Разное

Ода романтику: Ода романтика — ЮНПРЕСС

Ода последнему романтику — Статьи — Музыка

Сегодня, в канун юбилея музыка Рахманинова звучит практически повсеместно, и в Московской филармонии имя композитора – практически на каждой афише. Неизменно стильно оформленная филармоническая полиграфия и при таком монографическом характере программ выделяется креативом: все афиши выполнены в едином монохромном цветовом решении, но с каждой взирает разный портрет Рахманинова. А размещённая в фойе ростовая фигура композитора, вдобавок к нему, смотрящему со всех афиш, и вовсе создают впечатление, что Сергей Васильевич сегодня – «наше всё» в музыке, но при всём своём величии, он – такой наш, русский, близкий, великий, но вместе с тем, понятный классик. Несомненно, такой подход к юбилею находит самый непосредственный отклик у публики, чему свидетельством – услышанные в фойе восторженные восклицания: «Как прекрасно, что мы можем слушать и понимать эту великолепную музыку!». А пониманию отнюдь не самых простых симфонических замыслов Рахманинова способствовали комментарии к каждому отделению Артёма Варгафтика, который в своих, как всегда, остроумных, полных увлекательных фактов, но при этом лаконичных текстах настраивал слушателей на нужный лад.


Фото предоставлено пресс-службой оркестра

Открыв концерт самым первым, романтичным оркестровым опусом композитора – симфонической фантазией «Утес», Госоркестр Татарстана под управлением Сладковского воплотил не только ту утончённость и элегичность, за которую Рахманинова называют «последним романтиком», но в кульминациях достигал поистине вагнеровского звучания. Следом прозвучало последнее произведение, написанное композитором для фортепиано с оркестром – Рапсодия на тему Паганини. Одно из самых часто исполняемых и часто цитируемых (в самых разных видах – от рингтонов до всевозможных саундреков) сочинений Рахманинова, Рапсодия исчерпывающе демонстрирует еще одну знаменитую сторону рахманиновского таланта – блестящую исполнительскую виртуозность, которой прославился и сам автор, и пианисты, играющие его музыку. Солирующий в Рапсодии Константин Емельянов в своём исполнении следовал кредо Рахманинова: при всей увлечённости блеском и виртуозностью, не забывать, что важнейшее в музыке – это лирическое высказывание. Несомненно, самому композитору нравился и льстил его авторитет одного из лучших пианистов своего времени, и, конечно, создавая свои фортепианные опусы, он рассчитывал на их исполнение при своих триумфальных выходах на сцену. В этом контексте обращение к цитате из Паганини, фантастического виртуоза скрипки, приобретает особый смысл и символизм. Собственно, инфернальную природу гениальности как Паганини, так и Рахманинова-пианиста чувствовали многие, например, Константин Сомов, описывая свой портрет композитора писал: «Рахманинов вышел у меня грустным демоном – сходство внешнее не разительно, но все говорят, что я изобразил его мятежную душу». В исполнении Емельянова эта рахманиновская «душа» гибко сплеталась с блестящим «пианизмом», придавая музыке нежную, постромантически утончённую манеру повествования. Квинтэссенцией этой проникновенной лирики стала и сыгранная на бис фортепианная «Элегия».


Фото предоставлено пресс-службой оркестра

Главным же событием вечера стало исполнение Второй симфонии. В интерпретации Госоркестра Татарстана под управлением Александра Сладковского она прозвучала так, что при всём обилии рахманиновских программ, этот концерт, несомненно, стал особенно заметным событием. С самой первой впечатляющей кульминации в меланхолическом вступлении к первой части Сладковский обозначил главную драматургию, как движение от размеренного созерцания к импульсивной, страстной эмоции. И оркестру Сладковского потрясающе удались все многочисленные волнообразные переходы от роскошной, богатой деталями картинности к захватывающим эмоциональным кульминациям. Зал слушал симфонию замерев, на едином дыхании, но при всех достоинствах каждой части, главным эмоциональным центром стала медленная, третья. Крайние части оказались монументальной аркой, обрамляющей лирический центр этой стройной симфонической концепции. Вторая часть, скерцо, изобиловала эпически-архаическими картинами, динамично чередующиеся музыкальные зарисовки ассоциировались и с историческими, и с бытовыми образами. И складывалась невероятно сильная, эффектная, буквально следующая словам А. Блока картина: «Великая, необозримая, просторная, тоскливая и обетованная, та, что мы привыкли объединять под именем Русь…»



Фото предоставлено пресс-службой оркестра

В исполненной с невероятной эмоциональностью третьей, медленной, части Сладковский и Госоркестр Татарстана воплотили, пожалуй, самую загадочную и восхитительную особенность музыки Рахманинова. А именно: неуловимое перевоплощение пейзажно-жанровых картин, которые ярко и цельно рисуются в сознании, в страницы пронзительных лирических исповедей. В этой медленной части оркестру Сладковского невероятно сильно удалось раскрыть ту потрясающую образную свободу, гибкость переходов от эпических смыслов к той страстной экспрессии, которая стала особенностью всего творчества Рахманинова, но наиболее ярко воплотилась в медленной части Второй симфонии. Особой трепетностью нюансировки и обилием тонких оттенков эта лирическая исповедь отличалась в начале и в репризе, где многочисленные выразительные оркестровые соло прекрасно передавали то скрытое лирическое волнение, которое ощущается у Рахманинова даже в моменты покоя и безмятежности. «Главным» лейттембром части стал кларнет (Артур Мухаметшин), выразительно сыгранное соло которого гибко подхватывали английский рожок (Дмитрий Никитин) и гобой (Андрей Шубин). А в репризе краткие, но невероятно объемно и колоритно сыгранные соло флейты (Венера Порфирьева), валторны (Сергей Антонов) и скрипки (Алина Яконина) еще сильнее подчеркнули оркестровые красоты этой симфонической фрески, всё богатство которой сполна показал москвичам Госоркестр Татарстана под управлением Александра Сладковского.

Концертный зал имени П.И.Чайковского наградил казанских музыкантов стоячей овацией и, казалось, готов был рукоплескать бесконечно. Маэстро Сладковский эффектно вызвал на аплодисменты каждого из солистов оркестра, концертмейстеров групп, и лишь с уходом музыкантов со сцены публика, переполненная впечатлениями, стала расходиться.

Ода последнему романтику — Рамблер/кино

Ревизор.ru

Сегодня, в канун юбилея музыка Рахманинова звучит практически повсеместно, и в Московской филармонии имя композитора – практически на каждой афише. Неизменно стильно оформленная филармоническая полиграфия и при таком монографическом характере программ выделяется креативом: все афиши выполнены в едином монохромном цветовом решении, но с каждой взирает разный портрет Рахманинова. А размещённая в фойе ростовая фигура композитора, вдобавок к нему, смотрящему со всех афиш, и вовсе создают впечатление, что Сергей Васильевич сегодня – «наше всё» в музыке, но при всём своём величии, он – такой наш, русский, близкий, великий, но вместе с тем, понятный классик. Несомненно, такой подход к юбилею находит самый непосредственный отклик у публики, чему свидетельством – услышанные в фойе восторженные восклицания: «Как прекрасно, что мы можем слушать и понимать эту великолепную музыку!». А пониманию отнюдь не самых простых симфонических замыслов Рахманинова способствовали комментарии к каждому отделению Артёма Варгафтика, который в своих, как всегда, остроумных, полных увлекательных фактов, но при этом лаконичных текстах настраивал слушателей на нужный лад. Фото предоставлено пресс-службой оркестра Открыв концерт самым первым, романтичным оркестровым опусом композитора – симфонической фантазией «Утес», Госоркестр Татарстана под управлением Сладковского воплотил не только ту утончённость и элегичность, за которую Рахманинова называют «последним романтиком», но в кульминациях достигал поистине вагнеровского звучания. Следом прозвучало последнее произведение, написанное композитором для фортепиано с оркестром – Рапсодия на тему Паганини. Одно из самых часто исполняемых и часто цитируемых (в самых разных видах – от рингтонов до всевозможных саундреков) сочинений Рахманинова, Рапсодия исчерпывающе демонстрирует еще одну знаменитую сторону рахманиновского таланта – блестящую исполнительскую виртуозность, которой прославился и сам автор, и пианисты, играющие его музыку. Солирующий в Рапсодии Константин Емельянов в своём исполнении следовал кредо Рахманинова: при всей увлечённости блеском и виртуозностью, не забывать, что важнейшее в музыке – это лирическое высказывание. Несомненно, самому композитору нравился и льстил его авторитет одного из лучших пианистов своего времени, и, конечно, создавая свои фортепианные опусы, он рассчитывал на их исполнение при своих триумфальных выходах на сцену. В этом контексте обращение к цитате из Паганини, фантастического виртуоза скрипки, приобретает особый смысл и символизм. Собственно, инфернальную природу гениальности как Паганини, так и Рахманинова-пианиста чувствовали многие, например, Константин Сомов, описывая свой портрет композитора писал: «Рахманинов вышел у меня грустным демоном – сходство внешнее не разительно, но все говорят, что я изобразил его мятежную душу». В исполнении Емельянова эта рахманиновская «душа» гибко сплеталась с блестящим «пианизмом», придавая музыке нежную, постромантически утончённую манеру повествования. Квинтэссенцией этой проникновенной лирики стала и сыгранная на бис фортепианная «Элегия». Фото предоставлено пресс-службой оркестра Главным же событием вечера стало исполнение Второй симфонии. В интерпретации Госоркестра Татарстана под управлением Александра Сладковского она прозвучала так, что при всём обилии рахманиновских программ, этот концерт, несомненно, стал особенно заметным событием. С самой первой впечатляющей кульминации в меланхолическом вступлении к первой части Сладковский обозначил главную драматургию, как движение от размеренного созерцания к импульсивной, страстной эмоции. И оркестру Сладковского потрясающе удались все многочисленные волнообразные переходы от роскошной, богатой деталями картинности к захватывающим эмоциональным кульминациям. Зал слушал симфонию замерев, на едином дыхании, но при всех достоинствах каждой части, главным эмоциональным центром стала медленная, третья. Крайние части оказались монументальной аркой, обрамляющей лирический центр этой стройной симфонической концепции. Вторая часть, скерцо, изобиловала эпически-архаическими картинами, динамично чередующиеся музыкальные зарисовки ассоциировались и с историческими, и с бытовыми образами. И складывалась невероятно сильная, эффектная, буквально следующая словам А. Блока картина: «Великая, необозримая, просторная, тоскливая и обетованная, та, что мы привыкли объединять под именем Русь…» Фото предоставлено пресс-службой оркестра В исполненной с невероятной эмоциональностью третьей, медленной, части Сладковский и Госоркестр Татарстана воплотили, пожалуй, самую загадочную и восхитительную особенность музыки Рахманинова. А именно: неуловимое перевоплощение пейзажно-жанровых картин, которые ярко и цельно рисуются в сознании, в страницы пронзительных лирических исповедей. В этой медленной части оркестру Сладковского невероятно сильно удалось раскрыть ту потрясающую образную свободу, гибкость переходов от эпических смыслов к той страстной экспрессии, которая стала особенностью всего творчества Рахманинова, но наиболее ярко воплотилась в медленной части Второй симфонии. Особой трепетностью нюансировки и обилием тонких оттенков эта лирическая исповедь отличалась в начале и в репризе, где многочисленные выразительные оркестровые соло прекрасно передавали то скрытое лирическое волнение, которое ощущается у Рахманинова даже в моменты покоя и безмятежности. «Главным» лейттембром части стал кларнет (Артур Мухаметшин), выразительно сыгранное соло которого гибко подхватывали английский рожок (Дмитрий Никитин) и гобой (Андрей Шубин). А в репризе краткие, но невероятно объемно и колоритно сыгранные соло флейты (Венера Порфирьева), валторны (Сергей Антонов) и скрипки (Алина Яконина) еще сильнее подчеркнули оркестровые красоты этой симфонической фрески, всё богатство которой сполна показал москвичам Госоркестр Татарстана под управлением Александра Сладковского. Концертный зал имени П.И.Чайковского наградил казанских музыкантов стоячей овацией и, казалось, готов был рукоплескать бесконечно. Маэстро Сладковский эффектно вызвал на аплодисменты каждого из солистов оркестра, концертмейстеров групп, и лишь с уходом музыкантов со сцены публика, переполненная впечатлениями, стала расходиться.

© Ревизор.ru

Фильмы, Элегия, Душа, Константин Емельянов, Андрей Шубин, Сергей Антонов, Константин Сомов, Дмитрий Никитин

Ревизор. ru: главные новости

  • Киноартист и мим Анатолий Елизаров найден мертвым в Москве

  • Диапазон в пять октав. Умерла певица Линда Льюис.

Ода романтике. Это нескончаемая страсть молодых… | Виктория Квентс

Чтение на 4 мин.

·

29 октября 2020 г.

Фото Иэна Дули на Unsplash

Кажется, это бесконечная страсть молодых влюбленных?

Доверие, проистекающее из многолетнего партнерства, глубоко ощущаемое каждый год, день и вздох?

Спонтанность, когда вы удивляете своего партнера его любимыми макаронами и вином?

Это действия, которые мы предпринимаем, или это глубина любви и преданности, которая пронизывает наши души, пока длится партнерство?

Грустно, когда заканчивается роман, иногда горько, как затяжной привкус фенхеля в прекрасном салате, иногда приводя в бешенство адским предательством и болью, покрывая каждое воспоминание едким привкусом.

Но те моменты, когда мы в нем, моменты нежности, тоски и увлечения, которые бесконечно перетекают друг в друга, эти моменты заставляют нас парить. Наши души летят, сплетаясь воедино, плывут на высоте, которая, кажется, никогда не закончится.

А некоторые из нас проводят время в полете, глядя вниз, готовясь к неизбежному снижению, надеясь смягчить приземление, а не позволить себе врезаться в океан. Но когда мы проводим каждое мгновение, глядя вниз, мы лишаем себя чистейшей радости совместного полета в эти моменты любви. Мы не позволяем себе упиваться романтикой, ощущением, что она может поддержать нас вместо еды, воды и всех других земных нужд.

Мы Икар, струящийся и парящий сквозь сияние солнечных лучей, нежный на плоти своей, как ласка любовника. Конечно, основной смысл притчи предупреждает об опасности полета слишком высоко, но что насчет Дедала? Разумный отец заканчивает рассказ, навсегда потерявшись в горе по поводу кончины своего сына, который использовал свои первые минуты свободы, чтобы упиваться красотой своих крыльев — красотой радости, которую они дарили, а не механикой белоснежного плюмажа. был его путь к спасению.

Никакой зависти не вызывает ни одна концовка. Один погрузился в зыбь смерти, слишком рано для жизни невыразимых обещаний. А другой безжизненный во всем, кроме тела, скорбящий о потере прошлого и будущего, которым оба никогда не наслаждались.

Тем не менее, хотя любовь не убивает нас напрямую, боль от разбитого сердца оставляет нас такими же лишенными, какими мы можем себе представить истинную смерть. Тем не менее, мы продолжаем любить. Мы продолжаем рисковать, пристегивая крылья и проверяя воздух, как будто на этот раз мы знаем, что это позволит нам парить в вечности. Потому что эти моменты безудержного ликования, когда мы парим на перьях любви, притягивают нас к их беспрецедентному сиянию.

И в каждом последующем полете, который мы совершаем, надеясь, что этот будет тем, который навсегда удержит нас над морем, мы вспоминаем все другие, которые не закончились так. Мы помним те, которые закончились плавным приземлением на мягкий песок острова. И мы помним тех, кто швырял нас в ненасытные волны, оставляя нас барахтаться в ледяных водах, отчаянно борясь с течением, чтобы вернуться в безопасное место.

Эти воспоминания отвлекают нас, заставляют бояться повторить попытку, заставляют смотреть больше вниз, чем вверх, когда в следующий раз попытаемся взлететь. Но этот страх также защищает нас. Точно так же, как если бы Икар был спасен от волн и попытался немедленно снова полететь к солнцу, было бы глупо с нашей стороны рискнуть новой любовью, не позаботившись о том, чтобы наши прежние ошибки не заразили наше будущее.

Мы думаем, почему Дедал благополучно приземлился — он был осторожен и подготовлен, и его целью было приземлиться. Тем не менее, он упустил возможность насладиться беспрецедентным и почти волшебным опытом, который предлагали его крылья.

И мы думаем, почему Икар этого не сделал — его целеустремленность, направленная на получение удовольствия, вытеснила меры предосторожности, которые предотвратили бы его падение.

Ни одному из них нельзя позавидовать, но оба они также служат для того, чтобы показать нам ценность радости и осторожности вместе. Трудный баланс, особенно в любви. Но тот, который держит нас на плаву в потоках ветра, а не увлекает потоками волн.

Итак, теперь мы снова спрашиваем, что такое романтика? Это то, что заставляет нас смотреть на горизонт, скользя немного дальше к сиянию заходящего солнца, все время напоминая нам, почему мы надеваем крылья и позволяем первоначальным трепетам в нашем сердце проникать сквозь наши пальцы и побуждать нас к прыжку. с башни и в небо, обязательно летать. По мере того, как мы вспоминаем, что раньше останавливало наши полеты любви, и пытаемся принять более строгие меры предосторожности, более безопасные прыжки, более сильные взмахи крыльев, мы также должны помнить, что любовь, как и полет, — волшебная вещь означало , которым можно наслаждаться. Наша любовь поддерживает нас в каждом выборе, чтобы сделать следующий взмах крыльев и продолжить полет, но именно романтика напоминает нам о радости полета — она напоминает нам, почему мы продолжаем делать этот выбор, чтобы остаться в путешествии вместе. .

Именно романтика позволяет нам наслаждаться легкостью, которую дарит наша любовь. Именно романтика заставляет нас желать остаться на плаву в этом бесконечном экстазе полета, любви, истинного единения.

Любовь, которая должна была расстаться, Ода любви, Двигаясь дальше Стихотворение