государство со всеми его атрибутами принуждения, ограничения и подавления человека. Счастье становится абсолютно невозможным, а личная жизнь лишенной смысла. В ней человек встречает только конфликты, страдания, борьбу злых начал. Каждый живет по программе самоутверждения личной воли, в стремлении к господству над другими; имеется только один осмысленный поступок для человека, стремящегося к избавлению от тягот бессмысленного бытия — добровольная смерть.
Следовательно, государство и общество должны стремиться к такому устроению, при котором формировалась бы культура понимания бесцельности жизни и сотрудничества с Богом в его стремлении к ничто. Финальным актом исторического бытия человека должен бы стать акт коллективной добровольной смерти всех: тогда через смерть культуры осуществится до конца истинная смерть Бога.
Нетрудно увидеть, что трагический пессимизм Майнлендера был частным случаем выражения нарастающих тревожных мыслей, питаемых не только факторами складывающегося общественного и культурного порядка жизни с ясным ощущением порога эпохи и неопределенности будущего, но и токами, идущими из мира большой науки, наполнявшейся в то время новыми представлениями о конечности мироздания, его катастрофических процессах и энергетическом финализме, не укладывающихся в традиционные детерминистические схемы новоевропейского мышления. Ответом на этот духовный катаклизм было становление новых форм культурно-нравственных идентификаций и культурно-исторических ориентаций человека.
В них заметное место заняли нигилистический пессимизм и катастрофическое мироощущение, метафизика конца и эстетизация смерти как фундаментальной человеческой и культурной положительной ценности 6.
Было бы неверным и слишком поспешным заключать, что философия пессимизма неизбежно порождала чувства отчаяния, безнадежности, бессилия и покорности судьбе, толкала на отчаянные поступки, заканчивавшиеся нередко добровольным уходом из жизни, воспеванием смерти как страстно желаемого освобождения от тягостных пут бытия.
Уже Ницше, который как известно, наряду с А. Шопенгауэром относится к корифеям европейского пессимизма, противопоставил принципу безнадежности принцип воли к жизни, самоутверждения и героизма. Своеобразную редакцию «героического пессимизма», оптимизма вопреки безнадежности представил Г. Файхингер. Возможно, он крупнейший представитель этой версии пессимизма в 20-м веке, хотя и не получил признание в этом своем качестве. Мы также не будем останавливаться на этой стороне его учения, ограничившись несколькими цитатами из его автобиографического очерка 7.
Ядро кантового пессимизма он видит в учении Канта об антиномиях, ограничивавших абсолютистские притязания разума. Обоснованию этого [84] положения и раскрытию сути интеллектуального практицизма посвящает в дальнейшем свои размышления Файхингер. Но в начале он проходит испытание искусом шопенгауэровского пессимизма. И для его продуктивного истолкования он находит аргументы. «Шопенгауэровский пессимизм стал для меня фундаментальным и постоянным содержанием сознания… Но я не нахожу, что такое состояние сознания ослабляет биологическую и нравственную энергию. Напротив, я принадлежу к тем, которым лишь пессимизм вообще дает возможность вытерпеть жизнь и которыми он даже придает нравственную силу». Более того Файхингер полагает, что только пессимизм может дать и гарантировать объективный взгляд на мир и реальное положение вещей. Если рациональное принципиально ограничено, то истинное господство остается за иррациональным и его представителем и выразителем — волей. Мышление, в понимании Файхингера, выступает орудием воли, оно несамостоятельно.
Но руководимое волей, то есть в виде практического разума, мышление обретает новую силу и возможности. «Эта ограниченность человеческого познания, которую Кант неустанно подчеркивал, отныне не представлялась мне прискорбным недостатком человеческого духа по отношению к возможному высшему духу, который не связан такими границами. Ограниченность человеческого познания отныне представляется мне необходимым и естественным следствием того обстоятельства, что мышление и познание являются только средством для достижения жизненных целей». Итак, практический разум это инструментальный разум и Файхингеру предстояло выяснить, какими орудиями он пользуется выполняя целевые установки воли. Так были положены жизненно-этические основания для перетолкования интеллектуального обретения человека в духе преходящим форм его приспособления к жизни, что дало начало развитию фикционализма.
В исследованиях, посвященных этому немецкому мыслителю и его учению, обычно делается гносеологический уклон: фикции как феномен познания.
Это, в действительности, существенное сужение его воззрений, находящееся в несогласии с собственными представлениями философа о роли и значении фикций как культурного явления, оно не согласуется и с тем, что сама фикционалистская теория может быть истолкована и как особая интеллектуальная мимикрия пессимистического принципа либо же его частое выражение. Упускают из виду, что сам Файхингер 8 является одной из ярких фигур философского пессимизма в Германии. Увлечение установлением родственности «фикциологии» с различными версиями позитивной философии: прагматизмом, операционализмом и проч., сдвинуло оценки именно в сторону гносеологического восприятия этого учения вне контекста его зарождения и развития, в том числе, как фазы эволюции пессимизма Файхингера. Наконец, широчайший отзвук, который получила эта теория буквально с момента ее публикации и попытки постичь ее на всем фоне культурной деятельности, неутомимо длившиеся в течении почти двух десятилетий, также доказывают ее теоретико-культурный, если не вообще культур-философский смысл.
Примечания
- [1] См.: Солонин Ю.Н. Русское духовенство и русское Просвещение XVIII века // Русская философия: новые решения старых проблем. 2-й Санкт-Петербургский симпозиум историков русской философии. СПб, 1993. С. 29-32.
- [2] Его настоящее имя было Филипп Батц.
- [3] Mainlander Ph. Die Philosophie der Erlosung. 2-te Aufl. Berlin, 179.
- [4] Акутагава Рюноскэ. Паутина. Новеллы. М., 1987. С. 103-104, 355.
- [5] Chamot M. Filozofia zbawienia Philippa Mailendera / Colloquia Communia. 1985, N 3/6. S. 21-28.
- [6] С 70-х годов можно фиксировать неуклонный рост философского и культур-теоретического интереса к проблеме нигилизма, как одной из форм универсального пессимизма и философии бессмысленного. В разных отношениях эта проблема интересовала Эрнста Юнгера и его оппонента М. Хайдеггера. С ней закономерно связывали идеологию и практику революционаризма и анархизма, тоталитаристские стремления, вопреки их «созидающим» интенциям, бунтарские установки юнократизма и волну феминистического протеста.
См.: обзор проблематики и ее типологизацию с учетом генезиса основных идей нигилистических учений — Winifred Weier. Die definitorishen Ursprunge des Nihilismus // Studia Philosophica. 1974. Vol. 34. S. 162-199 (Jahrbuch der Schweizarischen philosophischen Gesellschaft). - [7] Vaihinger H. Wie die Philosophie des Als-Ob entstand // Philosophie der Gegenwart in Selbstdarstellungen. Berlin. Bd. 2., 1921.
- [8] Г. Файхингер (1852-1933). Известен как автор знаменитого «Комментария» к «Критике чистого разума», инициатор создания Кантовского общества и журнала «Kant-Studien». Историко-философское место Файхингера, особенно относительно философской мысли XX века, еще требует своего определения. Фикционализм Файхингера, ставший философским фактом в 1911 году был освоен самыми разными течениями мысли, в т.ч. социально-политической. Частота употребления термина «фикция» и некоторые его смысловые нюансы в трудах В.И. Ленина перед войной наводят на мысль об известном влиянии этой теории на теоретический язык радикального марксизма (у Р. Люксембург).
См.: обзор проблематики и ее типологизацию с учетом генезиса основных идей нигилистических учений — Winifred Weier. Die definitorishen Ursprunge des Nihilismus // Studia Philosophica. 1974. Vol. 34. S. 162-199 (Jahrbuch der Schweizarischen philosophischen Gesellschaft).
Люксембург).Пессимизм | Princeton University Press
Пессимизм претендует на впечатляющее число последователей — от Руссо, Шопенгауэра и Ницше до Фрейда, Камю и Фуко. Тем не менее, «пессимист» остается ругательным термином — «обвинением в плохом отношении» — или диагнозом несчастливого психологического состояния. Пессимизм мыслится как исключительно негативная позиция, которая неизбежно ведет к смирению или отчаянию. Даже когда пессимизм выглядит как абсолютная правда, нам говорят, что он делает худшее из плохой ситуации. Плохо для отдельного человека, еще хуже для вида — кто на самом деле советует пессимизм?
Джошуа Фоа Динстаг знает. В «Пессимизм » он бросает вызов общепринятому мнению о пессимизме, утверждая, что существует непризнанная, но последовательная и яркая пессимистическая философская традиция. Более того, он утверждает, что пессимистическое мышление может обеспечить критически необходимую альтернативу все более несостоятельным прогрессивистским идеям, которые доминировали в размышлениях о политике на протяжении всего современного периода.
Выдвигая веские основания для утверждения пессимизма о том, что прогресс не является устойчивой чертой человеческой истории, Динстаг утверждает, что политическая теория должна исходить из этого затруднения. Он убедительно показывает, что пессимизм был — и снова может быть — философией, дающей энергию и даже освобождающей, этикой радикальной возможности, а не просто критикой веры. Цель — «как пессимистического духа, так и этого увлекательного рассказа о пессимизме» — состоит не в том, чтобы угнетать нас, а в том, чтобы наставлять нас в отношении нашего состояния и укреплять нас для жизни в беспорядке и разочаровании вселенной.
Награды и признание
- Лауреат премии 2006 года за лучшую профессиональную/научную книгу по философии, Ассоциация американских издателей
Джошуа Фоа Динстаг — профессор политологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он является автором книги «Танцы в цепях: повествование и память в политической теории ».
«Г-н Динстаг стремится спасти пессимизм от философских кулис, куда его забрасывают оптимисты всех идеологий. Книга соблазнительна, потому что пессимисты обычно более увлекательны и интересны, чем оптимисты, и потому, что, как отмечает автор, «Мир продолжает приносить плохие новости». Почти соблазнительно опустить руки и подписать контракт с Шопенгауэром», — Адам Коэн, 9 лет.0005 The New York Times
«Пессимизм, который Джошуа Фоа Динстаг пытается прославить в своей увлекательной книге, может быть радостным… Философский пессимизм — это этика, предлагающая методы борьбы с ошибочной верой в человеческий прогресс… Его Версия пессимизма — наилучшая, потому что она ведет к активности». — Марк Вернон,
«[Увлекательное] исследование… Пессимизм: философия, этика, дух все его разновидности — культурные, метафизические и экзистенциальные — и анализирует работы некоторых из его главных практиков… Когда г-н Динстаг в своих лучших проявлениях доказывает жизненность и уместность пессимизма, вполне может заставить читателей задаться вопросом, не им следует принять пессимизм как собственную философию» (Джозеф Эпштейн, 9 лет).
0005 Wall Street Journal
«Необходимая корректировка безудержного оптимизма или веры в прогресс, наблюдаемую в новейшей мировой истории… [C]всеобъемлющий, читабельный и побуждающий к размышлению». — Library Journal
«Джошуа Фоа» Богатая и тонкая книга Динстага сметает… поверхностное и ограниченное понимание пессимизма, которое неизменно сводит его к не более чем настроению или черте характера. Пессимизм: Философия, Этика, Дух — работа точной учености. . . . [T] он ценит книгу в ее блестящих нюансах ». — Скотт Маклеми, Newsday
«Галерея несовместимых вещей в Dienstag доказывает, что пессимистов невозможно заставить идти в ногу, даже если они являются последовательной философской традицией. И еще одна вещь, которую успешно доказывает эта насыщенная аргументами, но всегда живая и увлекательная книга, заключается в том, что пессимизм работает лучше всего, когда он отказывается от аргументов в свою пользу и соглашается на горький смех».
— Лоуренс Клепп, Weekly Standard
«Эти исследования весьма проницательны. Критик может возразить, что, пытаясь различить пределы мелиоризма, пессимизм не понимает, что сами эти пределы можно различить только задним числом.
«Dienstag удается сделать ницшеанский пессимизм привлекательным даже для оптимистов». — Раймонд Б. Марчин, 9 лет.0005 Review of Politics
«Книга Динстага… это не просто исследование политической теории, но и вызов ее современной практике, и за это он заслуживает нашей благодарности… [B] старый, оригинальный и достойный восхищения». —Райан Патрик Хэнли, American Policy Science Review
» Пессимизм было очень приятно читать, и я бы порекомендовал его всем, кто хотя бы отдаленно интересуется этой темой. Использование автором афоризмов в конце книги особенно порадовало.
волнение, так как было ясно, что автор наслаждается своим предметом. Работа Динстага творческая и научная, и даже с учетом приведенных выше критических замечаний она хорошо аргументирована и, мы надеемся, откроет пространство, где возникнут дополнительные исследования этой маргинализованной традиции». —Майкл Брюс, 9 лет.0005 Metapsychology Online Reviews
«В [этой] книге есть многое, чем можно восхититься, особенно [ее] амбициозный масштаб и оригинальный выбор персонажей… мысль, которая пытается переосмыслить историю политической мысли так, чтобы пессимизм стал одним из ее основных направлений». — Аврелиан Крайуту, European Journal of Political Theory
«Кажется, что с каждым днем вера в прогресс становится все менее устойчивой. Пессимистическая традиция, столкнувшись с человеческой ситуацией, не полагаясь на эту веру, предоставляет нам разнообразные ресурсы для продолжения и даже совершения достойных дел.Динстаг оправдывает свою позицию. драматическое заявление о том, что мы игнорировали пессимистическую традицию к собственному обеднению.
«Я думаю, что эта книга преуспела в том, что она намеревалась сделать. Она чрезвычайно амбициозна: она стремится пересмотреть европейскую политическую мысль за последние 300 лет и сделать эту переработку привлекательной для современных читателей. Я согласен с большинством анализы, и во всех случаях они творческие и поучительные». — Трейси Стронг, Калифорнийский университет, Сан-Диего
Пессимизм | Определение и происхождение
Артур Шопенгауэр
Все медиа
- Связанные темы:
- этика одиночество отношение оптимизм
Просмотреть весь связанный контент →
пессимизм , безнадежное отношение к жизни и к существованию вкупе со смутным общим мнением о том, что в мире преобладают боль и зло.
Оно образовано от латинского pessimus («худший»). Пессимизм — это антитеза оптимизму, отношение всеобщей надежды в сочетании с мнением о том, что в мире существует баланс добра и удовольствия. Однако описание отношения как пессимистического не обязательно означает, что оно вообще не предполагает никакой надежды. Он может поместить свои объекты надежды и оценки в области за пределами обычного опыта и существования. Это может также направить такую надежду и оценку на полное прекращение и отмену существования.
Бессистемный пессимизм является отражением материальных обстоятельств, физического здоровья или общего темперамента. На языке Екклесиаста характерно выражено, что «все суета». Однако существуют систематические формы пессимизма, как философские, так и религиозные. Орфико-пифагорейский взгляд на мир был пессимистичным: плотское существование рассматривалось как периодическая епитимья, которой подвергается нечистая или виновная душа до тех пор, пока она, наконец, не сможет освободиться от «цикла становления» посредством церемониального очищения или философского созерцания.
. Философский пессимизм был силен в XIX веке и был представлен в системах Артура Шопенгауэра и Карла Роберта Эдуарда фон Гартмана. Шопенгауэр представил синтез кантианства и буддизма, причем кантианская вещь в себе отождествлялась со слепой иррациональной волей, стоящей за явлениями; мир, будучи проявлением такой несчастной воли, сам должен быть несчастен. В первой половине 20-го века критическая философия имела тенденцию избегать всего вопроса оптимизма и пессимизма; чувствуя себя неспособными сделать много общих утверждений о мире, философы особенно не желали давать общие оценки его добра или зла. Однако ограниченный пессимизм в отношении мира и человеческой природы был характерен для некоторых богословских систем (например, богословия Карла Барта, Эмиля Бруннера и голландских неокальвинистов Германа Дойверда и Д. Х. Т. Волленховена). Возможно, самая бескомпромиссная пессимистическая система из когда-либо разработанных принадлежит философу-экзистенциалисту Мартину Хайдеггеру, для которого смерть, небытие и тревога были центральными темами интереса и для которого высшим возможным актом человеческой свободы было примирение со смертью.